— Но легенды, как правило, появляются на основе реальных событий.

— Может, и так. Но все равно я не верю, что Казанова был великим любовником, который мог покорить сердце любой женщины.

— Да, человеку это не под силу. Но под силу Слову.

— Какому слову? Вы говорите загадками, и у меня складывается впечатление, что вы либо пытаетесь меня разыграть, либо знаете гораздо больше, чем говорите.

— Хотите историю?

— Что за история?

— О Джакопо Казанове.

— С удовольствием! — сказал я, и Марио начал рассказ.

Темнота. Темнота и сырость. Больше я ничего не ощущал. Ни времени, ни пространства. Мне казалось, что я подвешен где-то в безвременье и вишу там уже долгие века. Безвременье прерывалось лишь одним повторяющимся моментом — кормежкой. Но понять: день это или ночь, — было все равно невозможно. Но больше всего меня угнетало одиночество. Чем я провинился? Я же не государственный преступник и не еретик. Я всего лишь будучи во хмелю пырнул кинжалом сынка сеньора Алонсо. Во-первых, он первый ко мне полез, а во-вторых… Что во-вторых? Во-вторых, я не хотел его убивать. А теперь лучшие годы моей жизни мне предстоит провести в тюрьме дожа. На кой черт я в этот день пошел к Пьетро пропустить стаканчик? Нет, это, видно, судьба — помереть от скуки в этом узилище.

Лязгнула дверь, послышался звон ключей, переругивание стражи. Шаги стали приближаться. Здесь, в кромешной темноте, у меня обострился слух. Отодвигают засов моей камеры. Странно. Еду всегда подают через окошко. Может, все-таки надумали повесить? Ну что ж, это по крайней мере лучше, чем заживо сгнить в этой сырости.

— Проходи, — раздался грубый окрик стражника.

В тусклом свете, проникающем из коридора, вырисовалась фигура. Человек сделал несколько нерешительных шагов и замер. Послышался грохот закрывающейся двери.

— Ну, хоть кого-то Господь послал.

— Не Господь, — усмехнулся незнакомец. — Просто у меня много покровителей, и я удостоен чести не сидеть в одиночке.

— Если уж у тебя, как ты говоришь, есть покровители, — усмехнулся я в ответ, — то что ты вообще здесь делаешь?

— У каждого человека есть порог, который ему не стоит преступать. Я преступил этот порог. И вот я здесь.

— Слушай, мне кажется, я уже слышал этот голос. Как твое имя?

— Джакопо.

— Ну да. Как я сразу не догадался. Каким же нужно быть злодеем, чтобы не предать тебя смерти, а посадить в тюрьму! Конечно, у тебя много завистников. Ведь никто не сравнится с тобой в искусстве обольщения женщин, — я попытался хоть как-то посочувствовать новому соседу.

Втайне я был рад. Такому соседу можно было только позавидовать. Этому человеку есть что рассказать. И пусть его рассказы будут будоражить фантазию и возвращать меня в прошлое — я был только рад.

Не то, чтобы я хорошо знал Джакопо. Но мы много раз виделись, и у нас было полно общих знакомых. Так что мы быстро нашли общий язык. Тем более, мы оба понимали, что ссориться нам не резон.

Джакопо оказался на редкость интересным собеседником. И даже разница в возрасте не была столь ощутимой преградой к общению. Хотя, честно сказать, я и не знал, сколько на самом деле ему лет. Выглядел он лет на тридцать пять. Но вот говорил… Иногда мне казалось, что я говорю с мальчишкой, иногда — что со стариком.

Он больше рассказывал, а я слушал. Многие подробности его жизни, которые доходили до меня лишь в качестве слухов, искаженных и преувеличенных до невообразимых размеров, теперь можно было узнать из первоисточника. Впрочем, правда иногда оказывалась намного фантастичнее, чем слухи. Единственное, о чем Джакопо не говорил, — это каким образом он оказался здесь, в тюрьме дожа. Впрочем, я и не спрашивал. Только однажды не утерпел и спросил его:

— Наверное, тебе тяжело после столь триумфального шествия по спальням Венеции гнить в тюрьме? — Я не издевался. Мне действительно было интересно.

— Знаешь, здесь я чувствую себя более свободным, чем снаружи.

— Только не говори, что тебе приелась жизнь.

