Я приложу все усилия, чтобы поддерживать МККП в ее нынешнем состоянии, несмотря на все трудности, хранить старые испытанные традиции и вести ее в будущее, которое станет свидетелем расцвета и дальнейшего расширения этого международного института, столь важного с точки зрения цивилизации».
И это был тот самый человек, которого как-то однажды шеф гестапо и Четвертого отдела РСХА Мюллер спросил, что ему делать с 25 французскими проститутками, зараженными сифилисом? И тот без колебаний ответил: «Расстреляйте их!»
Взятый в плен в конце войны после перестрелки в доме своей любовницы, Кальтенбруннер стал одним из 20 главных обвиняемых на Нюрнбергском процессе вместе с Германом Герингом, Рудольфом Гессом и другими военными преступниками. Признанный виновным в «преступлениях против человечества», он был повешен в октябре 1946 года.
«Этот человек был свиреп и упрям, как бык, более благоразумным и сговорчивым он становился лишь напившись, — рассказывал английский адвокат Эйри Нив. — Я вручал ему приговор в Нюрнберге. Огромный австриец плакал, как дитя, вызывая у меня отвращение. Его руки тряслись, и он не мог взять документ. «И это человек, который одобрял пытки и казни и смотрел фильмы о казнях на частных вечеринках», — подумал я».
О том же человеке после назначения его в Комиссию Дресслер писал: «Новый президент дал членам заверения, что будет поддерживать международный и чисто неполитический характер МККП».
Как же повлияло на злосчастную организацию то, что она без каких-либо протестов со стороны Генерального секретаря оказалась в лапах нацистских преступников Гейдриха и Кальтенбруннера?
Книга Дресслера и журналы военного периода — мы увидим это в следующей главе — ясно свидетельствуют о том, что в годы войны Комиссия продолжала функционировать в обычном режиме как международная полицейская организация. И это было удивительно само по себе.
Но использовалась ли Комиссия в иных, жутких, целях? Ведь картотека Комиссии была уникальна в своем роде. Нигде в Европе, да и в мире тоже, не было ничего подобного: полная классификация международных преступников по профессиям с биографическими подробностями, сведениями об их специальностях, методах работы и вероисповедании. Напомним, что уже в 1933 году в картотеке международной преступности было не менее 3240 досье. Это число к началу 1940 года могло свободно утроиться и достигнуть, скажем, 9720. Если умножить последнее на три (включая двоих родителей данного лица, не говоря о супругах), то получится около 30 000 человек. И сведения об их местожительстве, расе, религии и сексуальных наклонностях могли попасть в распоряжение карательных органов, желающих «очистить» Германию от «сомнительных элементов».
Нацисты получили возможность быстро и четко выявить евреев, цыган и гомосексуалистов — три основные группы, на которые нацелились люди типа Гейдриха и Кальтенбруннера. Использовалась ли ими картотека Комиссии? Сэр Хартли Шоукросс, королевский советник, главный обвинитель в Нюрнбергском суде, писал мне: «Сожалею, но не могу припомнить, чтобы контроль Кальтенбруннера над Международной комиссией криминальной полиции сыграл какую-то роль в обвинениях против него. Я просмотрел раздел индексов по двум основным томам Нюрнбергского процесса над Кальтенбруннером, и в них нет упоминания этой организации. Поэтому вынужден дать Вам отрицательный ответ. Конечно, все это происходило давно, и вполне возможно, что Кальтенбруннер использовал досье МККП для охоты за антифашистами, но боюсь, что не смогу документально подтвердить это».
Еще более кратко комментирует факт Жан Непот: «Не имею ни малейшего представления, но не удивлюсь, если так и было — ведь это очень практично».
Мы вполне можем допустить такую возможность, помня, что Комиссия являлась неотъемлемой частью той же самой организации, которая породила гестапо и газовые камеры в концентрационных лагерях. И еще поразмыслим над словами приговора Нюрнбергского суда:
«Гестапо являлось важной и тесно сплоченной группой внутри Службы безопасности и СД. Эти последние сами были под единым командованием — вначале Гейдриха, а затем Кальтенбруннера; они имели единый штаб — РСХА, свои каналы управления и работали как одно целое как в Германии, так и на оккупированных территориях в том числе сразу за линией фронта. Те, кого направляли в Службу безопасности и СД, получали подготовку во всех филиалах: в гестапо, в криминальной полиции и СД.
