Я стоял в толпе туристов, любовался бликами на воде канала и слушал экскурсовода. Экскурсоводом как ни странно был итальянец. Причем, какой итальянец! Наши тетушки экскурсантки буквально пожирали его глазами. Он был высок и худощав. Длинные черные волосы ниспадали до плеч. Черты лица были на удивление правильными. Словно это не лицо живого человека, а какая-нибудь статуя римского божества. А с этого правильного, прекрасного лица смотрели грустные серые глаза, которые могли принадлежать не этому красавцу, а дряхлому больному старику. Голос у него был чистый и звонкий и на русском он говорил удивительно правильно. Акцент едва чувствовался.

— Этот мост ведет в городскую тюрьму. Это единственный выход и вход, — он указал на узкий горбатый мостик, перекинутый через канал, — он называется Мост Вздохов, потому что заключенные, проходя по нему, вздыхали, зная, что находятся на свободе последние минуты. Когда-то по этому мосту прошел и знаменитый Джакопо Казанова.

Когда экскурсовод упомянул имя великого любовника, в лице его что-то неуловимо изменилось. Словно на него упала едва различимая тень. А уголки его губ тронула какая-то странная нечеловеческая усмешка. Он на минуту запнулся, но, увидев ждущие взгляды туристов, с воодушевлением продолжил рассказ.

Я до сих пор не знаю, почему мне тогда захотелось познакомиться с этим человеком. Да и сейчас мне трудно об этом сказать что-либо вразумительное. Только после экскурсии я подошел и начал разговор.

— Скажите, Марио, — так звали экскурсовода, — а где вы так хорошо выучили русский язык?

— В России, — улыбнулся он, и это улыбка показалась мне острее бритвы.

— Так вы выходец из России?

— Нет, я просто жил там долгое время.

— Очень интересно. А вы сейчас никуда не торопитесь?

— Да в общем-то нет, — пожал плечами Марио. — Собственно, мой рабочий день уже закончен.

— Я хоть в этом городе и второй раз, но абсолютно его не знаю. Может быть, вы покажете мне неплохое заведение, где можно перекусить?

— Неплохое? Да тут в общем-то все неплохие. Только ужасно дорогие.

— Это точно, — согласился я. — Может, вы позволите мне вас угостить?

— Почему бы и нет? — пожал плечами Марио, и снова его улыбка полоснула словно кинжал.

Мы шли кривыми венецианскими улочками. Натолкнулись на шумную толпу французских подростков, которые во все горло орали марсельезу. Но Венеция принимала эти крики со смиренным спокойствием. Видимо ей и не такое приходилось слышать.

По дороге нам попадались сплошь магазины, торгующие сувенирами, и рестораны. Я то и дело предлагал Марио зайти в какое-нибудь заведение, но он отрицательно мотал головой, и мы шли дальше. Наконец мы ушли совсем далеко от центра города.

— Здесь, — сказал Марио, показывая на вывеску. — Это заведение мне по вкусу, и потом, кухня проверена на моем желудке.

О том, что в Венеции запросто можно было отравиться, причем не в самом плохом заведении, мне доводилось слышать неоднократно. Хотя жертв отравления я лично не встречал ни разу.

Мы вошли внутрь. Заведение оказалось совсем маленьким. Даже не ресторан, а кафе. Оформлено оно, правда, было со вкусом. В дизайне преобладала тема эпохи Возрождения. Повсюду висели карнавальные маски и пейзажи, выполненные под старину. Заведение пустовало. Мы облюбовали столик у окна. Симпатичная официантка принесла меню. Я нехотя пролистал его и, убедившись, что цены не совсем фантастические, предложил сделать выбор Марио. Экскурсовод лишь спросил меня, как я отношусь к морской кухне, и, получив утвердительный ответ, не глядя в меню, сделал заказ.

В ожидании заказанных блюд мы пили вино и оживленно болтали. Вино было превосходным. Но, убейте, я сейчас не помню его марку. Говорили в основном об истории и о некоторых личностях, теперь уже ставших легендами. В основном я спрашивал, Марио отвечал. Я слушал как завороженный и лишь изредка, когда итальянец делал паузу, задавал уточняющие вопросы.

