Пока он бродил в горах, немцы высадили на остров Арней, где схоронились разведчики, не менее двух рот солдат и стали старательно, будто частой сетью, прочесывать побережье. Один из них проследил в бинокль из засады, как дочь Отто Иоргхильд ушла в горы со свертком, а вернулась без него. Они ее тут же схватили и заставили показывать дорогу. Ни убежать, ни отказаться она уже не могла. Рядом шли гестаповцы с собаками.

Разведчиков они врасплох не застали. Укрывшись за камнями вблизи своего шалаша, ребята отчаянно и долго отстреливались. Пути в горы уже не было, все кругом оказалось оцепленным. Да и далеко с острова не убежишь. Фашисты ползком возле валунов все ближе и ближе подбирались к осажденным. Они потеряли убитыми восемнадцать человек, но взять разведчиков не могли.

Тяжело ранили Аспоса, он лишился сознания. Володя продолжал отбиваться один. Когда подошли к концу патроны и стрелять стало нечем, Владимир достал последние гранаты и взорвал ими себя, Аспоса и радиостанцию.

Немцы тут же застрелили Иоргхильд. После этого они вернулись в поселок, арестовали всех жителей, а через несколько дней расстреляли их, оставив в живых только малолетних детей. Вся семья Йоргенсенов — братья Отто, Карл, Эдвин, Бернгарт, их жены, сыновья и невестки совершили подвиг во имя освобождения Норвегии от фашизма.

Вскоре Сверре Сёдерстрем, находившийся с группой на задании невдалеке от Нордкина, сообщил в Полярное, как погибли Аспос и Чижевский.

Заброшенная карателями густая сеть операции «Полночная тундра» захватила своим западным крылом и разведчиков на Арнее.

За короткое лето сорок третьего погибла четвертая группа советских флотских разведчиков на самых крайних северных рубежах Норвегии.

После разгрома на Могильном отряд пополнился новыми добровольцами, в него пришли с кораблей и из береговых частей краснофлотцы и старшины, настойчиво просившие зачислить их в разведку.

Но в поредевшей норвежской группе разведчиков становилось все меньше и меньше. Если в самом начале войны, осенью сорок первого, немного норвежцев перешло на советскую землю с остатками группы Кудрявцева, то теперь бойцы Сопротивления, что помогали заброшенным на долгое сиденье разведчикам, в Советский Союз не уходили. Они оставались на родине и там несли опасную службу. Изредка кого-нибудь переправляли на короткое время в Полярное или в Мурманск, чтобы проинструктировать, снабдить всем нужным для работы. И снова через море на родину.

Разведку на Варангере необходимо было усилить, но норвежская часть отряда задачу эту в полной мере решать уже не могла.

В отделе скрупулезно исследовали все обстоятельства провала групп, извлекали уроки.

И хотя не докопались до полной ясности, в северную Норвегию в начале октября высадили с моря еще две группы: одну — в район мыса Нордкин, другую — к северной оконечности Порсангер-фьорда.

Наряду с долговременными группами отряд получил приказ высаживать на Варангер разведчиков на несколько суток или на ночь, добывать документы, приводить пленных.

Всем боевым ядром перебазировались на Рыбачий. У самой вершины губы Большой Волоковой, на перешейке между Рыбачьим и Средним отряду подыскали большую землянку. До войны тут помещался минный склад. Война постепенно опорожняла его, раз за разом выгребала смертоносные чудища. Настал день, когда он совсем опустел.

В этом бывшем складе и поселился отряд. Вдоль длинных стен поставили сплошные двухъярусные нары, потолок из-за нехватки досок обтянули плащ-палатками, чтобы не сыпалась в щели между бревен накатника торфяная труха. В середине вытянутого в длину сводчатого помещения на кирпичное основание положили большую железную бочку, пристроили к ней дверцу, вывели трубу. Получилась печь. Топить ее приходилось круглосуточно, иначе воздух до углов не прогревался, чуть только дрова в топку переставали подбрасывать, мгновенно выстуживало недавнее тепло. У входа и у дальней стены повесили два фонаря «летучая мышь», возле печки на неоструганном дощатом столике стояла керосиновая лампа.

Жилье получилось сравнительно теплое, здесь можно было и поесть, и переодеться, и оружие почистить, имущество привести в порядок. Спать, правда, приходилось все же одетыми.

