Старшего врача отшатнуло:

— Что вы говорите, сударыня? Каким пыткам преда­вали вашу дочь? У нас — больница, а не застенок. Как вам не стыдно бросать такие тяжкие обвинения в лицо тем, которые жертвуют сами своей жизнью для спасения больных, погибающих? Стыдитесь!

— Это мне еще стыдиться? — окончательно захлебну­лась вдова. — Вы мою дочь исщипали, исцарапали...

Старший врач позвал ординаторов.

— Господа, дело обстоит так. В чем тут история? Эта дама заявляет, что ее дочь, которую она только что увидела в мертвецкой нашей больницы, носит на себе следы грубого произвола. Правда ли это?

— Этого быть не может.

— Дочь госпожи Беляевой умерла от пятнистого тифа?

— Да.

— Кто находился при последнем обходе в ночь ее смерти?

— Я, Николай Иванович.

— Она... она могла исцарапать себя... ну хотя бы в состоянии агонии?

— Нет. Я видел ее за несколько минут до смерти.

— Так что же должно это означать?.. Пройдемте в мертвецкую.

— В суд... к прокурору! — продолжала истерично выкликать мать умершей.

— Успокойтесь, сударыня. Сейчас мы расследуем этот странный факт, — успокаивал Беляеву старший доктор.

Собрание ученых мужей направилось в мертвецкую.

— Ну? Ваше мнение?

— Господа доктора, никак не иначе, что мою дочь в вашей больнице мучениям предавали. Смотрите, грудь вся в крови; шея искусана. На руках синяки. Отчего же это случиться может?

Начался научно-медицинский коллоквиум.

— Гм... Случай не из обыкновенных... Но уверяем вас, сударыня, что в нашей больнице способы насилия не практикуются.

— А это?

— Мало ли что бывает... Сиделка не успела схватить руку умиравшей... Она могла...

В узком коридоре верхнего этажа здания судебных установлений окружного суда взволнованная дама добивалась свидания с дежурным товарища прокурора.

— Обождите малость, сударыня! — усовещивал ее су­дебный сторож с огромной медалью у ворота своего мун­дира.

— Скорее! Ах, скорее! Так и доложите: по смертоубийственному делу!

Сторож-курьер вздрогнул.

— Хорошо-с!

— Г-жа Беляева? Прошу покорно! — Симпатичный, еще сравнительно молодой человек, приоткрыл дверь своего кабинета. — Чем могу служить?

И мягкий, красивый жест, приглашающий садиться. Вдова титулярного советника чувствовала себя удиви­тельно храбро.

— Преступление, господин прокурор!

— Преступление? Что такое? Какое?

— Самое необыкновенное!

— А именно? — улыбнулся сквозь пушистые усы красивый прокурор.

Беляева стала пояснять... Она говорила, захлебываясь волнением, давясь слезами.

— Вы понимаете, и вдруг вижу ее, мою дорогую по­койницу, Аглаю, в столь ужасном виде...

— Что же вы предполагаете, сударыня? — уже сурово звучит голос представителя прокуратуры.

— Мою дочь били, мучили в Н-ской больнице. Ввиду того что она была бесплатная...

— Разве для врачей существует разница между «платной» и «бесплатной?»

— О-о! И какая еще! — захлебнулась вдова титулярного советника.

— Прошу вас, сударыня, более кратко формулировать ваше обвинение. Вы обвиняете администрацию Н-ской боль­ницы в том, что ваша дочь, находясь в этой больнице, умершая в ней, подверглась побоям?

—Да.

— А... со стороны кого?

Взор прокурора холодно и строго вонзился в Бе­ляеву.

— А я почему знаю, кто именно мучил Аглаю? — за­колыхалась женщина в накидке.

— Ваше обвинение является, в таком случае, очень шатким... беспочвенным. Нам необходимо иметь юридически ответственное лицо.

— Да вся больница!

Прокурор стал в тупик.

«Черт нанес эту бабу, с ее формальным заявлением»! — подумал прокурор.

— Да вы бы обратились сударыня к местным властям. Впрочем, я сейчас наведу справки...