— Я так и не говорю. Мне приелась не жизнь, а те обстоятельства, в которых я оказался.

— Разве плохо обладать любой женщиной, которая тебе понравилась?

— Это неплохо. Плохо то, что с ней случается после этого.

— А что с ней может случиться? Ну, разве только через девять месяцев…

— Не в этом дело. Просто полюбившая меня женщина уже не сможет любить кого-нибудь другого.

— Ну, знаешь ли, у тебя и самомнение, Джакопо.

— Это правда, — вздохнул мой сосед по камере. — Они становятся рабами Слова.

— Какого слова?

— Слова, которое заставляет женщин любить меня и только меня.

— И ты знаешь это слово?

— Ну да.

— И так просто об этом говоришь?

— А что мне еще остается делать? Это было давно… — Джакопо вздохнул и продолжил: — Я думал, что весь мир должен лечь к моим ногам. Но когда первые жизненные передряги смыли с моих глаз пелену, я впал в уныние. Девушка, которую я любил всем сердцем, вышла замуж за другого. И я хотел сначала постричься в монахи, потом принял обет и собрался в Крестовый поход.

— Подожди! Ведь в Крестовые походы давно уже никто не ходит.

— Я же говорю: это было давно. Не перебивай. Я только собрался с мыслями. Так вот. Я сидел на постоялом дворе, ожидая свой отряд, с которым должен был плыть за море. И в этой самой таверне я встретил того, кто владел Словом. Он просто подсел ко мне, завязался разговор, и он отдал мне Слово.

— Просто так? Вот так? Первому встречному?

— Я думаю, ему было все равно. Он уже устал и от жизни и от Слова. Еще он говорил, что я избранный. Сначала думал, что врал, а теперь знаю, что нет.

— И ты не пошел в Крестовый поход, а побежал к своей девушке…

— Нет. Я пошел в Крестовый поход. И там я понял, как хорошо бессмертие. Ведь в нагрузку к Слову давалась вечная жизнь. Раны заживали гораздо быстрее, чем у других людей, и никакие болезни не могли взять вверх надо мной. Ведь в моей душе было Слово.

— А дар обольщать женщин?

— Я опробовал его в ту же ночь в таверне на служанке. О том, что такое на самом деле Слово, я понял по глазам девушки, когда она провожала меня на пороге таверны. Но мне тогда было все равно. Я шел в Крестовый поход.

— Но когда ты вернулся, то добился счастья со своей возлюбленной?

— Да, я использовал на ней Слово. Но оказалось, что я любил другую. Я любил гордую и неприступную, немного заносчивую синьору, а не рабыню, готовую целовать мне ноги.

— И ты понял, как ужасно Слово?

— Понял, но продолжал им пользоваться. И не потому, что был мерзавцем. Да, я не был безгрешен, но Слово звало, оно вырывалось из меня. И если я не говорил его какой-нибудь женщине достаточно долго, я испытывал ужасные муки. Тогда я решил стать своего рода палачом, бичом Божьим. Я использовал Слово на тех женщинах, которые казались мне плохими. Но Слово не делало их лучше. В безумном порыве, вызванном неразделенной любовью, они совершали еще более ужасные злодеяния. А я продолжал странствовать по свету и говорить Слово. Теперь я старался использовать его только на тех, кто был мне мало знаком. Так было легче. И я говорил Слово, пользовался женщиной и ехал дальше.

— А ты не пробовал отдать кому-то Слово?

— Это оказалось не так просто. Я попробовал однажды это сделать, но, услышав Слово, человек просто сошел с ума. Я пробовал еще дважды. А потом перестал. Но теперь все изменилось. Я знаю, кто будет следующим.

— И кто же?

— Ты.

— Ну, я бы, может, и взял Слово. Тем более, я очень боюсь смерти. С моими-то грехами дорога прямиком в ад. Но что мне делать с ним в тюрьме?

— Это уже не твоя забота. Так ты согласен?

— А почему ты решил, что я избранный?

— Я чувствую. Когда я увидел тебя впервые, то почувствовал то же, что и при встрече с предыдущим владельцем Слова.

— Так что ж ты мне не отдал дар сразу?

— В этом и была моя ошибка. Я все тянул. Думал, что развлекусь еще последний раз и отдам тебе Слово. Так проходили дни, потом недели. А потом я узнал, что ты попал в тюрьму из-за этой глупой драки.