— Ваше святейшество, благоволите служить с вами… завтра, в день вашего небесного покровителя Тихона Задонского?
— Да как же, как же так сразу «служить»? Вы ведь согрешили перед церковью… в обновленчество ушли. Нет, нет, так запросто… принять обратно, нет… не могу.
— Так оно и не так. Нет греха на мне. Не совершал я против церкви предательства. Лишь формально был с ними, да и то лишь чтобы спасти и сохранить распадающуюся церковь… И был ли путь-то иной?
— Иной путь… — повторил вслед за Сергием патриарх и после некоторого молчания заключил: — Был, и многие вступили на него, хотя и сопряжен он с трудностями и мучениями. Не отказались они ни от меня, как главы церкви, ни от святого православия, завещанного нам предками. Берегли и до сего времени терпят лишения ради нас, на свободе пребывающих. А вы, владыко, в слабости своей забыли о них, и обо мне, и о церкви. Послужили вы к тому же большим соблазном многим нестойким и слабым духом. Скольких совратили ваши поступки в пропасть обновленчества?!
— Простите, — выдохнул Сергий.
Патриарх приподнялся, сел. Из-под одной из подушек достал какой-то смятый листок. Положил на колени, разгладил.
— Вот, — обратился он к митрополиту, — извольте, привет от страждущих. Прочтите!
То было письмо от узников Соловецкого лагеря, ставшего местом заключения для ссыльного духовенства. «Нас, ссыльных, — начал про себя читать митрополит, — здесь становится все больше и больше. Прибывают с каждым пароходом миряне, иереи, иерархи. Живем в гостинице монастыря, исполняем посильные для нас работы. В пять утра ежедневная литургия — пока дозволяют. Пару раз разрешали служить в храме. Живем на казенном пайке. Спасибо не забывшим нас: кто продукты присылает, кто вещи. Махорку, приходящую с воли, отдаем „шпане“ — уголовникам, здесь же сидящим, которые за это делают за нас отдельные непосильные и не соответствующие сану работы. Слава Богу, еще здоровы и живы, бодры духом. Говорят у нас, что ссыльные в Киргизских степях устроены гораздо хуже нашего. Как бы им помочь…»
Сергий оторвался от чтения письма:
— Ваше святейшество, не отвергайте меня. Примите в свое стадо, пусть малое, но верное. Поверьте раскаянию моему, оно искренне. Разве можно мне быть вне церкви?!
— Что ж, владыко, церковь знала и любила вас. Помним и мы вас. Приходите завтра к службе… А теперь идите…
Назавтра, в вечер, Сергий отправился в Донской, чтобы участвовать в патриаршем богослужении в Большом (летнем) храме монастыря. К его приходу в храме уже собрались иерархи и священники, приглашенные к патриаршему служению. Все были радостно возбуждены, негромко переговаривались: кто сообщал об уже состоявшейся встрече с патриархом, кто только собирался с вопросами к нему. Собравшиеся предвкушали праздничную встречу с патриархом, долгие и неспешные беседы с иерархами, наконец-то прибывшими из ссылок или заключения, а кто и из далекой провинции, ранее фронтами отрезанной, прибыл в столицу за новостями.
Завидев Сергия, который начал было облачаться, они заволновались. Собираясь в группы по два-три человека, они о чем-то шептались, посматривая в сторону Сергия. Тот почувствовал, как вокруг него образовался вакуум: стоявшие рядом вдруг отодвинулись, общий разговор смолк, воцарилась гнетущая тишина. Но вот из рядов вышел архиепископ и, обращаясь к Сергию, произнес:
— Простите, владыко, но вы не можете и не должны служить здесь.
— Разве вы распоряжаетесь в храме?
— Ведь вы «живец», «христопродавец», — продолжал тот, как бы и не замечая попытки Сергия возразить.
— Я чист перед церковью… патриарх благословил участвовать в сегодняшней службе.
— Патриарх слаб, — был ответ, — и не только физически, но и волею. Стал уступчив более чем следует и не имеет прежней твердости.
— Что вы себе позволяете! — вспылил Сергий.
— Мы о церкви радеем. А патриарх… Что ж, и ему известны слабости человеческие. Посему мы и стоим на страже чистоты родного православия. И стоять так будем. Если вы, как утверждаете, чтите патриарха и церковь, то уходите отсюда.
