Таких красивых мужчин не бывает!

От одного его вида у меня просто сносит крышу.

И эта «сила» наверняка существует только в моем воображении. В моей голове. Этот человек — просто пациент. Без каких-то сверхъестественных способностей.

Но если бы в мире и впрямь существовал супергерой, наделенный супермогуществом, он стоял сейчас передо мной.

— Странно, что у него нет видимых обморожений, — говорил между тем второй полицейский. — Парню повезло.

Употребив все силы на то, чтобы вести себя как врач, а не дурочка с разинутым ртом, я посторонилась и пропустила полицейских с пациентом в коридор приемного покоя «Ривервью».

Эти глаза…

Я была просто не в силах оторваться от них.

Я могла бы утонуть в этих глазах…

У меня перехватило дыхание. Нельзя так думать про пациента! Это неэтично. И в высшей степени гнусно.

Губы Неизвестного приоткрылись, обнажив ровные белые зубы. От него исходил запах корицы с легкой примесью гвоздики — свежий, но не слишком сильный. Приятный.

Даже. Не. Начинай.

— Наркотиков в организме не обнаружили, анализы в норме. — Первый полицейский похлопал пациента по плечу. — Он не доставил нам никаких хлопот.

Неизвестный все так же смотрел на меня в упор, словно пытался принять какое-то решение. Его прекрасные губы скривились, как от неудовольствия, и он опустил руки, открыв моим глазам рисунок, который был запечатлен на его заштопанной и измазанной йодом груди.

Я впилась взглядом в раны на груди Неизвестного, и мой рассудок заскулил, словно перепуганный щенок. Точнее говоря, его напрочь закоротило. Здесь было недостаточно места, чтобы принять оборонительную стойку, однако мои мышцы, закаленные годами тренировок, напряглись. Мне нужно оружие. Нет, не так — мне очень нужно оружие. Коридор приемного покоя «Ривервью» превратился вдруг в извилистую кроличью нору, и я, став Алисой, падала и падала вперед и одновременно назад, проваливаясь в некую кошмарную разновидность Страны Чудес.

— Док!

Это меня окликал полицейский. Но мне никак не удавалось стряхнуть груду мурашек, оголтело носившихся по спине.

— Док, вы в порядке? — В голосе второго полицейского прозвучало беспокойство. — Эй! Вернитесь к нам!

«Зачем это я пойду к ненормальным?» — пролепетала Алиса. Мое сознание болтало о своем, нисколько мне не подчиняясь, а зубы едва удалось удержать от того, чтобы последовать его примеру. «Видишь ли, этого все равно не избежать, — сказал Кот, — ведь мы тут все ненормальные».

Неизвестный все так же неотрывно смотрел на меня, и его глаза, невероятно бездонные, раскрылись шире и затуманились от тревоги. Еще я отчетливо видела, что он напрягает память — словно думает, что я ему знакома, но никак не может вспомнить откуда.

— О боже!

Собственный голос показался мне чужим. Дыхание перехватило, и я едва держалась на ногах. В глазах все плыло. Единственное, на что я была способна, — указывать пальцем на разрезы, покрывавшие кожу над самым сердцем Неизвестного.

Странное сочетание линий — словно феникс летит и горит и, сгорая в смертельном огне, кричит о своей участи незримым дальним звездам.

Я уже видела этот рисунок.

В Армении, восемнадцать лет назад, когда мне исполнилось двенадцать, перед тем как мой отец, американский солдат, увез меня в Штаты.

Этот рисунок был вырезан на груди моей матери в тот день, когда я обнаружила ее в нашей гостиной. Мертвую.

Бежать!

Порыв был так силен, что, если б не остатки самоконтроля, привитого годами обучения боевым искусствам, я стремглав промчалась бы по коридору и заперлась в своем кабинете.

Бежать!

Полицейские уставились на меня. Я заставила себя выровнять дыхание, но едва сдержала желание врезать обоими кулаками в солнечное сплетение Неизвестного и ударом отшвырнуть его от себя.

— Все в порядке, — сказала я полицейским, стараясь говорить ровно и спокойно, как бы сильно мне ни хотелось завизжать. Что бы ни происходило, я должна была выяснить, что за чертовщина творится. И желательно без свидетелей. — Я займусь этим человеком. Вы можете идти.

