— К черту!

Прежде чем Шант успел что-то возразить, я обвила руками его шею и поцеловала.

И еще раз поцеловала.

И продолжала целовать.

И это…

Ангелы или не ангелы, крылатые парни трехсот шести лет от роду и все демоны во вселенной…

Это было божественно.

У его губ был привкус чистой воды, свежего воздуха и горячей корицы. Он был теплым и сильным, именно таким, какого мне всегда хотелось обнимать, прижимать к себе, гладить.

Шант ответил на поцелуй с той силой и страстью, о которой я втайне грезила, но которой вовсе не ожидала. Он сжимал меня в объятиях, и наши губы сливались. Он так стонал, наслаждаясь поцелуем, что эхо его стона отзывалось у меня в горле и груди. Его ладони ласкали мою талию, бедра, затем скользнули ниже и прижали меня к нему. Я ясно ощутила, чего именно он хочет и насколько сильно.

Все мое тело отозвалось этому желанию, и жар, вспыхнувший во мне, разгорелся еще сильнее, когда в него влилась сила моего желания.

Шант на короткий миг отстранился и, прижавшись губами к моему уху, прошептал:

— Ты все изменила.

Я попыталась вздохнуть и, когда мне это наконец удалось, только и сумела выговорить в ответ:

— Хорошо.

В его улыбке читались страсть, радость и печаль одновременно. Мое сердце сжималось, когда я всматривалась в каждую черточку его лица и надеялась, что никогда не забуду увиденного.

Когда Шант подхватил меня на руки, мне почудилось, будто я снова лечу — в спальню, к кровати.

А потом мы вместе воспарили туда, где я уже и не чаяла побывать.

Ничто. Не. Меняется.

Я проснулась одна.

Нагая.

Сладостно изнуренная.

Приятно опустошенная.

Но — одна.

Если не считать рослой рыжеволосой амазонки с мечом, которая сидела в кресле у двери в спальню. На ней были джинсы и футболка, и когда она повернулась ко мне спиной, чтобы убрать меч в ножны, под натянувшейся белой тканью футболки стали заметны два высоких длинных бугра.

— Я — Гури, — сообщила амазонка. Таким голосом могла бы говорить женщина-терминатор, боевая подруга Арнольда Шварценеггера. Скучающая женщина-терминатор. — Я здесь, чтобы защищать тебя. Я…

— Шаддай, — закончила я за нее и, отвернувшись к стене, натянула одеяло на голову.

Чертовски верно сказано: ничто не меняется… И псих уж точно не изменится. Я продрогла до костей, и меня затрясло. Потом мне захотелось заплакать.

Нет, неправда. Мне захотелось завопить. Потребовать, чтобы рыжая доставила меня к Шанту.

Вместо этого я уткнулась лицом в подушку и крепко стиснула зубы. Мне стало страшно.

Что сделают с ним за то, что он нарушил обычай своего племени? Кажется, он что-то говорил про отверженных… Господи, какой же эгоистичной сукой я была! Эгоистичной сукой, которая вот-вот заревет белугой.

Прекрати. Прекрати, прекрати.

Зазвонил телефон. Наверное, звонят из «Ривервью». Или полиция. Или те и другие. Не обращая внимания на звонок, я перекатилась, рывком села, старательно придерживая одеяло у подбородка.

— Эй, терминаторша! Хочешь подраться?

Гури уставилась на меня. На ее бесстрастной физиономии ясно читалось: «Расчету не подлежит». И она снова приняла скучающий вид.

Я встала с постели, натянула джинсы и футболку — только черную — и протиснулась мимо Гури в скудно обставленную гостиную. Почти весь пол в этой комнате был вместо ковра устлан гимнастическими матами. Пройдя по мягкому синему пластику, я остановилась в самом центре гостиной. Повернувшись лицом к терминаторше, я приняла классическую стойку сайокана — руки подняты, ноги расставлены — и жестом поманила ее к себе.

Уголки ее губ изогнулись в усмешке. Скучающий вид исчез.

А затем она меня хорошенько отметелила.

Раз пять или шесть. Может быть, и семь.

Я сбилась со счета где-то между вывихнутым плечом и раной на подбородке, которую потребовалось зашить, потому что я ни за что на свете не позволила бы Гури себя лечить.