— А если нет? Патриарх знает, что я здесь, и хотел, чтобы я сослужил ему.
— А если нет, то мы, — архиепископ повернулся в сторону толпившегося духовенства, — мы все уйдем из храма. Не будем с вами служить, останетесь вдвоем.
— Но не грешен я, перед судом церковным чист и хочу послужить Патриаршей церкви.
— У вас есть один только путь — публичное раскаяние. А там… если оно принято будет, и послужите с нами.
Сергий удрученно направился к выходу. Уже спустившись с высокой лестницы собора и ступив на дорожку, ведущую к Святым воротам, он встретил патриарха. Сообщив о происшедшем, смиренно ждал ответа. По лицу патриарха заметно было, что и он огорчен случившимся.
— Я по долгу христианскому, — сказал Тихон, — тебя прощаю. Но велика твоя вина не только передо мной, но и перед собратьями-архиереями, и всем народом православным. Раз не приняли они тебя, должен ты принародно покаяться. Видать, такова воля Божия, и надо ее исполнять.
В тягостном состоянии духа Сергий вернулся в свою квартиру на Валаамском подворье. Навстречу ему вышел чем-то озабоченный келейник, подойдя к Сергию, тихо произнес:
— У вас гость, — и, отвечая на недоуменный взгляд митрополита, добавил: — митрополит Евдоким.
Встреча была более чем неожиданной, да, пожалуй, и нежеланной. Евдоким остался в чуждом обновленческом лагере и готовился дать бой Тихону и «тихоновской» церкви. Сергий помедлил у закрытой двери, оттягивая встречу с незваным гостем. Но из комнаты уже выходил Евдоким. Все такой же — величественный, гордый, уверенный в себе. Улыбаясь и разведя широко руки, шел он навстречу Сергию.
— Пройдемте в комнату, — сухо и как бы не замечая приготовившегося к объятиям и поцелуям бывшего своего сотоварища (знакомы они были больше двадцати лет), промолвил Сергий.
Захлопнув дверь и не предлагая сесть, спросил:
— Что вам угодно?
Евдоким, привыкший и не к таким неожиданностям, сделав вид, что ничего неприятного не произошло, заговорил:
— Я только что встречался с делегацией от патриарха Тихона. Мы совместно пришли к мнению, что в «тихоновской» церкви смятение, хаос и полное разложение. Немало иерархов, среди них и ближайшие сторонники патриарха, согласны воссоединиться с нами при условии низложения Тихона и его удаления в Гефсиманский скит. Делегаты, а был у меня и правая рука Тихона архиепископ Иларион (Троицкий), считают возможным совместно готовиться к Поместному объединительному собору, с выборами нового патриарха. И уж позвольте не для похвальбы, а для уточнения позиций: они были согласны с моей кандидатурой на патриарший престол… Каково?
— Простите, — прервал Сергий увлекшегося своими фантастическими перспективами Евдокима, — но я не могу в таком духе разговаривать с вами и слушать ваши злокозненные слова. Между нами нет и не может более быть каких-либо отношений, всё в прошлом. И к тому же я был сегодня в Донском… Вы говорите неправду. Уходите!
Евдоким, не прощаясь, ушел. Он был взбешен, ибо рассчитывал на привлечение митрополита Сергия Страгородского — фигуру заметную, известную и привлекающую к себе паству. А тут… такой конфуз.
Незваный гость все же не во всем был не прав. Действительно, в те часы, когда Сергий посещал Донской монастырь, группа иерархов — архиепископы Иларион (Троицкий), Сергий (Александров) и Тихон (Оболенский) — с ведома патриарха посетила Евдокима в его квартире на Троицком подворье. Разговор касался конкретных условий возможного объединения. «Тихоновцы» выставили в качестве обязательных следующие условия: отказ от женатого епископата, недопущение второбрачных и третьебрачных клириков, признание в качестве главы Российской православной церкви Тихона. Со стороны Евдокима и секретаря обновленческого синода А. И. Новикова именно третий пункт вызвал резкое несогласие. Они требовали немедленного удаления Тихона от управления церковью. Дальнейшую же его судьбу, по их мнению, должен был решить Поместный собор, собираемый «на равных» от представителей Патриаршей и обновленческой церквей.