Мы уже выпили на двоих полбутылки и несмотря на то, что пили мы очень медленно, нам пока ничего не принесли, даже салатов. Я спросил Марио, в чем дело. Он лишь посоветовал мне наслаждаться жизнью. Я слушал Марио и диву давался, неужели можно так сильно любить свою профессию, чтобы говорить о культуре и истории даже за столом.

— Марио, а ведь тяжело вот так каждый день одно и то же рассказывать?

— Да нет, — пожал плечами итальянец. — Каждый раз все по-разному. Ни один день не похож на другой. — Он говорил это улыбаясь, но в его взгляде я прочитал такую беспробудную тоску и усталость, что мне даже стало не по себе.

Наконец принесли закуски, и мы на время прервали разговор, приступив к трапезе. Ел итальянец очень медленно и аккуратно. И я, дабы не ударить лицом в грязь, старался тоже есть чинно и медленно, несмотря на то, что был ужасно голоден. Покончив с закусками, мы в ожидании горячего продолжили разговор.

— Так вы утверждаете, что жизнь разнообразна и каждый день не похож на другой?

— Все зависит от восприятия. Только от него одного. Если бы я все время думал, что все уныло и однообразно, то удавился бы, потому как по вашим меркам попробовал в жизни все и мне все приелось.

— Вы говорите будто старик. Сколько же вам лет?

Марио улыбнулся и промолчал.

— Ну, больше тридцати я бы вам не дал, — констатировал я.

Вообще-то я понимал, что лезть в личную жизнь незнакомого человека — это как-то неправильно. Но меня разобрал жуткий интерес. Что ж такого могло случиться с человеком, чтобы ему не очень хотелось дальше жить. Жить, рассуждая о том, что каждый день прекрасен и удивителен.

— Восприятие. Миром правят стереотипы. Если бы у меня была длинная седая борода, то вам легче было бы поверить в то, что мне, скажем, больше тридцати.

— Так вам больше?

— Больше. — Марио недовольно поморщился, всем своим видом показывая, что тема возраста ему крайне неприятна.

— Ладно. Так что там с пресыщенностью жизнью? Говорите, пробовали все?

— Ну, все, не все. Но многое. Я побывал в тридцати странах, знаю восемь языков. Я пробовал самые невероятные развлечения, даже легкими наркотиками одно время баловался. Ерунда это все. Единственное, от чего можно получать удовольствие, так это просто от жизни. От самого процесса. Вы меня понимаете?

— Понимаю. А женщины? — не сдавался я. — Что с женщинами?

— А что женщины? — пожал он плечами. — Женщины хороши как некий абсолют, как недостижимая мечта. Иногда бывает немного досадно, когда очередная женщина уходит от тебя утром. Ты ожидал большего, в мечтах это было ярче. А она уходит, и даже запах ее духов на подушке не будоражит сознание. Ты встаешь и идешь в душ, чтобы смыть последние остатки ее запаха с тела и волос. Грустно. Но с другой женщиной ты начинаешь все заново в надежде, что все будет по-другому. Замкнутый круг, и из него не вырвешься. Никак.

— Вы говорите так, будто вы круче самого Джакопо Казановы, — решил пошутить я.

— А я и есть Джакопо Казанова, — совершенно серьезно сказал Марио.

— А я Наполеон! — рассмеялся я.

— Зря смеетесь, — обиженно проворчал Марио. — Я же говорю, все зависит от восприятия. Джакопо Казанова — это всего лишь псевдоним. Или, если хотите, ритуальный титул.

— И кто же его носил? Великий любовник? Тогда кто и как определяет, насколько велик человек в делах любви?

— Это все очень субъективно. И опять же: вы вязнете в стереотипах. Казанова был известен как великий любовник, но кто знает, почему ему так легко удавалось находить общий язык с женщинами.

— Возможно, он был хорошим психологом, у него был богатый жизненный опыт и еще что-нибудь.

— Вот это «что-нибудь» и имело решающее значение. Каждая женщина уникальна. К ней очень не просто найти подход. А Джакопо за считанные мгновения мог овладеть разумом любой женщины.

— Мне кажется — вы преувеличиваете.

— Ничуть.

— Но а если опять вернуться к вашей же теории о стереотипах и в ее ключе переосмыслить фигуру Казановы? Мы получим миф, классический миф. Все мужчины когда-нибудь мечтали стать великими любовниками, вот и родилась легенда о таком человеке.