Осорио мягко прервал ее:

— Простите, Сойла, но... не могли бы вы начать с более отдаленных времен, ведь, кажется, у Хосе Мануэля было два сына...

— Да. Один из них, Франсиско, в Соединенных Штатах, уже давно, и учился там, еще ребенком отправили. Второй, Рамон Абель, был полицейским. Здесь, в квартале, о нем мало знают, но говорят, что он убил не одного человека. Ездил на машине с радио.

— Вы его знали?

— Нет, лично знакома не была, но могу сказать, что он был высокий, с усами...

— Носил очки?

— Очки? — Женщина задумалась. — Нет, теперь я вспомнила. В очках были солдат и матрос, которые ездили с ним в машине, а Рамон Абель очков не носил. Глаза у него были большие, красивые.

— Были?

— Да ведь он умер. В шестидесятом году, месяца я сейчас уже не помню, но точно в шестидесятом. Он тайно отправился в лодке на Ямайку, но лодка затонула, и все погибли, кроме одного пловца, который спасся и рассказал, как было дело... Конде, кажется, его зовут, нет, Конте. Он говорил, что в лодке был Рамон Абель.

— И вы его больше не видели?

— Конечно, нет. Как раз после его смерти прекратилось веселье в доме его отца, и он стоял таким, как вы его видите теперь, — тихим, запертым.

— Там никто не живет?

— Живет Хулия, третья жена Трухильо, но я хочу сказать, что вид у дома такой, будто там никого нет: двери и окна всегда закрыты.

Рубен выразительно посмотрел на Осорио.

— Потом Хосе Мануэль умер, — продолжала женщина, — умер от печеночного цирроза, так, кажется, это называется, словом, от печени. Я это знаю, потому что он иногда приходил к моему мужу. Муж сейчас работает в береговой охране, а раньше работал в книжной лавке, вот Хосе Мануэль и просил его принести свои любимые книги про всякие там ужасы и приключения. Рамон Абель тоже любил такие книги. Кстати, Рамон Абель — сын Хосе Мануэля от второй жены.

— Вы знаете эту женщину?

— Нет, не знаю даже ее имени.

— Скажите, Сойла, Хулию посещает кто-нибудь?

— Конечно! Сейчас вспомню, кого видела. Приходил сюда брат Хосе Мануэля, Хосе Антонио его зовут; кажется, он работает в Институте аграрной реформы. Братья не ладили между собой и часто ссорились. Весь квартал слышал, как они скандалили, но не знаю из-за чего. Потом Хосе Антонио перестал ходить к брату и явился лишь на его похороны. Странные это были похороны, лейтенант! За гробом шли только Хосе Антонио и Хулия.

Пока Осорио делал какие-то пометки в блокноте, женщина молчала.

— Еще к ней ходит доктор Анхель Мирамар. Он когда-то пользовал Трухильо, а теперь, кажется, Хулию. Хотя точно не знаю, не буду утверждать. А она не работает и никогда не работала.

— Чем же она живет?

— Во всяком случае, не тем, что ей оставил Хосе Мануэль. Она постоянно жалуется на его скупость. А сейчас нам известно, что она продает мебель и другие вещи из дома. Ой, вспомнила! Недавно Хулию посетил мужчина, которого я прежде никогда не видела. Молодой, симпатичный и... одет как иностранец.

Рубен и Осорио удивленно переглянулись.

— Иностранец?

— Во всяком случае, на кубинца он не похож. Я как раз в лавку шла, когда его увидела. Он оглянулся по сторонам, прежде чем войти в дом. Больше я его не встречала.

— Белый?

— Белый, но волосы черные.

— Товарищ Сойла, — Осорио нахмурил брови, — в дом не приходил человек, похожий на адвоката, немного полноватый, в очках с черной оправой?

— Насчет адвоката не знаю, но, как вы описываете — толстый и в очках, — это доктор Анхель Мирамар, врач, а никакой не адвокат.

Буй качался на волнах как пьяный. В ночной темноте по направлению к Лас-Мукарас хорошим ходом шло небольшое рыболовецкое судно. Оно причалило к молу, и двое мужчин спрыгнули на берег. Пока судно не отчалило и не достигло середины канала, взяв курс на Кайо-Гранму, они стояли тихо, а потом подхватили джутовый мешок и зашагали от пристани направо.

