Вблизи здания краевого комитета партии, под площадью, располагался штаб местной гражданской обороны. Буквально за минуту до того как оборвалась телефонная связь, оттуда позвонили нам и спросили, какие будут указания.

— Какие указания, — говорю им, — когда немцы над вами? Выбирайтесь и подобру-поздорову уносите ноги за Кубань! Вот и все указания. Счастливо!

Однако и нам пора было уходить. Телефон глухо молчал, связь со штабом командарма Рыжова оборвалась. Решили отходить к нефтеперегонному заводу.

Вышли из управления. У двери стоял часовой — боец истребительного батальона, сухонький такой мужичок лет сорока. Неподалеку перестрелка, снаряды рвутся, а он и ухом не ведет. Ну и нервы у человека!

— Вот что, товарищ, спасибо за службу, — говорю ему, — снимаю тебя с поста, поедешь с нами.

— Нет, — отвечает, — не имею права сниматься. Вы не мой начальник.

— А кто твой начальник? Семен Иванович? — называю я командира истребительного батальона.

— Он самый, — отвечает.

— Вот я от его имени и снимаю тебя с поста.

Боец немного подумал и нехотя согласился.

Автомашина наша стояла за углом. За рулем сидел Саша Кушин, белокурый атлет, вратарь нашей футбольной команды «Динамо». Неподалеку гремели выстрелы. Я вышел за угол здания и на перекрестке улиц Красной и Пролетарской увидел закамуфлированный зелеными разводами приземистый фашистский танк и изрыгающий огонь длинный хобот пушки, В ту же секунду рядом с танком неожиданно возник мотоциклист. Сделав возле него лихой пируэт, он помчался в мою сторону. И только тут я узнал в мотоциклисте нашего связного — сержанта из ГАИ. Ударила пулеметная очередь. Мотоцикл полетел в одну сторону, сержант — в другую. Все это рядом со мной, на моих глазах. Неожиданно сержант зашевелился и, подволакивая ногу, медленно пополз. Не знаю, что руководило мной в ту минуту. Я вдруг забыл обо всем: и об опасности, и о своем задании. Пригнувшись, бросился вдоль здания на помощь сержанту. Фашисты снова открыли огонь, но мне все же удалось затащить нашего связного за угол здания. А тут помогли остальные, и парня мы спасли, быстро вскочили в машину и рванули с места.

Благополучно, минуя уличные стычки, прорвались к переправе. Оба моста через Кубань у нефтезавода — и железнодорожный и деревянный — стояли целехонькие. Только мы переехали на тот берег, раздался сзади мощный взрыв, и деревянный мост точно посередине сломался пополам и углом осел в воду. Но с переправой мы явно поторопились. На том берегу целым и невредимым стоял нефтеперегонный завод — наш самый важный и ценный объект. Да еще нефтехранилище с земляными амбарами нефти тысяч на 200 тонн. Отправив машину с раненым Шишкиным в Горячий Ключ, мы с Трошевым поспешили обратно. У железнодорожного моста я нашел знакомого капитана-сапера и спросил, почему они медлят со взрывом. Тот ответил, что была команда ждать. В городе еще находятся три наших бронепоезда, и их надо вывести за Кубань.

Мобилизовав какой-то катер, подвернувшийся под руки, мы переправились к нефтеперегонному. На берегу, в укрытии под мощным капониром нашли Зверева и ядро его группы. Всего в его отряде было около 50 коммунистов и комсомольцев. Завод занимал огромную территорию вдоль реки, и на ней размещались многочисленные производственные сооружения, нефтехранилища и подстанции. Все это предстояло взорвать и сжечь. Сюда, на КП, под капонир, были сведены нервы всех взрывных устройств, рассчитанных опытными специалистами и заложенных в нужном месте саперами. Приводились они в действие простым поворотом ручки. Ждали только сигнала.

