— Немцы бомбили город и переправу. Разбито здание райотдела милиции. Есть жертвы… Убито двое наших работников. Тяжело ранен Воронин… Нам приказано вернуться в город для наведения порядка…

Кто-то шумно вздохнул. На него не посмотрели осуждающе, не шикнули. У каждого на душе кошки скребли: живы ли после вражеского налета семьи, родные.

Филиппов отошел в сторону, поманил к себе худощавого, стройного молодого человека.

— Вот какое дело, Колесников. Тебе нужно остаться. Организуй на своем участке эвакуацию людей. Нужно угнать за Дон весь скот, машины, хлеб перевезти. А что нельзя переправить… Ну, сам понимаешь, — Филиппов не решился произнести слово «уничтожить». — Об обстановке звони по телефону, пока будет связь. Уйдешь последним. Понятно?

Колесников молча кивнул.

— Ну, счастливо оставаться!

Они обменялись рукопожатием. Закинув за спину винтовку, Колесников пошел к сельсовету.

— По машинам! — раздалась команда.

Непривычно тихо было на рассвете в хуторе Горбатовском. Словно перед непогодой, примолкли улицы. Лишь у крайних домов велся негромкий разговор.

— Пробирайтесь балками, лощинами к Дону, пока не появились самолеты, — давал седобородому старику последние наставления участковый уполномоченный Колесников.

— Так, так, — согласно кивал тот. — Ну, с богом! Прощевайте, Григорий Михалыч!

Он взобрался на воз, тронул лошадей. За его повозкой гуськом потянулся обоз. Кто-то из женщин на телегах не выдержал, послышался плач.

Колесников стиснул зубы. На щеках заходили желваки. Тяжело было смотреть на эту сцену прощания людей с родными местами. Ох, как тяжело! Когда теперь они вернутся сюда, да и все ли?

Сзади Колесникова тронули за рукав. Обернулся. Председатель сельсовета Ирхин тихо сообщил:

— Зерно зарыли в ямы. Надежно. Сам проверял. Скот, должно быть, уже на переправе. Все вывезли. Ни шиша фашисту не оставили. Теперь, пожалуй, и нам черед собираться.

— Нет, нам еще рано, Михал Афанасьич. Приказа такого не было. Давай еще раз все проверим, позвоним в район. Там решат, что нам с тобой делать.

Они размашисто зашагали по улице. Пятый день оба находились в этом прифронтовом хуторе, налаживая эвакуацию колхозного добра, людей. По ночам ходили в ближние хутора на разведку, сведения передавали в Серафимович.

Молчали. Колесников думал о семье. Конечно, жена знает, что он остался в хуторе. А два дня назад удалось с оказией отправить ей записку, чтоб готовилась с детишками к отъезду. Как они там?

Теплый комок подступил к горлу участкового, когда он подумал о сыновьях. Двое их у него. Трехлетний Саша без конца просит, чтобы папка книжку почитал. Славику только два года исполнилось, тому подавай игрушки — машины. Не знают малыши, что папке никак нельзя вырваться к ним.

Жена, конечно, все глаза проглядела, всплакнула небось не раз. Ничего не поделаешь, служба. Вроде бы понимает, а к ночным вахтам Григория так и не привыкла который уже год…

В милицию Колесников поступил еще в тридцать седьмом. Осенью, после демобилизации из армии, первым делом зашел в райком комсомола стать на учет, а заодно и узнать, какие будут поручения.

— Присаживайся, дорогой товарищ, рассказывай, — приветливо пригласил вихрастый секретарь и принялся читать армейскую характеристику Григория.

— Куда на работу хочешь определиться? — поинтересовался секретарь, складывая документ.

— В МТС. На трактор снова тянет.

До армии Колесников закончил курсы трактористов и целый сезон отработал самостоятельно на колесном СТЗ. Вчера он наведался в МТС. Директор принял демобилизованного красноармейца с распростертыми объятиями, пообещал ему гусеничную машину.

— Пиши заявление. И завтра же на работу!

Насилу уговорил Григорий директора повременить день-два, пока оформит все документы.

— В МТС это хорошо, трактористы позарез нужны, — откликнулся секретарь. — Однако такие хлопцы и в другом месте годятся…

Он цепким взглядом окинул ловкую фигуру Колесникова, задержался на значке «Ворошиловский стрелок».