И через час, в течение которого несчастная вдова и мать, потерявшая свою дочь, исходила в слезах, прокурор получил совершенно определенные сведения.

— Да. На теле умершей Аглаи Беляевой имеются не­сомненные знаки насилия. Администрация Н-ской больницы покорнейше просит дать заявлению матери умершей закон­ный ход. Слагая с себя всякую ответственность за возможность проявления насилия в виде побоев, Н-ская больница — в видах своей реабилитации — просит господина прокурора разъяснить судебным порядком эту непостижимую тайну.

Прокурор, получив это донесение, срочное присланное с курьером, схватился за голову.

— Ничего не понимаю! — искренно вырвалось у него.

— Потрудитесь, сударыня, подписаться под вашим протестом.

— Подай карточку! — приказал отлично одетый господин, почтенный, серьезный, курьеру, стоящему у дверей Путилинского кабинета.

На визитной карточке написано: «Старший врач Н-ской больницы Николай Иванович Карпов».

— Попроси! — ответил на молчаливый вопрос гениальный сыщик.

И когда старший врач Н-ской больницы вошел в кабинет начальника петербургской сыскной полиции, Путилин выпрямился во весь рост и сурово проговорил:

— Ай-ай-ай, что у вас делается!

Карпов остолбенел.

— Простите, ваше превосходительство, я не вполне по­нимаю вас: о чем вы изволите говорить?

— Я говорю о том, что у вас людей мучают. Только что у меня была несчастная мать Аглаи, клявшаяся, что ее дочь били, царапали в вашей больнице. Как вам не стыдно, господа, не иметь надзора за вашими служа­щими?!

Сколько гнева и истинно благородного негодования зву­чало в голосе Ивана Дмитриевича Путилина!

— Pardon, нам надо объясниться, — пролепетал в смущении старший врач, директор Н-ской больницы.

— Сделайте одолжение! — сухо ответил Путилин, при­глашая посетителя сесть.

— Вы, ваше превосходительство, конечно, знаете, что во всяком деле есть свои дефекты, — начал старший врач.

— Безусловно. Но о чем именно изволите вы гово­рить?

— Я говорю о загадочном случае, происшедшем в нашей больнице.

— Вы... вы, извините меня, этот случай сами считаете загадочным?

— Да.

— В каком отношении?

— В том, что я глубоко убежден, что наш вра­чебный персонал — высший и низший, не мог совершить насилия над бедной девушкой. У нас переутомляются, но не бьют, не царапают.

— Вы в этом уверены, господин доктор?

— Уверен.

Лицо великого сыщика потемнело.

— А заявление матери?

— Вот поэтому-то, вернее, вследствие этого я и приехал к вам. Вы — удивительный, вы особенный человек, Иван Дмитриевич.

— А именно?

Путилин был бледный, негодующий.

— Вы — прозорливец. Так вот, неугодно ли вам раскрыть эту тайну? Я — депутат от всей нашей больницы. Я взял на себя смелость просить вас — от имени всей корпорации врачей вверенной мне больницы — взяться за раскрытие этого непостижимого случая.

— А выгодно ли, удобно ли это будет для вас? — в упор посмотрел Путилин на старшего врача. Тот, очевидно, не понял.

— Я говорю, что, если мне удастся раскрыть эти синяки, эти царапины на умершей девушке, не навлечет ли это раскрытие справедливый гнев общества на порядки, царящие в вашей больнице?

Старший врач энергично запротестовал:

— Наоборот, ничего, кроме глубокой признательности, ваше превосходительство, мы не будем чувствовать. Я знаю, как предубежденно смотрит общество на нашу больницу. Если вы прольете вашим исключительным талантом луч света, вы нам, именно нам, окажете огромную услугу. Надо, выражаясь медицински, поставить верный диагноз. Раз болезнь верно определена, излечить ее постараемся мы все. Я приму все меры для искоренения зла.

Путилин погрузился в раздумье.

Со страхом и трепетом глядел на гениального сы­щика директор Н-ской больницы.

— Итак, ваше превосходительство?

Молчание.

Указательным пальцем Путилин что-то чертил на столе.

— Вы согласны?

Путилин встал.