— В школьном сквере ее и накрыла бомба. — Голос во мраке опять на минуту замер, а потом зазвучал в полную силу: — Каждый день наведывался к ней. Не верилось, да и сейчас не верится, что… Кажется, вот-вот объявится, вот-вот. Только нужно подождать. Подождать, а мы уходим…

Он смолк, отвернулся и раз за разом затянулся папиросой с такой силой, что она, тонко вспискнув, на мгновение вспыхнула, осветив трепетным огоньком суровое, мрачное лицо, искаженное нечеловеческим горем. Вновь установилась тишина. А когда Денисов заговорил опять, в его голосе уже не было ни дрожи, ни прежнего накала, будто не он вел только что речь о гибели жены. Петр Васильевич даже усомнился: уж не подменили ли майора? Чутко прислушивался к его речи, смотрел на него во все глаза.

Майор неторопливо инструктировал Петра Васильевича о методах конспирации, о местах явок, тайников, об организации подполья. Собственно, это был не инструктаж, а дружеские советы:

— Помни, Петр Васильевич, «береженого бог бережет» — и в этом рациональное зерно имеется. Перво-наперво не торопись, обживись, осмотрись, приноровись к новому порядку, а потом уж и действуй. То, что тебе говорил я сейчас, возьми на вооружение. Однако помни — эта теория. Обычно жизнь вносит коррективы в любое дело. А дело у тебя… и разведка, и диверсия, и пропаганда.

— Ничего, бог не выдаст — свинья не съест, — усмехнулся Петр Васильевич. — Не беспокойся, майор, не подведу. А если — майна-вира… — он развел руками и покачал головой. — Никого не продам и не выдам. Уж это точно, можете не сомневаться.

Оттого, что ему доверялось необычайно важное дело, у него в груди зашевелился честолюбивый червячок: «Нат-ко, верят Петру Васильевичу, верят… кого попало в это дело не станут посвящать…» Он вроде со стороны посмотрел на себя, оценил свои достоинства и недостатки, вспомнил питерские кружки, занятия у Крупской, бежицкие маевки и забастовки, в которых был неизменным участником, в памяти всплыли годы пятилеток, по которым было шагать ничуть не легче, чем по дорогам гражданской войны, опять почувствовал, как в молодости, прилив энергии и буйных сил.

Денисов отошел к окну, прислушался, высунул голову наружу. На улице заметно стало светать, и петухи, едва дождавшись своего часа, во всю глотку делали утреннюю перекличку. В разбитые окна врывались холодные струи воздуха, перемешанного с тяжелым и едким дымом. В городе, не утихая, рвало и грохотало. Возвратившись назад, майор еще раз напомнил об осторожности и конспирации, произнес:

— Все ясно?

— Ясно-то, ясно, — задумчиво отозвался Петр Васильевич, а вот Генка-то как? Уж дуже малый неуемный. Никого не признает и не слушает. Не поддудорит нас этот оторва?

— Видишь, Петр Васильевич, Генка теперь уже не тот. И проверили мы его в деле: за линией фронта побывал. Я ему верю. Не подведет. И вообще, человеку надо верить. Без веры в человека и жить-то, в принципе, нельзя.

— Поживем-увидим… Вы ж теперь куда?

— Известно: в лес, в партизаны. А куда — сказать не могу, не имею права. Придет время — сообщим… Ну, мне пора. Давай прощаться.

С этими словами майор широким, размашистым жестом обнял Петра Васильевича за плечи, притянул к груди, крепко стиснув его своими короткими сильными руками:

— Бывай, старина! Не кручинься! Мы скоро вернемся!

С раннего утра в городе звенели трамваи. Спешили на рынок домашние хозяйки. Возле магазинов вырастали хвосты очередей. Черные репродукторы на столбах собирали толпы людей. Каждому хотелось услышать сводку Совинформбюро.

Покачиваясь, проплывали по улицам зеленые туши аэростатов воздушного заграждения. Девушки в пилотках с трудом удерживали стропы.

На площади Павших борцов школьники осаждали кинотеатр «Комсомолец». Там перед «Коньком-горбунком» показывали киносборник о разгроме немцев под Москвой. Милиционеры-регулировщики сменили белоснежные шлемы на стальные серые каски. За спинами у них поблескивали стволы карабинов.

