Командир приказал тренироваться: отряду наверняка пригодится это снаряжение. Стали упорно овладевать им, но большого энтузиазма у ребят оно не вызвало. В северных холодных водах под костюмом обязательно должно быть толстое, теплое обмундирование, и выдержать такую нагрузку могли не все разведчики.

Барышев после одной из тренировок шутливо пояснял за обеденным столом, почему он попросил вторую добавку.

— Давно с таким аппетитом не ел, даже когда приходил с двадцатки на лыжах. Семь потов сошло. Эта штука не по мне.

— Почему, Пашенька? — осведомился вездесущий Гугуев, который в таких случаях обязательно оказывался поблизости.

— Тебя будто всего спеленали. Младенцев, чтобы они не болтали ручками и ножками, укручивают свивальником. И я плыл будто в таком свивальнике.

— Я попробовал плыть в теплом белье. Сначала показалось холодновато, но потом ничего, согрелся. А когда вышел на берег, подумал: как же я на фрицев побегу, в одних кальсонах?

— Вот была бы хохма, егеря приняли бы тебя за покойника или оборотня.

Как-то Павел Смирнов выпрыгнул в таком костюме со шлюпки. Тяжелый рюкзак перевесил, повернул его вверх животом. Сколько ни бился Павел, чтобы выправиться спиной вверх, ничего не получалось: беспомощно шлепал руками по воде, плескал, как веслами, но болтался, будто поплавок. Так и покачивало его волнами, пока не подплыли товарищи и не вернули в нормальное положение.

— Таким тебя не только расстреляют, но и в плен безропотно возьмут.

И все же Леонов убеждал, что неудачи от непривычки, от неумелости. Надо тренироваться, набирать опыт, стараться плыть вдвоем, чтобы помогать друг другу.

— А если держаться за надувную шлюпку?

— Зачем тогда костюм?

— Пловца не видно на воде. Прицельно стрелять не станут…

Пока же к этим костюмам привыкали, понимая, что в некоторых случаях для тайных десантов они весьма подойдут.

На этот раз взяли с собой на каждого по нескольку пар овчинных рукавиц, если придется долго лежать в снегу неподвижно.

В операцию пошли одним катером, второй накануне зацепил винтами за подводные камни и сорвал их, а ждать прихода сменщика время не позволяло.

Близко к полуночи 29 марта тринадцатый катер вышел в море. Разведчики на время перехода спустились в кубрик. Разыгралась непогода, почти нулевая видимость, в снежной круговерти найти вход в фьорд оказалось не легче, чем в темноте вдеть нитку в игольное ушко. Пришлось вернуться на базу.

Вечером 1 апреля головной пятнадцатый катер лейтенанта Шленского и тринадцатый, на котором шел и командир отряда катеров капитан-лейтенант Шабалин, отошли от причала в Пумманках. Разведчики расположились на пятнадцатом. На этот раз они надели на себя плавательные костюмы на переходе. Море раскачивалось зыбью, волна временами перекатывалась с носа до кормы. Прорезиненные костюмы держали воду, промочки никто не ощутил.

Видимость в море была как по заказу, место высадки нашли сразу.

В час ночи, немного не доходя до гряды прибрежных камней, о которые билась и разметывала брызги небольшая накатная волна, спустили за борт резиновые шлюпки, переправщики Пшеничный, Соколов и Огир приняли в них разведчиков со снаряжением, оттолкнулись от борта, навалились на весла, выгребая к берегу. Катер Шленского отошел от гряды камней чуть мористее, тринадцатый дежурил у входа в фьорд.

Берег надвинулся довольно крутой, у уреза ровной, накатанной галькой или песком полоски не было. Переправщики спрыгнули в воду, подтянули шлюпки к берегу, помогли товарищам выбраться на сушу. Остающиеся на берегу осмотрелись. Снег ветрами и соленой моросью изъело, он лежал отдельными островками, а валуны торчали оголенные. Плавательные костюмы, лыжи и шлюпки, которые оставались на берегу для группы, старательно укрыли в расщелинах скал, куда не докатывались волны.

Пошли вдоль западного склона сопок на юг.

