Молодой человек лет двадцати с небольшим, врач или, может быть, практикант, одетый в защитного цвета брюки и светло-зеленый блестящий халат, подошел к лейтенанту, видя, что тот озирается по сторонам, ища, к кому бы обратиться.

— Вы по поводу доставленного из Ла-Лисы? — спросил он. — С пулевым ранением?

Лейтенант кивнул.

— Пойдемте со мной, профессор Родригес Перера введет вас в курс дела. — Но пока они шли по коридору, провожатый лаконично сообщил: — Он умер.

Затем открыл дверь в какую-то комнату, и Роман увидел врача лет сорока пяти, который писал, сидя за маленьким металлическим столом, выкрашенным в ослепительно белый цвет, однако халат врача казался еще белее. Врач поднял голову.

— Лейтенант интересуется раненым, доставленным из Ла-Лисы, профессор, — сказал молодой человек.

Профессор встал, снял очки в темной оправе. Он был довольно высокого роста, грузный, бледный, с черными волосами, чуть тронутыми сединой. Улыбнувшись, он пожал Роману руку и повел его в конец комнаты.

Там он раздвинул занавеску из той же ткани, что и халат молодого врача, который уже ушел, и Роман увидел металлическую каталку, а на ней — тело, прикрытое простыней с кое-где проступившими кровавыми пятнами.

— К нам его привезли уже мертвым, — сказал Родригес Перера, откинув простыню. — Стреляли в него один раз, но пуля задела аорту, что вызвало обильное кровотечение. Смерть наступила через несколько минут.

Роман вгляделся в лицо — то самое, что накануне он не без успеха пытался воскресить в памяти Вики Каррерас. Лицо Мильито Дукесне. Любопытно, что сейчас оно было ближе к фотороботу, чем к фотографии, — возможно, из-за закрытых глаз, которые уже не могли мрачно взглянуть исподлобья. А может, из-за того удивительно спокойного выражения, которое смерть придала его чертам.

— Мы уже попросили патологоанатома дать подробное заключение. Вы сможете ознакомиться с ним завтра. — Профессор взглянул на часы и с улыбкой поправился: — То есть сегодня.

Роман осмотрел карманы умершего, снял с него часы. «Всегда одно и то же», — подумал он, изучая найденные вещи. Потом машинально рассовал их по своим карманам и, попрощавшись, вышел. За дверью он столкнулся с молодым человеком, который привел его сюда.

— Умершим никто не интересовался? — спросил Роман.

Молодой человек указал на мулатку, сидевшую на скамье в вестибюле.

— Вот она.

Поблагодарив, Роман подошел к женщине.

— Извините, — сказал он, — вы, очевидно, родственница или знакомая Эмилио Дукесне?

— Нет, — быстро ответила женщина, — это Лала, его... знакомая. А я ее провожала. Я ее соседка. А она пошла... Да вот она возвращается, смотрите, — женщина кивнула на входную дверь.

Роман обернулся.

Лицо Лалы с большим синяком под правым глазом выражало крайнюю усталость. Приблизившись, она поздоровалась.

— Как вас зовут? — спросил лейтенант.

— Эулалия, Эулалия Сантос.

Лала четко ответила на все вопросы Романа. Нет, она не знакома с друзьями Мильито. Нет, не знает, кто такой Ястреб. И Тео Гомес тоже. Нет, о Бехукале ничего не слышала и вообще ни о чем таком, кроме, пожалуй, вот этой фразы, что произнес вчера Мильито: «Убили одного типа, и меня разыскивает полиция». Больше он ничего не сказал.

Лицо Эулалии Сантос показалось Роману знакомым, но он никак не мог вспомнить, где ее видел.

— Пожалуйста, ваш адрес, — сказал лейтенант. — Нам наверняка придется еще раз побеседовать с вами.

Женщина нервно закурила от огня, предложенного лейтенантом, и назвала свой адрес.

Записав, Роман вынул из кармана спичечный коробок с буквой «Л».

— Ваш?

Лала изумленно посмотрела на него.

— Мой. Я всегда так помечаю спички. Вот взгляните.

Она взяла со скамейки сумочку и достала из нее спичечный коробок в желто-белую клетку с точно такой же заглавной «Л».

