¾ Живы? — радостно вырвалось у Путилина. — Говорите скорее, что там делается?

Агенты были в крови.

¾ При ваших выстрелах и при вашем приближе­нии негодяи поняли, что все погибло. Часть их успела удрать, а хозяин, быстро потушив лампы, заметался, как угорелый. Мы притаились за столами. Тогда, оче­видно, хозяин и еще несколько оставшихся воров вы­плеснули керосин и зажгли его, чтобы, пользуясь су­матохой пожара, спастись бегством.

Внутри домика все трещало.

¾ Сдавайтесь! — крикнул Путилин. — Вам не уй­ти, вы оцеплены. Сдавайтесь или вы сгорите!

Минута, другая... Наконец, задняя дверь распах­нулась и из нее прямо в руки полицейским попало человек десять мрачных аборигенов страшного вер­тепа.

Наступало уже утро этой зловещей ночи, когда мы, разбитые, потрясенные, привезли, вернее, приве­ли нашу славную добычу.

Только у заставы мы нашли подводы ломовых, на которые усадили пленных и сели сами.

Путилин ликовал. Мы все горячо поздравляли его с блестящей по­бедой.

Вся его шуба была в клочьях. Это красавица Груня во время борьбы располосовала ее своим страш­ным ножом.

Несмотря на ужасное утомление, Путилин сейчас же по прибытии приступил к ее допросу.

¾ Слушай, Аграфена, ты попалась. Запираться теперь поздно, глупо. Скажи, неужели это ты отреза­ла все одиннадцать голов?

¾ А тебе не все ли это равно? — дерзко ответила она, ни на йоту не смущаясь и хищно оскаливая свои ослепительно белые зубы. — Что вот тебя не прире­зала — про это жалею!

¾ Скажи, ты догадалась, что это я приехал к те­бе в гости? — полюбопытствовал Путилин.

¾ А ты полагал нас провести? — цинично расхо­хоталась Груня.

¾ Ты что же — атаманша?

¾ Атаманша.

¾ Кто же твои сообщники? Предупреждаю тебя: если ты откровенно сознаешься во всем и выдашь твоих молодцов-удальцов, ты можешь рассчитывать на снисхождение суда.

¾ А если и не выдам, так дальше Сибири не уго­ните! — расхохоталась она. — А оттуда — эх, как лег­ко убежать!

Я не буду рассказывать вам всех подробностей длинного, запутанного следствия. Главное мое вни­мание было сосредоточено, конечно, на яркой, по­разительной личности атаманши-»головорезки» Груни.

Ни до, ни после этого мне не случалось видеть женщины, подобной ей. Это был действительно дья­вол в женском образе.

Чтобы вырвать у нее признание, ее подвергли пыт­ке: ей давали есть исключительно селедку и... ни кап­ли воды.

Семь суток — чувствуете ли вы огромность этого срока? — она превозмогала страшную, мучительную жажду.

О, если бы вы видели, какими глазами глядела эта страшная преступница на Путилина!

Наконец она сдалась.

¾ Пить... Я все расскажу!.. — взмолилась она. И рассказала, выдав главарей шайки.

¾ На своем веку зарезала я, — показывала она с поразительным хладнокровием, — двадцать восемь человек. Мне это все равно, лишь бы ножик был удобный, острый — по руке. Сначала ткнешь в зашею, потом — рраз! — кругом шейки, только хрящики за­хрустят. Эх, хорошо!

Никто не мог без содрогания слушать эту страш­ную исповедь.

Я, доктор, привычный ко всевозможным кровавым ужасам, бледнел.

Торжество Путилина, нашедшего этого изверга естества, было полное.

Ее судили и приговорили к бессрочной каторге.

Около двух часов дня в служебной кабинет Путилина курьером была подана визитная карточка. «Сергей Николаевич Беловодов» — стояло на ней.

¾ Попроси! — отдал приказ великий русский сыщик.

В кабинет походкой, изобличающей волнение, не­ловкость, смущение, вошел высокого роста красивый, изящный молодой человек лет двадцатипяти-двадцатишести.

В его фигуре, в манерах видна была хорошая по­рода.

