Оправившись от испуга, стараясь показаться храбрым, подхожу к геологам, где идут горячие дебаты с Трутневым. Тепло здороваемся, на миг прерывая споры.

– Вот полюбуйся на этих друзей, – говорит Трутнев, – нет чтобы сразу везти лошадей с Лямны на Немуй, так нет, сначал перетащи их через перевал, выгрузи на Авлаякане, потом снова мучайся грузи и снова карабкайся на перевал! Это ж издевательство!

– Братцы, вы повезете совсем другие партии, а лошади у них свои. Наши белые и трудяги, а их гнедые и лодыри, может быть. Улавливаете разницу? – убеждал нас Степура.

«Грузить третий раз за день лошадей – хлопотное дело, – думал я, – но с другой стороны Дима прав: менять, не глядя, лошадей, никто не согласится. Возмущайся, не возмущайся, а грузить надо».

Мы находились в месте впадения реки Авлаякан в реку Маймакан. Впереди слева поблескивали грандиозные вершины горы 2264 метра. Великолепное сооружение природы, упершись вершинами в синее небо, устрашающе свисало над нами отвесными скалами. От горы веяло холодком. Жутко смотреть на гору снизу и неприятно сверху. Летишь над ней на высоте 2700 и сердце замирает – лыжи проходят буквально рядом с разломами скал вершины. Что-то не то в измерениях высот – уж больно большая разница в показаниях истинных высот по прибору.

– Есть ли какая живность на этой горе? – спрашиваю Диму.

– Сейчас узнаете, – улыбается начальник партии.

Из-за поворота реки Маймакан показалась упряжка лошадей.

– Обед прибыл, – поднимая ведра с пахучим горячим мясом, объявил бородатый кучер. – Отведайте архарчиков вон с той горы, – показывая на скалы, улыбался приехавший геолог.

– Как же вы их заарканили? – спрашиваю его.

– Трудное дело, собаки помогли выгнать на дистанцию выстрела. Летом на горе холодно даже в фуфайках.

За год убил всего нескольких старых баранов, молодняк и ярок не трогали, так что фауну не нарушили – действовали по-хозяйски, – рассказал геолог.

Мы похвалили рачительных таежников и принялись уплетать жирные куски дикой баранины. Собаки крутились рядом дожидаясь заветной косточки. Мы с Трутневым тут же за обедом обсудили детали полета через перевал и место посадки на реке Немуй.

Вторые пилоты занялись погрузкой лошадей, которые ни на хитрости, ни на сладости не поддавались. Начинался второй час борьбы нервов. И тогда мой второй пилот Иван Курьятов схватил жердину, бросился за непослушной лошадью, пытаясь ударить ее побольней. Кобыла была привязана веревкой к сосне и убегала от Ивана по кругу, с перепугу быстро набрала скорость обозлилась увидя дубину Ивана. Иван быстро сообразил, кто за кем гонится, бросил жердину, упал на лед и покатился под самолет. Лошадь тоже упала на скользком льду, вытянула шею, оскалив зубы, норовя кусануть Ивана за штаны. Кобыла заскользила вслед за Иваном под крыло самолета, больно ударилась о кронштейны подвески закрылков, дико заржала, опрокинулась на спину, лягнула задними ногами так, что от закрылков клочья полетели. Все, наблюдавшие потешную сцену, громко смеялись, позабыв обо всем на свете. Хохотал и я, пока кобыльи копыта не показались в пробитых дырах нового закрылка. Иван бежал к лесу, лошадь за ним, а ветер трепал на крыле обрывки перкали.

«Вот так загрузились! Если каждая лошадь разломает по закрылку, то к концу месяца летать будет не на чем», – с грустью думал я.

Окончательно выбившись из сил, нам удалось заманить в самолет двух лошадей, а одного норовистого мерина бросили на произвол судьбы. Позже Юрий Бойко пытался вывезти мерина на вертолете и потерпел неудачу. До поздней зимы одичавший мерин бродил по тайге с сильно отросшими копытами, по рассказам оленеводов, а потом исчез невесть куда.

В тот злополучный день мы с Иваном колдовали над закрылком, а геологи продолжали бросать в самолет спальные мешки, палатки. Кое-как затолкнули черного пса и серого полосатого кота. Под конец усадили с этим разношерстным сбродом худощавого, маленького роста сопровождающего с древним ружьишком. Смотрю на притихшего сопровождающего и думаю: «Взбунтуются лошади – он с перепугу из самолета выпрыгнет», но говорю ему ободряющие слова. Ивана клеклый вид мужичка тоже озадачил и он спросил его:

– Берданка-то стреляет?

