Не спалось только Путилину.

Мрачнее тучи ходил он взад и вперед по спаль­не бедной девушки, над которой отвратительная старуха смерть уже заносила свою костлявую руку.

¾ Бедный ребенок! — вслух тихо шептал он. — Как мне спасти твою молодую жизнь?.. Для меня со­вершенно ясно, что я — лицом к лицу с самым гнусным, с самым подлым преступлением... И враги тут, бок о бок со мной. И тайна совершаемого злоде­яния — вот здесь, в этой самой комнате, у меня перед глазами. О, какой это поистине дьявольский трагизм: сознавать смертельную опасность и не быть в силах немедленно ее отстранить, парализовать!

И он, нервно хрустя пальцами, подходил к постели сиротки-миллионерши.

На него глядело прелестное молодое лицо, иска­женное мукой неведомых страданий. Моментами по нему молнией проносились судороги, грудь начинала особенно бурно подниматься, конвульсивные движе­ния трогали руки и ноги, и из широко раскрытого рта с воспаленными губами вылетали хриплые бормотания-стоны:

¾ А-ах, душно мне.

Раз, когда Путилин близко наклонился над умирающей девушкой, она раскрыла глаза и поглядела на великого сыщика долгим жалобно-испуганным взгля­дом.

¾ Ну как, дитя мое, вы себя чувствуете? — спро­сил он.

¾ Я умираю. Я, наверное, скоро умру, — тихо слетело сее уст.

¾ Нет, нет, вы не умрете, я спасу вас. — И этого взгляда, полного жалобной тоски, и этого шепота, в котором звенело столько затаенной грусти, Путилин, как он рассказывал мне позже, не мог за­быть всю жизнь.

Больная опять впала в полукошмарное забытье. Холодное отчаяние охватило Путилина.

¾ Господи, да неужели мой чудесный дар рас­крывать многое тайное изменит мне на этот раз? — опять зашептал он, взволнованно шагая но спальне, тускло озаренной светом лампад и крохотным огонь­ком ночника.

О, как ему мучительно хотелось быть на высоте своего исключительного таланта именно на этот раз! В его руках, только в его, находилась жизнь юного, молодого существа...

¾ Ужасно... ужасно... — хрипло вырвалось у не­го, и он бросился в кресло. — Ведь это не единст­венный случай в моей практике. Ведь напал же я на верный след страшного отравления старика мужа Никифорова его молодой женой.

И перед мысленным взором Путилина воскресло это темное дело, словно он раскрыл его только вчера. Воскресли образы, поплыли знакомые лица, фигу­ры этой мрачной житейской трагедии.

Богатый старик-откупщик Никифоров... Высокий, кряжистый, с некрасивой, почти безобразной головой. На шестом десятке, вдовец, вдруг безумно влюбился в молоденькую красавицу девушку из семьи бедного мещанина Федосью Тимофеевну.

Краля была девица — что и говорить. Высокая, кровь с молоком, походка — лебединая, брови — со­болиные, глаза — искрометные. Деньги что не дела­ют? — повенчались.

¾ Я уж тебя ни в чем стеснятьне буду, раскра­савица ты моя! — захлебывался в экстазе последней старческой любви старик-миллионер.

¾ Ни в чем? — сверкала глазами мещанская дочь-красавица.

Но это уверение было только до свадьбы. Лишь только окрутились, старик из тихого голубя обратил­ся в лютого волка. Он начал ревновать свою пышную жену до безумия, до болезненного уродства. Уходя куда-нибудь, он запиралее в роскошном доме на ключ, на «крепкие запоры». Прошло около года. И вдруг старик заболел. Болезнь была диковинно-страшная: день-два — здоров, потом — рвота, мучительные ко­лотья в кишках. Половина медицинского Петербурга пере­бывала у экс-откупщика. Доктора взапуски, утирая нос друг другу, старались поставить верный диагноз, дабы сорвать солидный гонорар за исцеление милли­онера.

¾ Вылечите! Ничего не пожалею!.. Бери сколько хошь тыщ! -умолял старик-муж, мучающийся втройне: и физической болью, и ревностью, и сознани­ем, что он пасует перед молодой женой.

Это была тяжелая картина... Глаза старика выле­зали из орбит, он судорожно хватался за руки докто­ров. Но, увы, ничего не помогало. Страдания все усиливались и усиливались, доктора теряли голову, ничего не понимая.

Случайноему, Путилину, довелось услышать о страшной болезни Никифорова. Сильно заинтересо­ванный, он учредил негласный надзор над семейст­вом, домом миллионера.

