Встретила нас молоденькая, цветущая девушка:

– В поселке одни малые, да старые, все остальные на работе, – говорит нам, как мы поняли, медсестра.

– Носилки есть? – спрашиваю.

– Все есть, только нести некому.

– А мы на что! – в один голос восклицают второй пилот Володя Ваганов и техник Алексей Богомяков.

Бежим в амбулаторию, укладываем пострадавших на носилки и несем к самолету. Пока крепили носилки, случилась маленькая беда: в спешке медсестра зацепилась за подножку и по шву распорола юбку. Сконфуженно смотрит на меня:

– Побегу переоденусь.

– Прыгай скорей, темно уже. На пляже в купальниках ходят и то ничего, а нам людей спасать надо. Тут не до красоты, – успокаиваю девушку.

Ее надо понять – два красавца жениха и она такого же возраста, и вдруг – без юбки! Мы с Володей взлетаем, а застенчивый Алексей отрывает кусок контровки и подсаживается к медичке. Словно голубки, вдвоем колдуют над юбкой.

Алеше нашему портняжничать не привыкать. Чуть ли не раз в неделю он штопает перкаль самолета. Бычки и телочки очень любят сочную аэродромную траву, а спать всем стадом стараются улечься под крыльями самолета. Ложатся безобидно, а когда встают, распарывают перкаль рогами, как ножами. Так мы и ходим на работу: с иголками, нитками и увесистыми дубинками.

Подлетаем к Шимановску.

– Привод работает, – подсказывает Михаил. Хотя он нам и не нужен, но забота трогает. Старший лейтенант Стрельцов фарами своей машины освещает полосу.

«Какие молодцы», – мысленно хвалю однофамильцев.

Скорая забрала раненых и с воем укатила в город. Звоним в обком о выполнении задания.

Медсестра рассказала нам, что стрелял по людям муж Зинаиды, вернувшийся из тюрьмы. Животноводы возвращались с работы на тракторной тележке, бандит и открыл по ним огонь. Тяжелые ранения получили доярка Зинаида и заведующий фермой Михаил. После трудной операции Михаил выжил, а Зинаиду похоронили на кладбище в Шимановске.

Много санитарных заданий выпало на мою долю не только трагических, но и комических. В начале своей летной деятельности, в бытность вторым пилотом, выполняли мы рейс с Юрой Коваленко из Охотска в Хабаровск через Нелькан. В то время в Охотске скапливалось множество пассажиров из Магадана, Сеймчана, Берелеха все стремились улететь как угодно и на чем угодно.

В районе Курун-Уряха с командиром сделалось плохо, а тут узнали, что Нелькан закрылся непригодностью грунта. Облачность понижалась, лил дождь.

– Найди мне какую-нибудь таблетку в аптечке и лети в Нелькан. В Курун-Уряхе медиков нет, помощь никто не окажет, а в Нелькане Ларин водку пьет, вот и закрылся, – рассудил командир, корчась от боли.

Как на грех в фюзеляже появился едкий дым. Час от часу не легче!

– Бери огнетушитель и заливай все подряд, а я покручу штурвал, – еле ворочая языком, просил Юра.

Дым валил из-под правого ряда кресел. Поднимаю пассажиров и вижу выгоревший бок чемодана. Женщина ахает и падает в обморок. Из-под ручки торчит свежий окурок папиросы. На АН-2 курить запрещено и, видимо, один мужчина покурил втихаря и спрятал окурок между кресел, как он потом объяснял, а спрятал соседке в чемодан. Жаль было поливать из огнетушителя красивые шерстяные костюмы, кофты с отгоревшими рукавами, воротниками с этикеткой «Дружба». Женщину успокаивали всем людом. Провинившийся совал ей пачки купюр, дабы загладить вину.

Кое-как добрались до Нелькана в дожде по реке Мая и сели на заросший буйной травой островок. Начальник Саша Ларин встретил нас тирадой страшной ругани:

– Всех поснимаю, всех разгоню! Мать вашу так!

– Не успеешь снять, – еле слышно шептал мой командир. – Это почему ж? – не понял Ларин.

– Видишь – умираю. Вези быстрей в больницу, – требовал Юра.

Саша расхохотался и примирительно начал рассказывать, как долго строил лодку, красил, сушил, а командир самолета Виктор Котов так дунул, развернувшись хвостом самолета, что лодка взлетела выше леса и упала, разбившись в щепки. Вчера Юрий Ермаков нарулил хвостовым колесом на посадочный знак «Т» и увез его в Николаевск на срам всем глазеющим в небо ротозеям, а Шагивалеев сегодня убил дутиком щенка Вертолета!

