Что с мужчиной, которого нашли в переулке? Картер подозревает, что тут действительно не обошлось без рекламы, хотя хозяин бара это отрицал.

Никому даже в голову не пришло, что преступник — настоящий вампир. Для Картера все было совершенно очевидно:

— Это маньяк, который считает себя вампиром или хочет, чтобы мы считали его таковым. Он вспрыскивает своим жертвам снотворное, а затем пускает им кровь и ждет, пока не вытечет вся. Что он с этой кровью делает, я знать не желаю. Вокруг полно психически больных людей.

— Он ушел от вас. Что теперь будете делать?

— Последим за этим заведением еще некоторое время — вдруг он опять объявится. А пока… — он криво улыбнулся, — мне кажется, я приглашал вас выпить. Вы свободны завтра? Мы могли бы пообедать вместе. Надеюсь, уже смогу есть после сегодняшнего.

Я помедлила с ответом, так что его улыбка успела завянуть.

— Нет? — спросил он расстроено.

Я пристально посмотрела ему в глаза:

— Вам что-нибудь говорят слова «Межрасовый Совет»?

— Нет, а что это такое?

— А слова «кабал», «эксаудио», «вуду»?

— Это латынь?

Его замешательство окончательно убедило меня в том, что агент Мигель Картер, без сомнения, человек на сто один процент.

Я улыбнулась:

— Заедете за мной в семь?

— С днем рождения меня!

Эхо не вторило моему голосу, но лишь потому, что мой кабинет в психиатрической больнице «Ривервью» был безнадежно мал. Подняв чашку даже не утреннего, а предрассветного кофе, я символически чокнулась с больничными часами, которые висели напротив единственного окошка, и пожалела, что блочные стены кабинета сверкают такой убийственной белизной.

— Ровно три десятка, — сообщила я в пустоту и изобразила, что пожимаю руку несуществующему гуляке на своей вечеринке.

Медсестра и санитарка приемного покоя были выведены из строя гастроэнтеритом, а секретарше ночной смены осталось два месяца до выхода на пенсию — она являлась на работу, только когда ей этого хотелось. То есть никогда.

И вот я, Дач Бренная, отмечала свое тридцатилетие в самом сердце Нью-Йорка и в полном одиночестве.

Кое-что никогда не меняется.

Сдается мне, что ничто никогда не меняется. Этот урок мне преподал отец — наряду с уймой параноидальных лекций о том, насколько может быть опасен окружающий мир.

Только ты, детка, решишь, будто все пучком, и тут — БАЦ! Пришли чудовища.

А потом он принимался меня закалять. Сайокан — турецкое боевое искусство. Я ходила на тренировки четыре раза в неделю, и так продолжалось почти всю мою жизнь. Я была готова к встрече с любым чудовищем. Вот только подозреваю, что большинство чудовищ до смерти боялось психиатрической больницы «Ривервью». С тех пор как я пришла сюда работать — сразу после ординатуры и аспирантуры, — мне не довелось встретить ни одно из них. Друзей, впрочем, тоже… Именно поэтому я отмечала свой день рождения на работе.

Единственным подарком, который я сама себе преподнесла, был кувшин свежего кофе «Старбакс Верона». Я заварила его в дряхлой кофеварке, стоявшей в коридоре, и смешала с пакетиком обезжиренного какао. По крайней мере, свежий ореховый аромат успешно забивал смутную вонь цитрусового моющего средства, хлорки и плесени, царившей в стенах этой древней постройки. Наполнив рот и промыв горло восхитительным кофе, приправленным шоколадом, я привалилась спиной к ветхому рабочему столу, стараясь не задеть монитор и не уронить стопки накопившихся за прошедшую неделю бумаг.

— Может, купить себе квартирку там, где климат получше, например в Малибу, — заметила я часам, которые безмолвно сообщали о том, что сейчас три часа ночи, а стало быть, мне предстоит проскучать здесь еще четыре часа, прежде чем я побреду по снегу домой. Впрочем, мысль насчет квартирки, пожалуй, стоит обдумать. В конце концов, я самый настоящий врач. И к тому же у меня черные волосы и смуглая от природы кожа.