Гестапо и Служба безопасности использовались в преступных целях, включающих преследование и уничтожение евреев, жестокость и убийства в концентрационных лагерях и на оккупированных территориях, реализацию программ рабского труда, жестокое обращение с военнопленными и их убийства.
Обвиняемый Кальтенбруннер, входивший в эту организацию, был среди тех, кто использовал ее в этих целях».
Углубиться в архивы Комиссии, добраться до святая святых Службы безопасности было бы самым идеальным выходом из положения: это прямая дорога к сути геноцида.
Кое-что из моих поисков, несмотря на незначительность, наводило на размышления. В номере журнала «Международная криминальная полиция» от 30 марта 1944 года напечатана пространная и невероятно скучная статья доктора Бруно Шульца, старого коллеги Дресслера по полицейской службе в Вене (вслед за Дресслером он переехал в Берлин). Шульц рассказывает о своей личной деятельности со времени последней Генеральной ассамблеи в Бухаресте в июне 1938 года. Но есть в ней один момент, достойный внимания: Шульц провел статистические исследования по 1886 объявлениям о розыске, опубликованным Комиссией за период с 1929 по 1940 год.
Он отмечает, что в Берлине за 1929–1932 годы неуклонно росло число карманников, достигнув в последнем году пика в 412 человек. Но в 1933 году (год прихода Гитлера к власти) это число резко снизилось — до 52, а затем — до 25 и в конце концов упало до одного в 1939-м, а затем и до нуля в 1940 году.
И вот какой вывод делает Шульц: «Очевидно, что энергичные и эффективные меры против профессиональных преступников, принятые в Германском рейхе в 1933 году, сработали и позволили подавить активность международных карманников, особенно из евреев и (больше всего) поляков. Они перестали планировать свои поездки в Германский рейх».
Другими словами, начиная с 1933 года евреям приходилось в Германии так туго, что еврейские преступники из-за границы вынуждены были задуматься, въезжать ли вообще в страну. А теперь и Комиссия, используя досье, готова выслеживать людей по их религиозной принадлежности — просто ради полицейской статистики! Что говорить тогда о таких фанатиках, как Шульц и Дресслер, и об их немецких хозяевах — разве не были они рады выслужиться, занимаясь куда менее похвальными делами?
Вы когда-нибудь слышали о совещании в Ваннзее? Это постыдно известная конференция, которую созвал Рейнхард Гейдрих 20 января 1942 года, чтобы обсудить в деталях акцию, которую можно назвать одной из самых леденящих фраз всей нацистской эры — «окончательное решение еврейского вопроса». За шесть месяцев до этого Герман Геринг, второе лицо в рейхе после Гитлера, отдал Гейдриху письменный приказ: «завершить все приготовления для… окончательного решения еврейского вопроса на территориях Европы, находящихся под германским влиянием».
И вот 15 высокопоставленных нацистов, в том числе гестаповский чиновник среднего звена Адольф Эйхман, который вел протокол, расположились за круглым столом в удобных креслах в кабинете Гейдриха и менее чем за два часа до вкусного обеда, обильно политого бренди и сдобренного сигарами, спланировали механизм уничтожения около шести миллионов человеческих существ. 29 лет спустя Эйхмана разыскали и тайно вывезли из Южной Америки израильские спецслужбы. Как это ни удивительно, он единственный из участников совещания предстал перед судом и понес заслуженное наказание (повешен). Вот некоторые выдержки из материалов суда над Эйхманом:
«Эйхман: Мне известно, что господа собрались на совещание и очень просто и откровенно (не тем языком, которым я пользовался, работая над протоколом), не стесняясь в выражениях, обсуждали вопрос, ничего не смягчая. Сейчас я уже не могу точно припомнить, как было на самом деле, но я был поражен: «Посмотри-ка на этого Штукарта,[17] законопослушного бюрократа, всегда такого пунктуального и угодливого, а сейчас — совершенно другой, резкий тон!» Он объяснялся совершенно другим языком, но в соответствии с буквой закона. Могу добавить, что это единственное, что мне четко запомнилось.