– Как с вами, дикарями, работать? – недоумевал Ларин.

– Слабая конструкция лодки была, вот и развалилась. И «Т» плохо закрепил, потому его Ермак и увез, а кобеля не кормил, вот он и решил сбежать от хозяина-дурака, – сделал вывод Коваленко.

– Ну, Юра, не был бы таким худым, засветил бы я тебе, да, боюсь, убью, – не выдержав диалога, рассмеялся Ларин. Позвоню-ка я в больницу, чтоб там за одно язык тебе подрезали.

Позже увезли Коваленко в Аян, где его прооперировал местный хирург Юрий Борисов. Во время операции Коваленко спросил:

– Доктор, там есть что-нибудь?

– Как же, вот целая горошина, – показал аппендикс хирург.

– Да я не про то! Жирок-то там есть?

– Сейчас поглядим, – с серьезным видом раздвигал разрез Борисов.

– Нет, Юр, ни хрена тут у тебя нет, – улыбался другой шутник.

– Положи хоть грамм сто, – стонал Коваленко. Так, на веселой ноге закончилось первое санзадание.

В Курун-Уряхе много лет спустя случилось еще одно каверзное санзадание. Заночевали мы в аэропорту Курун-Урях и надо же было случиться: в четыре часа утра разбудила нас медсестра:

– У председателя сельсовета умирает девочка!

Санзадание срочное есть, но куда лететь в такую рань? Кто нас примет? Нет ни погоды, ни состояния аэропортов, а ближайшие: Охотск, Усть-Мая удалены на 400 километров, Николаевск – на 900. От поселка до аэродрома пять километров.

– Есть на чем ехать? – спрашиваю медика.

– Вас повезет Мишка из рыбкоопа, а мы с девочкой приедем следом на задковых санях с лесничим, у него лошадь поспокойней.

На характеристику лошадей, спросонья, мы со вторым пилотом внимания не обратили, а зря. Под окном раздался топот копыт.

– Тпру, бешеная! – послышалась команда.

Мы были уже одеты и готовы тронуться в путь. Отца больной девочки я знал лет пятнадцать, в бытность его начальником зверофермы в Ковалькане, куда мы завозили для чернобурок мясо сохатых и рыбу. Это был небольшого роста мужчина, симпатичный, с черными густыми волосами, добрый, энергичный. В его дружной семье росло шестеро детей, шестимесячная Юля была седьмой.

Ради такого человека я готов был лететь в любое пекло. Черная, лохматая лошадь норовила укусить нас или огреть копытом, но Виктор смело пошел в атаку, отбиваясь портфелем. На санях лежала одна незакрепленная доска, на которую мы и устроились в рядок: «ямщик» Мишка, Виктор с мешком мяса и я. Лошадь рванулась с места в карьер. Михаил пытался придержать ее, но Виктор, как заправский конюх, приказал отпустить поводья:

– Пусть летит, если ума нету, устанет – сама перейдет на шаг.

Лошадь вынесла нас из поселка и, как шальная, продолжала скакать, так, что дух захватывало. Мы ерзали по доске, с трудом удерживаясь, чтобы не вылететь в кусты. Дикая бестия косилась на нас, злобно фыркала, поддавала задними ногами и все норовила опрокинуть сани вместе с седоками.

До аэродрома оставалось километра два, когда из кустов выпорхнула стая куропаток. От неожиданности лошадь прыгнула вправо, да таким темпом, что мы трое оказались в воздухе и закувыркались по кустам и по дороге, покрытой, словно теркой, замерзшим снегом, перемешанным с грязью.

Стояло семнадцатое апреля, накануне Пасхи. Лошадь убежала, а мы валялись кто где. Виктор корчился в кустах под деревом и громко подвывал. Михаил лежал на дороге без признаков жизни, а я оказался в канаве, в глубоком снегу.

– Витя, что с тобой? – спрашиваю второго пилота, выбираясь из шершавого снега, поливая его кровью, обильно льющейся из левой кисти руки. Боли не чувствую, волнуюсь за ребят.

– Адские боли в левом боку, не могу вздохнуть, – стонет Виктор.

– Крепись, Витя, Мишка, наверное, убит, – подбадриваю друга и бегу к Михаилу. Это действует на Виктора, и он, со стоном, скособочась, ковыляет тоже к Михаилу.