Я выслал вперед двух связных. Необходимо было уточнить, где немцы, и установить контакт с прикрывавшим нас истребительным батальоном. Довольно скоро товарищи наши вернулись. Кубарем скатившись с кручи под капонир, они доложили, что сами видели немецких автоматчиков и что истребительный батальон с боем отходит к реке. Вскоре и мы уже могли наблюдать вражеских мотоциклистов на территории завода. А сигнала все не было. Железнодорожный мост стоял целехонек, злополучные бронепоезда не появлялись: черт знает где они запропастились?! Вслед за разведчиками-мотоциклистами могли появиться немецкие саперы, в конце концов, нас просто могли обойти и захватить. От этой мысли мурашки пошли по коже. Наконец! Раздался оглушительный раскатистый взрыв, и мы увидели, как сначала вздыбились вверх, а потом медленно осели в воды Кубани фермы моста, ворчливо и недовольно укладываясь на дно грудой искореженного металла.

— Ну, Геннадий, давай, — сказал я Звереву, — крути свою машину!

Казалось, что под нами разверзлась земля. Повсюду загрохотало, в воздух взметнулись куски металла, арматуры, тучи пыли. Взрывы гремели один за другим. И так двадцать четыре раза — точно по количеству заложенных зарядов. Потом над заводом всколыхнулась яркая вспышка пламени и к небу повалил густой дым, накрывая черным крылом весь город, и реку, и горизонт. Горели нефтяные амбары. Это сработала группа Василия Клечкина.

Пора было уходить. Мы спустились к берегу, сели в катер и отчалили. Тяжело осевший в воду, перегруженный катер все дальше и дальше уносил нас от города. Наступило странное затишье. Немецкие самолеты, до этого зверски бомбившие и обстреливавшие с бреющего полета наши отступающие части и беженцев, неожиданно исчезли. Дым и копоть лишили их видимости, а теперь прикрывали наш отход. Город горел, полыхал берег, где еще несколько минут назад был завод, и черная зловещая туча венчала это пожарище. Получился тот самый фейерверк, который просил устроить немцам Селезнев в нашем последнем ночном разговоре.

Районный центр адыгейский аул Тахтамукай стал местом сбора работников аппарата крайкома и горкома партии, а также чекистов, покинувших город. Прибыв сюда и разузнав, что штаб фронта, руководство крайкома и управления НКВД отбыли в Горячий Ключ, мы со Зверевым решили добираться туда. Двинулись пешком. К ночи пришли на место. Одной из первых, кого я встретил в Горячем Ключе, была моя жена Валентина Александровна. Сотрудница нашего управления, она находилась здесь вместе с остальными. Увидев меня, Валя кинулась ко мне вся в слезах.

— Сказали, что ты погиб, — всхлипывая, говорила она, прижимаясь к моей пропыленной и грязной гимнастерке.

Спустя пять минут то же самое я услышал и от Селезнева, которому докладывал о выполнении задания.

— А нам сказали, что ты погиб.

— Как видите, жив.

Видно, в тоне моем легко угадывалось раздражение, если секретарь горкома партии Санин стал успокаивать меня:

— Да ты не огорчайся. Вот нас с Гончаренкой немцы уже повесили, — Санин извлек из кармана галифе фашистскую листовку с двумя их портретами. — Целее будем!

Здесь, в Горячем Ключе, я надолго не задержался. Предстояло срочно выехать в Нефтегорский район и завершить начатое в Краснодаре — вывести из строя скважины и взорвать нефтеоборудование. Утро следующего дня застало нас уже в Хадыжах.

Работа по консервации скважин была здесь в принципе закончена. Оставалось лишь взорвать наземное оборудование. Но с этим решили не спешить, все еще надеялись, что немцев наконец остановят. Тем более, как стало известно, в боях за переправу у станицы Пашковской, где сражались сибиряки из 30-й Иркутской стрелковой дивизии, нашим войскам удалось даже потеснить гитлеровцев. Здесь же, в Хадыжах, временно дислоцировался штаб фронта.

Когда мы прибыли на промыслы, группа чекистов из Нефтегорского райотдела НКВД, взрывники и специалисты-нефтяники Байбакова и начальника Краснодарнефти Апряткина подчищали последние «мелочи». Ни одна скважина уже не работала, наземное оборудование — компрессорные, качалки, подстанции — демонтировано. Остальное подлежало уничтожению.

Дотошно осмотрев консервацию одной из скважин и выслушав квалифицированное и обстоятельное пояснение Байбакова, член Военного совета фронта поинтересовался:

— Сколько потребуется времени, чтобы снова пустить скважину?

— Рассчитано на шесть месяцев с… гарантией, — ответил Байбаков, улыбнувшись…