¾ Чем могу служить? — обратился Путилин к во­шедшему. — Прошу вас, — и он указал на кресло, стоящее у письменного стола.

Молодой человек сел, но, по-видимому, от волне­ния не мог в течение нескольких секунд проговорить ни слова.

Наконец, сделав над собой огромное усилие, он начал:

¾ Простите великодушно, что я позволяю себе отрывать вас от занятий... вообще беспокоить вас...

¾ Но вы ведь, господин Беловодов, явились ко мне по делу?

¾ Ах, если бы я мог наверное знать, быть вполне уверенным, что по делу! — вырвалось у молодого че­ловека.

Путилин несколько удивленно и очень пристально поглядел на странного визитера.

¾ Простите, я не вполне понимаю вас... Скажи­те, что привело вас ко мне?

¾ Ваша слава гениального сыщика и репутация гуманнейшего, добрейшего, сердечного человека.

Путилин мягко улыбнулся, наклонив свою харак­терную голову.

¾ Спасибо на добром слове, но... к кому же из «меня двоих»: к умному сыщику или к сердечному человеку — привела вас судьба?

¾ К вам двоим, monsieur Путилин. Я в глубоком отчаянии, и верьте, что вся моя надежда только на вас.

¾ В таком случае давайте поговорим. Расскажи­те ясно, подробно, в чем дело.

И Путилин, приняв свою любимую позу, пригото­вился слушать.

¾ Рядом с нашим имением Н-ской губернии нахо­дилось и находится до сих пор богатейшее имение Приселовых. Владельцем его являлся отставной гвар­дии ротмистр Петр Илларионович Приселов, человек женатый, имевший всего одну дочь Наталию. Жили они открыто, роскошно, богато. Мы водили домами самую дружескую хлеб-соль. Я был старше Наталии Приселовой ровно на пять лет.

Оба — подростки, мы были настоящими друзьями детства, играли, возились летом в великолепном пар­ке, иногда даже дрались... Частенько до нас долетали отрывистые фразы из бесед наших родителей: «Эх, славная парочка! Впоследствии хорошо бы окрутить их». Вскоре, однако, посыпались несчастья. Сконча­лась от тифа мать Наташи, госпожа Приселова. Не про­шло и года, как Наташа сделалась полусиротой, как вдруг новое горе обрушилось на ее бедную головку: на охоте ее отец, Петр Илларионович Приселов, опас­но ранил себя выстрелом из ружья и через четыре дня, в тяжелых мучениях, скончался. Перед смертью он успел сделать духовное завещание такого рода: все свое состояние, движимое и недвижимое, он оставляет своей единственной дочери Наталии. Опекуном ее, и позже — попечителем, он назначает своего родного брата Николая Илларионовича Приселова. Наталия по окончании института должна поселиться в доме дяди-опекуна. Все огромное состояние, свыше миллиона, она имеет право получить от опекуна-дяди не ра­нее или ее замужества, или достижения совершенно­летия.

В это время Наташа кончала Н-ский институт, я — Н-ское привилегированное учебное заведение. Снача­ла мы виделись довольно часто: на балах, в спектак­лях-концертах. Детская дружба перешла мало-пома­лу в любовь. Мы полюбили друг друга со всей красотой и силой первой молодости.

Несколько времени тому назад Наталья Петровна, окончив институт, поселилась в доме опекуна-дяди. Я стал бывать там, но с каждым разом замечал, что опекун-дядя относится ко мне явно враждебно. Причина такой холодности для меня была совсем непонятна. Ведь ему отлично были известны те друже­ские отношения, которые связывали наш дом с домом его погибшего брата. Дальше — больше, мне чрезвы­чайно тонко, но вместе с тем и чрезвычайно категори­чески дали понять, что мои дальнейшие посещения нежелательны. Для меня это было неожиданным уда­ром. За Наташей был учрежден удивительно бди­тельный надзор, так что нам очень часто не удавалось обменяться и двумя словами. Около нас неизменно кто-нибудь торчал. За последнее время я стал замечать, что Наташа выглядит совсем больной. Вялая, апатич­ная, она произвела на меня несколько раз впечатле­ние человека, пораженного серьезным недугом... На мои вопросы, что с ней, она отвечала, что сама не знает, что с ней делается.