В жаркие июльские дни сорок второго года в Сталинграде все чаще и чаще стали завывать сирены. Укрываясь в подворотнях, непоседливые мальчишки безбоязненно наблюдали за небесной синевой, куда по блестящим, будто игрушечным, самолетам торопливо и зло стреляли зенитки.

14 июля Сталинградская область была объявлена на военном положении. Но, даже узнав об этом, жители города еще не догадывались, что на дальних подступах к Сталинграду уже начиналась невиданная ранее в истории войн битва…

Вечером 11 июля в Сталинградский комитет обороны поступило тревожное сообщение из Серафимовича. Гитлеровцы появились у границ района. Член городского комитета обороны — начальник областного управления НКВД А. И. Воронин срочно вылетел туда.

А на рассвете по притихшим улицам Серафимовича, провожаемые истошным лаем собак, промчались несколько полуторок. Проскочив на большой скорости перелесок, они вырвались на пыльный большак.

Сидевшие на машинах люди, зажав коленями винтовки, застыли в каком-то суровом напряжении. К разговорам никого не тянуло. Каждый был наедине со своими думами, взвешивал, оценивал происходящее.

Работников милиции и бойцов местного истребительного батальона подняли ночью по тревоге. Поставили задачу: задержать противника до подхода наших войск. И вот машины, нещадно подпрыгивая на ухабах, но не снижая хода, везли людей к дальнему хутору Горбатовскому, где им предстояло принять первый бой.

В хутор вошли, соблюдая осторожность. Но тут все дышало спокойствием. По заросшим улицам неторопливо бродили куры. Лениво пощипывали траву телята. Дымились летние кухни.

— Дюже ночью сильная стрельба была. Так стреляли, ажник земля дрожала. И недалече где-то. Похоже, под станицей Боковской, — рассказала проезжим дородная казачка, загонявшая хворостиной гусей на баз.

Начальник милиции Филиппов, собрав людей, сказал:

— Вести неутешительные. Немцы рядом. А где точно и сколько их — не знаем. Сидеть сложа руки не имеем права. В разведку пойдут… — Он замолчал, оглядывая строй. — Оперуполномоченный Пономарев, участковый Коротков, проводник служебно-розыскной собаки Головачев, берите эмку, на ней в случае чего легче проскочить.

Через несколько минут машина скрылась за горизонтом. Вскоре разведчики достигли лощинки. Дальше ехать было рискованно — впереди лежал хутор. Машину замаскировали ветками. Оставили возле нее шофера, а сами двинулись по огородам к хутору.

Постучали в окно крайней хаты. Увидев во дворе людей с красными звездочками на фуражках, хозяйка всплеснула руками:

— Господи, да откуда же это милиция? Уходите, родимые, быстрее огородами, покуда германец вас не заметил.

От нее разведчики узнали, что ночью была сильная стрельба, жители отсиживались в погребах и ямах. А на зорьке в хутор заявились немцы. На мотоциклах.

— Едут, окаянные, по улице и кур стреляют, — горевала женщина. — К соседям уже наведались. Все высматривали чегой-то, лопотали по-своему. Рушники в хате и те посрывали…

Наведались разведчики еще к нескольким жителям. Удалось выяснить, что в хуторе немцев десятка полтора-два. Похоже, передовая разведка. Несомненно, следом за ней двигались основные силы.

На обратном пути разведчики встретили свои танки, мчавшиеся по лощине к хутору. На броне сидели пехотинцы. Передний танк затормозил. Из люка высунулся командир.

— Откуда милиция? — спросил он разведчиков, потом улыбнулся: — Вовремя поспели. Спасибо, товарищи, за сведения. Танкисты в долгу не останутся.

Люк захлопнулся, танки двинулись вперед.

Доложив Филиппову, работники милиции не преминули упомянуть и о встретившихся танках.

— Знаю, — заметил Филиппов. — Помощь подошла.

Он вызвал по телефону Серафимович. Рассказал об обстановке, сосредоточенно выслушал ответ. Лицо его посуровело. Он медленно повесил трубку. Все притихли.