— А как смотришь, если в милицию тебя направим? — в упор спросил секретарь.

Колесников не сразу нашелся, что ответить. Знал он, что в милицию берут не каждого. Но сам, признаться, об этом не думал. Секретарь, угадывая его колебания, заметил:

— А ты не стесняйся. Подумай крепко. Не на гулянье тебя сватаю. Подумай до завтра. Надумаешь, приходи вечером на бюро. Утверждать будем…

И утвердили. Так и стал Григорий Колесников участковым уполномоченным Серафимовичского райотдела милиции…

Обслуживал Григорий несколько самых отдаленных от райцентра хуторов. Но расстояние не пугало его, дни и ночи пропадал на участке, знакомился, беседовал с людьми. Сколотил бригадмил из комсомольцев. Твердость нового участкового скоро почувствовали хулиганы да любители поживиться за чужой счет. Хуторяне при встречах все чаще благодарили Колесникова за совет и помощь.

Еще больше вырос авторитет участкового после одного пожара. Утром 9 июня 1939 года полыхнула свиноферма колхоза «Ленинский путь». Сильный ветер стремительно раздувал косматые шлейфы пламени. Колесников в это время находился в соседнем хуторе. Узнав по телефону о пожаре, он поднял тревогу. Остановил на дороге первые попавшиеся две машины. Быстро погрузил пожарный насос, усадил людей.

Помощь подоспела вовремя. Пожар затушили. Животные уцелели, часть помещения также удалось спасти. Правда, в горячке сам участковый получил несколько ожогов. Но на второй день, перебинтованный, вышел на службу.

Сам Колесников не находил ничего геройского в этом поступке. Но молва о его мужестве и решительности на пожаре разнеслась по окрестным хуторам. Вскоре из областного управления милиции поступил приказ о награждении участкового уполномоченного за тушение пожара двухнедельным окладом.

Всякое бывало. Однажды ночью, возвращаясь после объезда токов, Колесников спустился в глухую балочку. Захотелось попить ключевой воды. Едва он зачерпнул воду пригоршней, как рядом, почти у самого уха, тонко пропела пуля. Участковый метнулся за куст, выхватил наган, осмотрелся. В балке никого не было. Наутро жители помогли Колесникову найти бандита — кулацкого прихвостня, поднявшего оружие на представителя Советской власти.

Перед самой войной приняли Григория Колесникова в партию. И еще вынашивал он думку закончить школу милиции. Согласие начальства уже было получено. Ждал вызова. Но не одному ему война поломала личные планы…

Колесников и Ирхин подошли к опустевшему сельсовету. Постояли немного, собираясь с мыслями. Ирхин с болью в душе смотрел на дом, где столько лет представлял Советскую власть. Придется ли вернуться сюда?

— Ну так что, позвоним? — первым нарушил он молчание.

— Конечно, — откликнулся Колесников, поднимаясь на крыльцо. Он покрутил ручку телефона, дождался, пока телефонистка соединила с райотделом.

— Докладывает Колесников. Отправили последний обоз. Фрицы на прежних позициях… Да, слушаю… Будет сделано… До встречи, товарищ начальник… — Он повесил трубку и повернулся к Ирхину: — Ну, Михал Афанасьич, дела наши одобрили. Приказано продолжать разведку. Коли так, я прогуляюсь до соседнего хутора. А ты тем временем хорошенько проверь все. В шкафу и в столе не остались ли какие бумаги?

— Не беспокойся, Григорий, бумаги в надежном месте, — Ирхин распахнул дверцу пустого шкафа, потом горестно поскреб затылок. — Как думаешь, часы спрятать или повременить еще?

— Нехай висят, — твердо сказал Колесников и подтянул гирьку ходиков. — Без часов дом, как сирота… Ладно, пойду. К обеду жди… — и, поправляя на плече винтовочный ремень, сбежал с крыльца.

Однако к обеду Колесников опоздал. Солнце давно перевалило за полдень, когда он, исцарапанный, в изодранных брюках, устало сел на сельсоветское крыльцо.

— Заметили, гады, — пояснил он выбежавшему навстречу Ирхину. — Пришлось отстреливаться. По балке еле-еле продрался через кусты… — Он помолчал, закурил. — Телефон еще работает?