Я ее к себе не подпущу.

Я больше никого к себе не подпущу.

Кроме Шанта.

Если я с ним еще когда-нибудь встречусь.

И если сразу не прикончу его за то, что он заставил меня поверить в любовь с первого взгляда, а пока я спала, исчез, точно сладкое видение.

Моя жизнь превратилась в череду спаррингов с Гури (и заботы о том, чтобы сохранить целыми все зубы). Такой вот оригинальный способ чахнуть по потерянной любви. Чем больше костей я ломала или рисковала сломать, тем легче мне становилось. Примерно минут на пять.

Кроме того, мне пришлось отвечать на вопросы представителей полиции, ФБР, ЦРУ, МВБ и еще десятка других незнакомых аббревиатур о «нападении террористов на „Ривервью“». Да, и еще долго убеждать администрацию больницы, что пациент, с которым я работала, когда в приемном покое произошел взрыв, попросту сбежал, целый и невредимый.

О да, сбежал.

И уж конечно, не в мою постель.

На ремонт и приведение в порядок приемного покоя ушел месяц, но когда это было сделано, мне хватило ума вернуться на работу, хотя моя защитница уверяла, будто шаддай способны обеспечить меня таким количеством золота, что я смогу снять пентхаус, если захочу. Гури пришлось объявить частным телохранителем, которого после нападения террористов наняли мои (несуществующие) родные.

К чести терминаторши, она рассказала мне все о моих ангельских способностях: улучшенные боевые качества, умение ненадолго отразить огонь, скорость, эмпатия, предвидение и, само собой, дар притягивать демонов. Фу-ты ну-ты! Не такое уж великое могущество унаследовала я от своей матери. Впрочем, надо радоваться и тому, что я не окажусь совсем беспомощной, если по мою душу снова явится раах.

— О чем ты сейчас думаешь? — спросила Гури, глядя, как я подношу к губам чашку с традиционным предрассветным «Старбакс Верона».

Было три часа ночи, среда, и миновало почти четыре месяца с моей встречи с раах… и с Шантом. Гури удобно устроилась на своем привычном месте за дверью кабинета. На ней были джинсы и ярко-красная футболка — почти под цвет рыжих волос. На груди красовался больничный бейджик с именем. Секретарша ночной смены вышла на пенсию, замену ей пока не нашли, медсестру и санитара вызвали по какому-то экстренному случаю наверх, так что мы были одни.

— О чем я сейчас думаю? — Я сделала глоток восхитительного кофе с привкусом шоколада и вынудила себя посмотреть ей прямо в глаза. — Так, об одной сволочи.

— О мужчине, — заключила Гури уверенно и не так бесстрастно, как обычно. За то время, что мы провели вместе, в ней все чаще проявлялись человеческие черты.

Я метнула на нее неприязненный взгляд и ничего не ответила.

— Этот мужчина был твоим возлюбленным? — Казалось, Гури забавляется — точно мы играли в какую-то игру. — Он говорил, что любит тебя?

Неприязнь в моем взгляде сменилась злостью, и я сползла ниже по скрипучему больничному креслу.

— Нет.

Гури пожала плечами:

— Тогда говорил ли он, что ты хороша в постели?

Мне захотелось влепить ей пощечину, но это привело бы лишь к спаррингу и поломке казенной мебели.

— Нет.

— Что же он тогда тебе говорил, раз ты сейчас называешь его сволочью?

Я взяла чашку с кофе, отпила глоток, наполнив рот густой шоколадной жидкостью, и попыталась восстановить в памяти события той ночи — насколько хватило духу. Я проделывала это уже тысячу раз. А может быть, и десять тысяч раз. Перебирала в памяти все слова. Все волнующие и упоительно чувственные жесты.

Решив наконец, что я уже в состоянии говорить, я посмотрела в глаза Гури.

— Он сказал… Он сказал, что я все изменила.

Веселость на лице Гури сменилась потрясением. Поднявшись со стула, она вошла в кабинет и обеими руками оперлась на мой стол, растолкав во все стороны стопки бумаг.

— Шант! — прошептала она. И прежде чем я успела что-то возразить, добавила: — Дач, тебе нужно было рассказать мне об этом раньше.