Было, конечно, нелегко. Чего стоили только многокилометровые, изматывающие переходы сквозь метели, когда одежда дубела на ветру. Всегда настороже, всегда начеку, в полной боевой готовности. Кратковременный отдых на базе, скудное питание зачастую не восстанавливали силы. А надо было идти снова.

И очень дорого ценились спокойствие, выдержка Ефима Ильича, его умение подбодрить людей веселым словом, вполголоса затянутой песней. К нему тянулась молодежь, делилась самым сокровенным. И никто не догадывался о переживаниях самого Осипенко, ничего не знавшем о судьбе жены, которая скоро должна родить, и сына, оставленных на оккупированной территории. Он плохо спал. Когда становилось совсем невмоготу, выходил из землянки покурить, слушал, как шумит лес. Это немного успокаивало. А наутро становился тем Осипенко, которого привыкли обычно видеть, — подтянутым, собранным, заряженным энергией.

На войне как на войне. Потери неизбежны. Ушел в разведку в Лихвин Дмитрий Клевцов, и не вернулся. Позднее стало известно: его арестовали во время встречи с местным подпольщиком Григорием Штыковым. Оба не дрогнули, приняли мучительную смерть. По доносу предателя была расстреляна связная, сестра заместителя командира Сорокина — Екатерина Арсенина. А после ноябрьских праздников партизаны узнали, что схватили их Чекаленка — Сашу Чекалина. Его зверски пытали. Но так ничего и не добившись, гитлеровцы повесили Сашу в Лихвине, на дереве у школы, где он учился. (Уже после освобождения Ефим Ильич, по-отцовски любивший юного партизана, который чем-то напоминал ему собственного сына, тоже Сашу, приедет в эту школу, будет долго стоять у того дерева с непокрытой, рано поседевшей головой, будет долго ощупывать чуткими, нервными пальцами слепого тот самый сук…)

Но ни горькие потери, ни артиллерийские обстрелы леса, ни прочесывания не сломили боевой дух партизан. Отряд жил и боролся, мстил за погибших товарищей.

И сейчас, тридцать три года спустя, он помнит чуть ли не по минутам тот день — 22 декабря 1941 года. Уже прилетела в отряд самая долгожданная весть: началось наше наступление под Москвой, фашисты бегут. Уже несколько дней была слышна — сначала глухо, потом все более отчетливо — артиллерийская канонада. Приближалась линия фронта. А накануне запыхавшаяся связная учительница А. Музалевская принесла важное сообщение. На ближних станциях Лужки, Черепеть, Ханино и других скопилось много вагонов с военной техникой, боеприпасами, награбленным имуществом, которые должны уже завтра двинуться на запад. Мнение партизанского совета было единодушным — во что бы то ни стало помешать этому, вывести из строя железнодорожную ветку.

— У нас осталась добрая порция аммонала, килограмм двадцать с лишним, — сказал Осипенко. — Есть и гранаты. Утром устроим фрицам посошок на дорожку!

Поднялись рано. Взяли взрывчатку, лопаты и двинулись в район станции Мышбор. Шли в приподнятом настроении, радуясь удивительно голубому небу, веселому солнцу, похрустывавшему под ногами снегу.

В нескольких километрах от станции остановились у намеченного заранее места для взрыва — рядом со стрелкой. Стали по очереди дружно копать яму между рельсами. Даже перестарались: когда высыпали взрывчатку, то Ефим Ильич увидел, что яма получилась слишком глубокой и широкой. Пришлось руками осторожно сузить ее — чтобы аммонал распределить равномерно, а рукоятка заложенной сверху противотанковой гранаты доставала до рельсы. Неподалеку нашелся длинный провод. Один его конец Осипенко скрепил с предохранительной чекой, а с другим — залег в снегу за кустами. Расчет был прост: в нужный момент выдергивается чека, граната взрывается от удара вагонного колеса, а вслед за нею и аммонал.

Потекли напряженные минуты ожидания. Вот наконец-то показался поезд. Порожняк. Ну что ж, можно и его… Пора! Осипенко дернул за провод и даже зажмурился в ожидании взрыва. Но что это? Состав не спеша прошел мимо — и ничего! Ефим Ильич первым подскочил к полотну. Чека валялась рядом, но граната отошла от рельсы, потому колесо и не задело ее. Значит, надо попробовать другим способом.

— Назад! Всем назад! — приказал он.

И, отбежав сам, сорвал с пояса гранату, метнул ее. Но она, ударившись о шпалу, взорвалась в стороне от самодельной мины. Бросил еще одну — результат тот же. Больше гранат не было.

Митькин приложил ухо к рельсу.

— Все пропало! Скоро будут здесь!

— Что значит пропало! Отойдите все и подальше! — крикнул Осипенко.

Никто не двинулся с места.

— Я же вам сказал, отойдите!

И добавил такое, что партизаны впервые услышали из уст своего спокойного начальника штаба. Только тут они поняли: он задумал что-то — и нехотя подчинились. А Ефим Ильич быстро огляделся вокруг.

…Взорвать! Взорвать! Взорвать! — яростно стучало в голове. Взорвать во что бы то ни стало эту треклятую гранату, а вместе с нею и килограммы взрывчатки, заложенные под шпалы. Счет шел на неумолимые, ничему не подвластные секунды. Потому что гудели уже тонко рельсы, извещая о приближении тяжелых составов. Тогда и попался ему на глаза железнодорожный указатель — длинный шест с укрепленной на нем массивной доской. Рывок — и шест сломан у основания. Теперь — назад, туда, где торчит из земли рукоятка противотанковой. В удар с ходу он вложил, кажется, все свои силы. И последнее, что увидел, — ослепительную вспышку, а звук мощного, разметавшего полотно взрыва почему-то так и не услышал.

Товарищи со всех ног кинулись к нему и увидели вместо лица кровавую маску. «Убит! Убит!» — были первые слова, которые дошли до его сознания.

— Нет, я живой, — простонал он, — только ничего не вижу…

Каким-то чудом оставшегося в живых, всего израненного, ослепшего, его унесли в лес на руках.

А через несколько дней пришло освобождение. И партизаны узнали, что трофеями наших войск стали так и застрявшие на станциях, благодаря диверсии, несколько паровозов и около четырехсот нагруженных вагонов.

Потом были госпитальные палаты с ничем не истребимыми запахами лекарств. Там однажды и прочли ему «Правду» с Указом о награждении тульских партизан. Первой после слов «наградить орденом Ленина…» шла его фамилия. Сам орден вручали уже в Москве, в другом госпитале. И сидевшие, а то и лежавшие в зале такие же, как он, фронтовики неистово били в ладоши, стучали об пол костылями.

Были и приезд жены, Ольги Ивановны, возвращение через много месяцев в Сухиничи, встреча с сыновьями. Только вот младшего, Колю, родившегося без него, он долго еще не мог себе представить и особенно часто гладил по голове. Здесь он узнал, что награжден за безупречную службу в органах внутренних дел орденом Красного Знамени. В помещении районного отделения милиции, в таком знакомом ему, переполненном кабинете — пришли все, кто находился на месте, — новый начальник вручил Осипенко медаль «Партизану Отечественной войны» 1-й степени.

Было трудное, очень трудное, одному ему известно, какое трудное привыкание к слепоте. И полынно горькие минуты, когда казалось, что он — один на один со своею бедой. Но и тогда мужество не покинуло его. Слепой, он наравне с подраставшими сыновьями косил траву, работал в огороде, даже вырыл погреб. И, конечно же, вместе с Ольгой Ивановной воспитывал мальчишек. Оба сына получили высшее образование, старший — инженер, младший — хирург.