Роман сидел у себя в кабинете, подавленный и усталый не столько от напряженной работы, сколько от неудач. Порвалась единственная нить, и теперь было совершенно непонятно, в каком направлении продолжать оказавшееся в тупике расследование. Дело осложнялось тем, что Мильито был вооружен револьвером — кольтом 32-го калибра, тогда как пуля, которую врач извлек из тела Тео Гомеса, была выпущена из пистолета, хотя и того же калибра. Значит, убийца продолжал разгуливать на свободе. Сьерра и Кабада ушли сразу после допроса Лабрады, а лейтенант решил задержаться еще на несколько минут. Тут ему позвонили и доложили о том, что Эмилио Дукесне стрелял в полицейского в Ла-Лисе и тот ответным выстрелом ранил его. Из госпиталя Роман решил было поехать домой и немного поспать. Но почти машинально вернулся в отдел и вот теперь вновь сидел за своим столом, усталый и злой.

Он вдруг взял ручку и в рассеянности, почти не глядя, нарисовал на листе бумаги один за другим четыре круга. В первом написал: «Тео», во втором — «Двадцатка», в третьем — «Мильито». Четвертый круг остался пустым, и в этой пустоте было что-то вызывающее.

Лейтенант встал, чтобы налить себе кофе, и тут почувствовал, как набиты его карманы. «Только и делаю, что собираю разное барахло», — подумал он. Лейтенант вынул из левого кармана куртки ключ от висячего замка, который был обнаружен в брюках Двадцатки, а также гильзы 32-го и 38-го калибров, найденные у Мильито под матрацем, и его же нож. Из правого кармана он извлек красный носовой платок Мильито, пакетик с аспирином, часы и связку ключей. И тут его осенило. Он взял связку и внимательно осмотрел каждый из четырех ключей. Один из них был от висячего замка. Уже почти уверенный в результате, Роман приложил его к ключу, найденному у Двадцатки. Они были совершенно одинаковые.

— Никакого тебе покоя... В лагере хоть дрыхнуть давали вволю... — ворчал человек со шрамами, вразвалку выходя из камеры.

Лицо у Мотылька было заспанное. Он вовсю храпел, когда его разбудили и велели собираться на допрос. По коридору он шел как заводная кукла и не успел опомниться, как вновь оказался перед человеком, который его допрашивал несколько часов назад. Мотылек уставился на него со своим обычным выражением тупости, которая еще усугублялась спросонья.

— Сейчас ты у меня по-другому запоешь, Мотылек, — огорошил его Роман. — Совсем по-другому.

Мотылек взглянул на него так, словно не расслышал, и протер глаза.

— Откуда ты шел, когда встретил Ястреба на Прадо? — спросил Роман.

— Шатался по улицам, я же вам говорил... Ночью я сбежал из лагеря и... — Голос у Мотылька совсем охрип и звучал еще невнятнее.

— А утром? Где ты был утром? Хочешь, скажу? — раздраженно перебил его Роман. Мотылек смотрел как завороженный.

— Ты был у Ястреба дома... И к тому, что случилось с Тео Гомесом, ты тоже имеешь отношение. Как соучастник.

Мотылек вытаращил глаза, хотя ему мешал пластырь, наклеенный на бровь.

— Я? — вскинулся он, потом откашлялся, прочищая горло. — Да нигде я не был... Я случайно встретил Ястреба на Прадо...

— Ты был у него дома, Мотылек, — невозмутимо повторил Роман. — И хотел обмануть меня, заставить поверить, что ничего о нем не знаешь, даже адреса. А ведь ты знаком с ним с давних времен.

— Я никого не убивал, я совершенно тут ни при чем... Ведь я уже четыре месяца сидел в тюряге... — проговорил Мотылек с отчаянием и уставился в пол. — Будь тысячу раз проклят тот час, когда я надумал бежать... Знать бы, что такое свалится на мою голову... — В его голосе слышалось что-то ребяческое, Мотылек словно бы не понимал, в какую историю влип. Он поднял глаза и снова взглянул на лейтенанта. — Клянусь вам, я не имею никакого отношения к тому, о чем вы говорите... Я ведь уже месяцев восемь или девять как не был в Санта-Фе... Восемь или девять, не меньше...

— Мотылек, — вздохнув, негромко продолжал Роман, — ты мне сейчас же скажешь, в какой части Санта-Фе жил Ястреб. А если не скажешь, я все равно узнаю, но тогда тебе не поздоровится.