– А кто ее знает, не пробовал, – простодушно ответил он.

– И не пробуй, а то нас поубиваешь. Вот топор, им и отбивайся в случае чего.

Иван сунул геологу ржавый топор, который тоже лет десять никто не точил. Наконец, убедившись, что все для безопасности полета сделали, вытираем мокрые от пота головы и занимаем рабочие места за штурвалом самолета. Володя уже взлетел. На взлет выруливаем таким курсом, чтобы взлетать в сторону перевала и лишний раз не выполнять развороты. Лошади пока спокойны.

Плавно отрываемся и левым доворотом переводим самолет в набор высоты. Вокруг – частокол острозубых пик, устремившихся ввысь, впереди – путь нам закрывает гряда мощных кучевых облаков, словно черной шторкой закрывающая перевал.

До Джугджура рукой подать, однако безопасная высота должна быть не менее 2500 метров, и на груженом самолете набрать ее не просто. Пройти сверху кучевки немыслимо, так как огромные серые кучи облаков простираются вверх тысяч до пяти, а может и выше. С обеих сторон хребта ясная погода. Остается одно: на безопасной высоте, пилотируя по приборам, проткнуть облачный заслон и сразу же приступить к снижению на реку Немуй. Инструкция разрешает летать при трехбалльной облачности. Эту гряду облаков можно считать за один балл.

Увеличиваем угол набора высоты. Лошади сразу дали о себе знать – начали бить копытами об пол. Оборачиваюсь и вижу, что весь подстеленный брезент они сгребли под задние ноги. На копытах полушары льда, и стоять на них лошадям невероятно трудно. Задрав нос самолета, мы создали горку, с которой животные все время скатывались к хвосту самолета. Создаю пикирующий момент отжатием штурвала от себя, чтоб животные сместились вперед, а Ивану приказываю отбить лед с копыт, иначе нам не поздоровится. Иван побежал к сопровождающему за топором и, оказавшись между боками лошадей, вдруг закричал по весь свой хриплый голос. Лошади уперлись ногами в борта самолета, вогнув внутрь животы, пытались раздавить своего обидчика. Не ожидали мы, что лошади такие злопамятные.

Резкими эволюциями заставляю их расслабиться. Получив свободу и взяв топор, Иван машет им перед мордами лошадей. Они, понурив головы, молча слушают нравоучения, затем спокойно дают возможность отбить с копыт лед и подстелить под ноги брезент. Мир восстановлен, можно набирать высоту.

На безопасной высоте, не найдя в черной стене облаков ни окон, ни просветов, убедившись по радио, что и Ефимович пробивается к морю тем же методом, направляю самолет в жуткую коловерть облакообразования.

Становится темно, как в погребе. Стекла покрылись матовым льдом. Минут через пять последовал сильный удар воздушной струи. Самолет стал на дыбы и, через мгновение, неуправляемым куском железа повалился вниз.

В ушах заложило от резкого снижения. В салоне царила полная невесомость. Прибор скорости показывал: 120 км, 90 км, 60…

Резко даю двигателю взлетный режим. Винт взревел на последних нотах. По кабине забарабанили куски льда, сорванные с лопастей. Заржали и забили копытами лошади, протяжно завыл пес, а душераздирающее мяу-у-у рыжего кота дополнило забавную какофонию в кромешной темноте падающего в горах самолета.

Крики животных на психику давят, но вывести летчика из равновесия практически невозможно, если он выполняет задание. В полете все сознание подчинено долгу бороться с любой сверхсложной ситуацией спокойно, грамотно и до последней секунды.

Сотни метров высоты одна за другой слетали с высотомера. Потеряно семьсот метров, а самолет продолжает сыпаться. Скорость начала расти до 150 км/час, 200, 250, 300… Ага, все ясно – отказал прибор скорости в результате обледенения датчика трубки ПВД. Обогрев трубки был включен заранее, однако обледенение оказалось сильнее. Не обращая внимания на шалости прибора скорости и крики животных, пилотируем по авиагоризонту. Снижение самолета прекратилось, видимо, перевал пройден и высоты еще достаточно, чтоб не столкнуться с вершинами перевала, это подтверждает радиовысотомер.