— Вот только пляжные мальчики едва ли польстятся на мою пухлую фигурку, — с сожалением призналась я часам. — Так что вряд ли мне удастся подцепить кого-нибудь в Малибу.

Можно подумать, что я хоть раз пыталась кого-нибудь подцепить в Нью-Йорке.

Сколько времени прошло с тех пор, как я позволяла себе нечто иное, чем отработать ночную смену, а потом отправиться в спортзал?

Года четыре?

Пять?

Тишину приемного покоя разорвал звонок в дверь служебного входа. Я дернулась так резко, что едва не выплеснула кофе на рукав рабочего халата.

Замечательно!

Сердце так неистово колотилось и прыгало в груди, словно хотело выскочить наружу через горло.

Со служебного входа к нам являлись только полицейские. Скорее всего, они привезли с собой пациента. Я высунулась из кабинета и сощурилась, озирая полумрак коридора. У меня над головой пять этажей больницы, где полным-полно пациентов, медсестер и санитаров, а здесь, на цокольном этаже, — ни души.

Что если копы приволокли мне обкурившегося Годзиллу?

Я покосилась на телефон, стоявший на столе, неохотно прикончила остаток кофе и швырнула пустой стаканчик в урну.

Ничего страшного. Если мне не понравится пациент, всегда можно попросить полицейских задержаться и попить кофе, пока я не закончу обследование. Если дело примет опасный оборот, можно позвонить наверх и вызвать подмогу.

Пока ни в том, ни в другом нужды нет. Наверняка я управлюсь сама — впрочем, как всегда.

Я вышла из кабинета в коридор приемного покоя и со всей возможной быстротой преодолела сорок шагов, отделявших меня от двери служебного входа. За дверью, скорее всего, будет парочка полицейских и какой-нибудь бездомный или нищенка в наручниках и одеяле, с полным набором обмороженных пальцев на руках и ногах. Самое подходящее время года для таких случаев. Чего еще ожидать?

Едва я нажала кнопку интеркома, грубый мужской голос произнес:

— Полицейское управление Нью-Йорка. Доставили вам кое-кого на освидетельствование.

Я ухватилась за металлическую ручку — совершенно ледяную — и распахнула дверь. За дверью, как я и ожидала, маячили двое парней в полицейских мундирах и…

Вот это да!

Ладно, признаюсь честно: такого я не ожидала.

— Мы обнаружили этого парня около полуночи на мосту Трайборо. — (Едва слыша слова полицейского, я во все глаза уставилась на стоявшего между ними «пациента».) — В «скорой» его заштопали. Сказали, похоже на то, что он изрезал себя парой японских ножей. Намеренное членовредительство. С той минуты, как им занялись парамедики, он не произнес ни слова.

Я молчала, будто лишилась дара речи. Медицинский институт, ординатура, пять лет работы в «Ривервью» — за все это время я не видела ничего подобного.

Этот человек — согласно документам «неизвестный» — выглядел как гибрид выдающегося культуриста и рыцаря из средневековой книжки. Он стоял спокойно, наручников на нем не было, руки сложены на широкой обнаженной груди. Смуглое лицо обрамляли курчавые шелковистые черные волосы. Он был бос и по пояс обнажен, из одежды лишь окровавленные джинсы, болтавшиеся лохмотьями на длинных мускулистых ногах.

Долго, слишком долго у меня никого не было… Черт! Мне решительно не нравилось то, как меня бросает в жар при виде этого парня. Это же пациент, а не мускулистый придурок, выпендривающийся в спортзале.

Впрочем, если бы в спортзале было побольше таких мускулистых придурков…

Прекрати.

Мой взгляд блуждал по великолепным рельефам идеально вылепленных мускулов.

Изумрудно-зеленые глаза Неизвестного посмотрели на меня в упор… И мой пульс участился. Воздух вокруг меня всколыхнулся и загудел. Я могла бы поклясться, что от этого человека исходит какая-то сила. Я почти различала ее, словно зыбкий свет луны в темноте за единственным окном кабинета.

Боже праведный! Я такая же чокнутая, как он.

Биение сердца замедлилось, но тут же снова участилось, на сей раз то и дело странным образом сбиваясь с ритма, и мне никак не удавалось вздохнуть полной грудью.