До причала было всего с сотню метров. Там стояли торпедные катера, когда два, когда четыре, а то и целый дивизион собирался. В дополнение к изрядно побуравившим море катерам Д-3 пришли от союзников, из США, «хиггинсы» и «восперы». Они были крупнее советских, быстроходнее. И торпед на каждом находилось тоже по две. Только «хиггинсы» покрашены в шаровый цвет, как и североморские корабли, а «восперы» почему-то американцы прислали белые. Может, рассчитывали маскировать на фоне заснеженных берегов и плавающих льдов?

В ту зиму катеров стало столько, что они образовали целое соединение. А в войну вступали одним звеном.

Невдалеке от жилья разведчиков на склоне небольшого увала находились землянки катерников.

Первое время разведчики кормились сухим походным пайком. Он питательный, калорийный, с мясными и рыбными консервами, галетами, сгущенным молоком и шоколадом, но для оседлой жизни непрактичен: сухомятка скоро приедается.

У катерников в одной из землянок был камбуз, там они готовили и питались. Боцман катера и одновременно кок Володя Ягоджинский — матрос богатырского роста и сложения, хоть картину с него пиши, — ловко управлялся с бачками, мисками и чумичками. В землянке-столовой у него порядок, все вымыто, прибрано.

Отряд тоже встал к ним на довольствие. Выписали паек по базовым нормам, внесли свою долю и стали ходить в эту общую столовую.

Постепенно обжились, ознакомились. Узнали дорожки и тропки к соседям — морским пехотинцам, артиллеристам, отыскали путь к недалекому госпиталю, где служило немало симпатичных медсестер, стали наведываться в клуб. Но местное начальство особого гостеприимства не выказало, пришлось командиру и замполиту просить, чтобы ребят пускали в кино и на танцы.

По вечерам, когда завывал ветер, пуржило, переметало все тропки-дорожки, усталые, намаявшиеся за день на море и в снегу разведчики собирались в своей просторной землянке, жались поближе к печке, к свету. Только те, кто постарше годами да у кого характер не слишком общительный, оставались лежать на нарах, отдыхали да в уединении размышляли о чем-то своем.

Редко к общему разговору присоединялся Миша Черных. И ростом он удался, и статью, и лицо мужское, крупное, привлекательное, но был молчалив, не любил вклиниваться в беседы, лишь изредка бросал меткую, ядреную фразу и опять замолкал надолго. Неразговорчивость его была, видно, от крестьянского происхождения. Родом он из Коми, из самой южной ее окраины, присоседившейся к землям вятским, из села Летки. Хотя большая часть крестьян занималась земледелием, Миша в молодости больше таежничал, охотился. Может, тогда и привык к одиночеству.

Не часто подходил к компании Андрей Пшеничных. Он воронежский, из Лисок, давно на Мурмане. Перед войной и в первое ее время служил по вольному найму в бригаде подплава, потом, когда был мобилизован, попросился в разведку. В отряде было много подводников, знавших его. Они и рекомендовали его в отряд. Годами он был постарше большинства, у него трое или четверо детей, все в эвакуации. Семья жила в Лисках по военному времени трудно. Андрей надеялся получить отпуск, съездить к домашним. Он готовился к поездке, откладывал из пайка в запас сгущенное молоко, шоколад.

Хотя Андрей человек разговорчивый, все же он часто сидел в уединении, видимо, тосковал о родных.

Зато возле печки в полном разгаре «травля». Тут изощрялись Гугуев, Фатькин, Максимов, Барышев. Над ними возвышался Иван Лысенко. Он не острослов, чаще рубил сплеча, но если кто рассказывал явную несуразицу либо через край хвастал, Иван резко осаживал сочинителя:

— Ври, да знай меру… Мы сами из таких… И тебя насквозь видим…

Слегка картавя, покручивая между пальцами спадающую на лоб густую шевелюру, потешал забавными анекдотами Виктор Максимов. Неисчерпаемый запас их он вывез из Ленинграда, где окончил десятилетку и начинал учиться в военно-морском училище. Он водил своих слушателей, как экскурсовод, по зоопарку и с кавказским акцентом рассказывал про зверей и птиц, попутно отвечая на наивные вопросы зрителей.