Бодрящий запах моря и сухих водорослей сопровождал их, пока они шли по песчаной прибрежной полосе. При свете луны они видели крабов, которые отступали боком, испуганно поднимая свои маленькие клешни. Дома Ла-Сокапы стояли темные — верный признак того, что в это время года в них никто не жил. Ветер дул холодный, как в ноябре.

Мужчины шли быстро и уверенно, будто ходили этим путем каждый день. Теперь почва под ногами стала твердой и влажной, сухой песок остался позади. Наконец они остановились у невысокой полуразрушенной стены с маленькими железными воротами, ведущими на кладбище. Заржавевшие створки пришлось сломать. Разросшиеся кусты и травы совсем поглотили тропинки между могилами. Лишь кое-где кресты поднимались над этим буйством сорняков. Не возникало сомнений, что тут уже давно никого не хоронили.

Один из мужчин указал на третью дорожку налево; продираясь сквозь вьющиеся травы, они направились туда и застыли на месте, испуганные внезапным и громким кваканьем лягушки. Огляделись: вдали, на волнах бухты, дрожали тусклые огни Кайо-Гранмы. Мужчины пошли дальше.

Пятая могила точно соответствовала описанию Хулии: стоя на одной ноге, ангелочек, скованный неподвижностью мрамора, дул в трубу, будто бы хотел оповестить весь свет о том, что здесь покоится Хосе Мануэль Трухильо.

Это не был склеп, а обыкновенная могила, где гроб зарывают не очень глубоко, засыпают землей, а сверху кладут мраморные плиты, чтобы придать могиле красивую форму, а также сделать ее непохожей на общую могилу. Казалось, и ангелочек был поставлен тут с той же целью.

Заступ и лопата упали, подмяв траву. Один из мужчин зажег фонарь и, загораживая свет ладонью, чтобы его не увидели издали, направил узкий луч к подножию креста. Там он прочел: X. М. Т. 1961 — и едва заметно улыбнулся.

Они уже успели снять с могилы мраморные плиты, боковые и центральную, когда луна спряталась за облака. Ничего не оставалось, как продолжать копать в темноте. В их распоряжении был всего один час. В одиннадцать отправляется последний катер в Сьюдамар. Лишь удары железа о сырую землю раздавались в ночной тишине. Даже лягушки молчали.

Наконец заступ ударился о крышку гроба. И, как бы им в помощь, в эту минуту луна вышла из облаков. Ткань, которая покрывала гроб, уже была съедена сыростью. Мужчины заработали еще быстрее, подгоняемые нетерпением. Вогнали заступ между досок, нажали, дерево треснуло, сломались проржавевшие запоры.

Зажгли фонарь, и оба вздрогнули, увидев перед собой скелет с сохранившимися еще остатками волос на черепе и клочьями кожи, кое-где прилипшей к гладкой поверхности костей. Неприятный, удушливый запах шел из могильной ямы.

Луч фонаря скользнул к изножию гроба, у костей правой ступни что-то блеснуло. Один из мужчин схватил этот кусочек металла и поднес его к фонарю. Пластина была чистая — ни надписи, ни даты. Мужчина с яростью сжал ее в пальцах.

— Нас обманули.

— Вместо ключа... — произнес другой и закусил губу. — Да я убью этого гада!

— Спокойно! Не стоит так торопиться. Он наверняка и старика обманул. Давай зарывать могилу, мы не можем терять время, — сказал Фрэнк. — Мы должны немедленно разыскать доктора Мирамара.

— Да, я доктор Анхель Мирамар.

Осорио без особого труда нашел его дом в квартале Суэньо. И сейчас стоял в просторной библиотеке, куда его провела жена врача, перед полноватым мужчиной в очках с темной оправой.

— Не угодно ли вам присесть?

Осорио опустился в удобное, широкое кресло. Минутой раньше, пока дожидался врача, он успел внимательно осмотреть эту комнату: два кресла, обитых кожей, письменный стол черного дерева с массивным стеклом на крышке. За письменным столом, по обе стороны, — стеллажи с книгами, а над стеллажами — черепа животных. И хотя в комнате был установлен кондиционер, в воздухе слегка пахло формалином.

— Жена сказала, что вы из полиции.

Осорио представился. Анхель Мирамар сел за письменный стол, положив на него локти.