¾ Да, да, я помню, что у меня мелькнула мысль, не отравляют ли старика каким-нибудь особенным об­разом, — вслух прошептал великий сыщик.

Он встал с кресла и прошелся по комнате больной девушки. Что это с ним? Как тяжелы и холодны его ноги, каким неровным биением бьется его сердце, ка­кое сильное стеснение в груди!..

Да, так о чем думал он сейчас? Ах, вот, о старике миллионере. Ну, он и принялся за свое исследование.

После целого ряда розысков ему удалось узнать, что у молодой красавицы купчихи имеется зазноба в лице красавца, молодого мануфактуриста Холщевникова. Это еще более усилило его подозрения об от­равлении мужа-старика.

¾ Да, да, тогда я безошибочно начал выводить мою кривую, — шепчет Путилин, с удивлением заме­чая, что его недомогание все усиливается и усилива­ется.

Так же вот, как и теперь, врачи категорически от­рицали возможность отравления, приписывая лютую болезнь старика припадкам острого хронического ка­тара. Но он верил в свой орлиный взгляд, в свой по­разительный нюх гения-сыщика. И вспоминается ему эта ночь, когда он спас несчастного старика миллио­нера. Он, спрятавшись за тяжелую портьеру спальни, провел всю ночь на ногах, не спуская глаз с кровати больного. Старик минутами охал, минутами, когда бо­ли стихали, все звал свою ненаглядную супругу Федосью Тимофеевну.

И она входила, здоровая, сильная, блещущая какой-то плотоядной красотой. С дрожью брезгливости и с выражением ненависти в красивых глазах подходила она к своему мужу.

¾ Ну, что тебе? Опять все охаешь? — чуть за­метно усмехалась она. — Ах ты, а еще молодую жену имеешь.

Эти слова приводили старика в необычайное вол­нение и в состояние как бы бешенства. Он исступленно схватывал красавицу жену за руки и притягивал ее к себе.

¾ Фенечка, лебедка моя... Постой, скоро поправ­люсь, — раздавался его хриплый шепот.

¾ Поправишься! — насмешливо бросала она, отстраняясь от старика-мужа. — Как же ты попра­вишься, когда ты почти ничего не ешь? Ты докторов-то умников поменьше слушай, а ешь побольше, вот тогда скорее оправишься, в силу войдешь. Хочешь, я тебе кашки на курином бульоне принесу?

¾ Хочу, хочу, неси, — с невыразимой нежно­стью глядя на молодую жену, отвечал Никифоров.

И она приносила свою «кашку» и сама кормила его. Как эта трогательная заботливость мало гармо­нировала с дьявольской усмешкой ее грубо чувствен­ного рта!..

¾ Колет... ой, что-то колет, Фенечка! — жало­вался старик муж.

¾ Это у тебя в горле что-нибудь, — успокаивала она его. — Ну, а теперь спи! До утра я больше уж не приду. Сморилась я.

И вот когда она ушла, забыв на ночном столике тарелку со своей «кашкой на курином бульоне», он вышел из своей засады и подошел к кровати больного старика. Тот при виде его испустил подавленный крик ужаса.

¾ Вор... тать ночной! Господи, кто это ты?.. — заметался в ужасе старик.

¾ Ради Бога, Никифоров, не бойтесь меня! Я не враг ваш, а друг ваш, явившийся спасти вас. Я — Путилин. У меня мелькает мысль, что вас медленно от­равляют. Я хочу спасти вас.

¾ Отравляют? Меня? Кто?.. — схватил он за руку его, Путилина. Глаза его были широко раскрыты от ужаса.

¾ А вот это я скоро узнаю.

И вот ему вспоминается, с какой трепетной жад­ностью он принялся в тишине ночи за исследование этой каши. Крик радости вырвался из его груди. Так и есть, так и есть: он не ошибся!

В каше он нашел кусочки истолченного стекла и мелко разрезанной острой свиной щетины, как бы из твердой головной щетки.

¾ Видите это? — показал он страшную примесь старику миллионеру.

Лицо того исказилось смертельным ужасом.

— Господи, кто ж это? Кто ж злодей-то?

¾ Вы хотите, чтобы я показал вам этого изверга?

¾ Хочу, хочу, родной, благодетель мой.

И вот эти шаги, шелест шелковой юбки… Должно быть, вспомнив о том, что «кашка» осталась на сто­ле, в спальню торопливо вошла молодая жена-краса­вица.