Оба полицейских смотрели на меня так, словно мое место было в палате с другими пациентами.

— Послушайте, док, — неуверенно проговорил один из стражей порядка. — Может, нам лучше надеть на парня наручники? Мы оставим вам ключ. Учитывая, как он себя порезал, вам стоит поберечься.

Я отмахнулась от него:

— Я без помощи не останусь. Если что, вызову санитаров со второго этажа.

Эта ложь прозвучала легко и естественно. Не знаю, почему я не приняла предложение полицейских надеть наручники на этого Адониса, когда все чувства кричали мне одно: «Бежать!»

Мой насупленный вид должен был дать им понять, что я не шучу.

— Вам нужно ловить настоящих маньяков, а этот человек для меня неопасен. Я с ним справлюсь.

Помолчав, полицейские дружно кивнули и без лишних возражений ушли.

Едва металлическая дверь с лязгом за ними захлопнулась, оставив меня в полумраке коридора наедине с человеком, у которого на груди был вырезан тот же рисунок, что и у моей погибшей матери, я процедила:

— Как тебя зовут?

Неизвестный все так же смотрел на меня. Его губы даже не дрогнули. Если забыть о порезах, этот человек был совершенен, точно статуя эпохи Возрождения. Я разрывалась между желанием коснуться его и измолотить кулаками, чтобы выбить правду об отметинах на его груди.

Что это со мной? Неужели я и правда схожу с ума?

Этот рисунок на груди Неизвестного. Прямо над сердцем. Господи Иисусе! Как такое возможно? Тот же самый рисунок и на том же самом месте! Решительно я схожу с ума. Это невероятно. Просто не может быть!

Однако есть.

Я подергала края рабочего халата, напоминая себе, что я врач и мне надлежит выполнять свой врачебный долг.

— Иди за мной. — Я жестом указала на дверь кабинета, затем сделала пару шагов по коридору и остановилась, проверяя, пойдет ли Неизвестный следом.

Он пошел.

Медленно. Грациозно.

И это было хорошо, потому что, даже если б я собрала всех больничных санитаров и мы бы пустили в ход уколы и ремни, вряд ли нам удалось бы силой утащить куда-нибудь эту гору мускулов.

У двери кабинета я снова оглянулась и одним взглядом вобрала в себя мельчайшие детали его внешности: черные кудри, смуглое лицо, невероятно зеленые глаза. Вслед за мной Неизвестный вошел в кабинет и, поигрывая мускулами, безмолвно стоял на гладком, выложенном плиткой полу.

Я отошла к столу, затем повернулась и оперлась о его край. Справа часы, слева окно — все это так знакомо и привычно. Подобие равновесия. Иначе я бы наверняка пошла вразнос.

— Как тебя зовут? — повторила я свой вопрос, приложив все усилия, чтобы он прозвучал как можно спокойнее и доброжелательнее.

Молчание.

На сей раз я сделала сосредоточенный вдох и не позволила раздражению выплеснуться наружу.

— Ты знаешь, какой сегодня день?

Он не улыбнулся и не нахмурился. Он вообще не шевелился, только медленно и ровно дышал. Я старалась не любоваться им, как произведением искусства, но все равно любовалась. Просто не могла с собой ничего поделать — он был неотразим.

— Ты знаешь, где находишься? — спросила я, и мой голос сорвался, потому что закончился список стандартных вопросов по определению способности пациента разобраться в окружающем мире.

Когда Неизвестный не ответил и на него, я сменила пластинку:

— Почему ты изрезал себя?

При этих словах Неизвестный мельком взглянул на свою грудь, затем на меня… И вновь приковал меня к себе силой взгляда и своей близости. Я оставила за кадром более важные вопросы, которые касались его ран. Почему ты изрезал себя именно так? Почему выбрал такой рисунок? Однако зеленые глаза Неизвестного заблестели ярче, будто он сумел расслышать непроизнесенные слова.

Через несколько секунд — томительно долгих и обжигающих — Неизвестный мельком глянул на окно моего кабинета и склонил голову набок, словно прислушиваясь к чему-то помимо моего голоса. Его лицо помрачнело, и бицепсы напряглись, когда он стиснул кулаки.