Эта политика натолкнулась на резко негативное отношение со стороны сторонников митрополита Евлогия. В одном из писем митрополита Евлогия (Георгиевского) старосте православного прихода в Дрездене читаем: «Мы совершенно лояльны правительству, мы благодарны ему за оказанный нам, русским эмигрантам, приют, но мы не можем ломать, менять своих церковных убеждений. И мы питаем надежду, что над нашей церковной совестью и совестью наших прихожан не будет произведено насильственное давление. Прихожане наши имеют свои взгляды, и мы не можем говорить им против нашей совести и их совести. Об этой свободе совести я всегда говорил и теперь открыто говорю. Мы никакого насилия делать не хотим и вправе ожидать, что и с нами не будет этого насилия»^[174].

В дальнейшем положение евлогианских приходов на территории Берлинской и Германской епархии было урегулировано Соглашением между архиепископом Серафимом (Ляде) и епископом Бельским Сергием (Королевым) в ноябре 1939 года.

В 1938–1939 годах в связи с расширением территории рейха юрисдикция Германской епархии при поддержке министерства церковных дел распространилась на православные приходы в Австрии, Чехии, Бельгии, Люксембурге, Лотарингии, Словакии, Венгрии. Во главе епархии был поставлен епископ Потсдамский Серафим (Ляде) с титулом «епископ Берлинский и Германский». Кандидатура оказалась весьма подходящей и устраивающей всех — немец по национальности, имел германское гражданство, пользовался уважением русской церковной эмиграции в Третьем рейхе, обладал спокойным характером.

Однако план министерства создать некую влиятельную наднациональную православную церковь не мог быть реализован, поскольку ведущими принципами церковной политики нацистского руководства оставались децентрализация православного мира и поддержка самостоятельных и независимых национальных православных церквей на оккупированных территориях. Так, после падения Польши единая Польская православная церковь была раздроблена на церковные организации по национальному признаку (русские, польские, украинские). Внимание обращалось и на другие православные церкви — Болгарскую, Греческую, Сербскую, Румынскую. Их стремились также включить в орбиту влияния рейха.

Еще до начала своего «похода на Восток» спецслужбы нацистской Германии вели поиск возможностей оказывать влияние и на религиозные организации в СССР, и на зарубежные русские православные приходы. До 1941 года усилия были направлены в основном на Русскую православную церковь за рубежом — религиозную организацию, возникшую в начале 1920-х годов на базе православных приходов, располагавшихся в Западной Европе и руководимых иерархами, покинувшими Советскую Россию в годы Гражданской войны или сразу после ее окончания. По своим политическим взглядам тогдашний глава Архиерейского синода Русской православной церкви за рубежом митрополит Анастасий (Грибановский) и другие иерархи были среди тех представителей русской эмиграции, которых не покидала надежда на крах коммунизма, падение ненавистных им советской власти и Совдепии. Это, естественно, учитывалось Гитлером, и потому особых препятствий деятельности этой церкви на территории Германии не чинилось.

Не случайно 12 июня 1938 года митрополит Анастасий (Грибановский) в благодарственном адресе Гитлеру за помощь, которая была оказана германскими властями в ремонте православных храмов в Германии, писал: «Лучшие люди всех народов, желающие мира и справедливости, видят в Вас вождя в мировой борьбе за мир и правду. Мы знаем из достоверных источников, что верующий русский народ, стонущий под этим рабством, ожидающий своего освобождения, постоянно возносит к Богу молитвы, чтобы Он сохранил Вас и дал Вам Свою всесильную помощь»^[175].

1 сентября 1939 года нападением нацистской Германии на Польшу началась Вторая мировая война. Отныне Русская православная церковь за рубежом, как и в целом антисоветски настроенная часть русской эмиграции, достижение своих политических целей и осуществление надежд на возвращение в Россию связывала с ходом войны, с перенесением военных действий на территорию СССР.

В этот же день епископ Серафим (Ляде) в послании к пастве выразил отношение церкви к начавшейся Второй мировой войне. Вопреки реальным историческим обстоятельствам, предшествовавшим войне, глава епархии возложил ответственность за войну и неизбежно ей сопутствующие страдания многих тысяч людей не на Германию, а на «кровавые силы, которые двадцать лет назад предприняли попытку санкционировать главенство и власть люмпенов, а побежденных обречь на бессилие, нужду и гибель, и этим попрали самым бесцеремонным образом Божественную и человеческую справедливость». Епископ призвал паству «доказать на деле свою благодарность Германскому правительству и германскому народу за пристанище, сочувствие и за все то хорошее, что они нашли в этой стране», что должно было вылиться в оказание всемерной помощи «жертвам кровопролития» и самоотверженное выполнение воинского долга «православными, сражающимися в рядах Германской армии»^[176].

3 сентября представители русской эмиграции в Югославии, собравшись для обсуждения сложившегося положения в Европе, писали в обращении к великому князю Владимиру Кирилловичу: «Начавшаяся жестокая война может выдвинуть вопрос о судьбе русского народа, о судьбе нашей настрадавшейся Родины. Ход развертывающихся событий будет нас держать в наивысшем напряжении, и русская эмиграция за рубежом не имеет права не пользоваться могущим представиться случаем, чтобы подвигнуть дорогое нам русское национальное дело. Мы можем и должны рассчитывать на самих себя и на те народные силы „там“, которые сохранили в душах своих чувство любви ко всему родному и русскому»^[177].

Тогда же митрополит Анастасий (Грибановский) в письме королю Сербии выразил верноподданнические чувства к королевской династии Сербии и просил считать русских эмигрантов в полном распоряжении верховной королевской власти и королевского правительства^[178]. Эту же позицию глава церкви еще раз выразил в ноябре 1939 года в Послании по случаю очередной годовщины Октябрьской революции^[179].

22 июня 1941 года в четыре часа утра без объявления войны германские войска вторглись на территорию Советского Союза. Уже полтора часа спустя министр иностранных дел СССР В. М. Молотов вызвал посла Германии В. Ф. Шуленбурга. Посол сообщил, что по поручению своего правительства он обязан вручить ноту следующего содержания: «Ввиду нетерпимой долее угрозы, создавшейся для германской восточной границы вследствие массированной концентрации, подготовки всех вооруженных сил Красной Армии, германское правительство считает себя вынужденным немедленно принять военные меры». На вопрос Молотова, что означает эта нота, Шуленбург ответил, что, по его мнению, это начало войны. От имени советского правительства Молотов заявил, что «до последней минуты германское правительство не предъявляло никаких претензий к Советскому Союзу. Германия совершила нападение на СССР, несмотря на миролюбивую позицию Советского Союза, и тем самым фашистская Германия является нападающей стороной».

Войну ждали, к войне готовились. Еще в 1931 году Сталин в одном из своих выступлений так определил дилемму, которая с неотвратимой жестокостью встала перед Советской страной: «Мы отстали от передовых стран на 50–100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут»^[180]. К 1941 году, ровно через десять лет, СССР стал одной из трех-четырех стран в мире, способных производить любой вид промышленной продукции. Но скачок в развитии тяжелой индустрии, являющейся базовой для всего промышленного комплекса, в том числе и для военных нужд, был куплен дорогой ценой: тотальной административной коллективизацией деревни, низким уровнем жизни всего населения, ограничением прав и свобод граждан, всевластием карательно-осведомительной системы.