Путь, как и в прошлый раз, оказался трудным. Часа через четыре вышли к берегу фьорда. Вход в залив остался позади километрах в полутора-двух. Выбрали место для наблюдения, зарылись в снегу. Трое лежали, стараясь не подниматься, только один, сменяя другого, поглядывал за округой.

Перед утром запуржило, со стороны моря летел мокрый снег, он надул над людьми бугор. Снежная пелена слепила глаза.

Так просидели до полудня.

Когда пурга улеглась, весь фьорд стал отчетливо виден.

Вражеский опорный пункт четко вырисовывался на противоположном берегу. У простенького причала стояли три мотобота.

Весь день наблюдали за вражеской точкой. Сфотографировали, записывали, отметили на карте северную и среднюю часть фьорда. Только южную его оконечность разглядеть не могли, ее скрывал поворот.

Следующей ночью двинулись на юг, к вершинному тупику фьорда.

Прошли метров восемьсот. Путь пересекло обрывистое ущелье. Скаты его под ледяными натеками, как под панцирем.

С рюкзаками, радиостанцией, питанием к ней, навьюченными на спине и на груди, по обледенелому обрыву спускаться было немыслимо. Кокорин и Кожаев остались на верхней площадке утесов со всем имуществом, а Максимов и Лысенко только с оружием и фотоаппаратом, придерживаясь за трос, который намотали на себя Кокорин и Кожаев, осторожно сползли в низину.

Они сходили до конца фьорда, все там осмотрели, сфотографировали. Ночью на 3 апреля вчетвером вернулись к берегу невдалеке от обозначенного места. Времени для перехода к точке высадки уже не оставалось, полагалось подавать сигнал. Кожаев отстучал его по рации, сообщил координаты.

Катер пошел к тому месту, где сидели разведчики, заметили с берега сигнал фонарем.

Сняли группу, повернули к тому берегу, где оставили запасные шлюпки, костюмы и лыжи. За грузом пошли на шлюпке Пшеничный и Агафонов.

В этот момент раздался орудийный выстрел. Шлюпку вернули назад. Выждали, затаившись, осмотрелись. Было тихо: ни всплесков в воде, ни разрыва снарядов на берегу. Агафонов и Пшеничный снова взялись за весла, навалились на них. Минут через десять они вернулись, доложили, что снежным бураном расщелину, где упрятано имущество, занесло настолько, что без лопат не откопать. В этот момент донесся второй орудийный выстрел. Снаряд разорвался метрах в двадцати пяти по носу. На катере врубили двигатели на винты и дали полный ход. Разорвалось еще три снаряда метрах в пятнадцати по борту и в полусотне по корме. Из «вилки» полагалось уходить на полной скорости.

Поздно вечером 4 апреля от причала оперативной базы в Пумманках отошли на выполнение задания два торпедных катера. Третий, «хиггинс», остался у причала в полной готовности к выходу: горючее в цистерны залито до полной нормы, боеприпас у орудий и пулеметов полный, команда вся на катере, одета по-походному. По сигналу тревоги требовалось завести двигатели и сняться со швартовых.

В половине первого ночи, переключив моторы на самый малый ход, катера стали осторожно со стороны западного мыса входить в Коббхольм-фьорд. На пути попался небольшой островок. Оставили его позади себя по правому борту.

Время от времени на самый малый ход включали только один мотор. Шли неторопливо, осмотрительно, почти бесшумно, прокрутив винт на подводном выхлопе, какое-то время плыли по инерции.

Вдоль бортов от носа до кормы присели на корточки разведчики, уперев автоматы в леера.

С головного пятнадцатого катера лейтенанта Шленского начали спускать резиновые шлюпки. На катере Серинько тоже не медлили.

Сразу после высадки Леонов с группой захвата пошел к селению Сандбуктен. Отделение Манина осталось на берегу охранять шлюпки и в случае необходимости вызвать с катера подмогу.

Разведчики прошли по верхнему склону берегового кряжа метров двести. Внизу, у подножия каменной гряды, в прибрежной лощинке виднелось селение, но спуск к нему был очень крутым.

Вблизи домов находился причал, по поселку никто не ходил и не ездил, в бухте судов не было. Леонов отправил посыльного к Манину, приказал отделению со шлюпками вернуться на катера, а им подойти к причалу.