Селяне перестали голосить, и в наступившей тишине стало слышно, как огонь с аппетитом пожирает сено. Следом раздался коллективный вдох с присвистом – внутри воронки вновь проклюнулось нечто материальное. Через мгновение тарнисцы увидели сидящую посреди улицы Патрину. Ту самую, которую родила приезжему магу дурнушка Расина, да и сгинула в тот же день, потому как была слаба здоровьем, ту самую, которую вырастила проклятая, отверженная всеми Салитэ. Вот, люди, полюбуйтесь, что из этого вышло. Магия да вкупе с проклятием ни к чему хорошему не приводит.

Вперед выступил кузнец. Когда спалил чужой стог, самое верное – найти того, чей грех покажется окружающим больше твоего собственного.

– Глядите люди, какую скверну мы у себя приютили! Не даром наши предки сжигали проклятых, они знали… Знали!..

Что там знали эти жуткие предки, кузнец так и не присочинил, но его эмоциональная, прочувствованная речь проникла в сердца селян, нашла в них живой отклик и породила готовность к действию. Некоторые все же покосились на храм Лита, что стоял на соседнем холме. Все понимали – как только жрец доберется до села, им придется засунуть свой праведный гнев куда подальше, поэтому следовало поторопиться. Рассерженная толпа двинулась на Патрину. Когда девушка сообразила, что к чему, она перепугалась пуще прежнего.

– Проклятая тварь! – орали позади. – Не уйдешь!

А четыре когтистые лапы мелькали все быстрей и быстрей, унося ярамсу в темноту леса.

– Прочешем остров с утра, – предложил староста, которому по должности полагалось быть самым благоразумным и осмотрительным, – никуда эта зверюга от нас не денется. В темноте-то шастать опасно.

– А может, к магу наведаемся? – предложил кузнец.

***

Патрина пришла в себя на вершине холма. Она сидела, обхватив руками ствол мирта, прижавшись к нему щекой, а в голове плясали мозаичные фрагменты воспоминаний, не желая складываться в единую картину.

«Что происходит? – прошептала девушка. – Как я здесь очутилась?»

Ломота в теле была как при сильном жаре, и нестерпимо хотелось пить. Патрина с трудом поднялась на ноги, сделала несколько нетвердых шагов и вновь опустилась на землю, не в силах двигаться. Она редко уходила так далеко от дома даже днем, а уж ночью тем более, поэтому девушка никак не могла понять в какой части острова оказалась. Ее внимание неожиданно привлек огонек на одном из холмов.

«Великоват для костра», – подумала Патрина, а через мгновение страшная догадка пронзила сознание: там бушует пожар. Не прошло и двух секунд, как девушка сообразила, что именно горит. Недавние добрые соседи взрастили смертоносный огненный цветок, олицетворявший гнев Лита. Того Лита, который благосклонно относился к человеческим жертвоприношениям, никогда ничего не прощал и до сего дня прятался в тайниках душ островитян, праотцы которых поклонялись жестокому богу.

Патрина побежала вниз, превозмогая усталость и боль, петляя между деревьями в неверном свете луны, но на двух ногах она передвигалась гораздо медленнее, чем на четырех. Перед рассветом девушка добралась до дома, от которого не осталось ничего, кроме дымившихся головней и одиноко торчавшей над пожарищем каминной трубы. Патрина опустилась на колени посреди засыпанного хлопьями пепла двора и растерянно огляделась. Где отец, где Салитэ? Ведь их просто не может не быть.

Среди кустов заливались ранние пташки, на безоблачном небе всходил благодатный Лит, будто ничего не изменилось. Патрина же продолжала стоять на коленях рядом с тем, что недавно было ее домом, и вздрагивать от потрескивания и шорохов, доносившихся из недр пожарища.

– Я помогу тебе уехать с острова, – раздалось позади нее.

Патрина резко обернулась и увидела жреца Лита. Девушка поднялась, подошла к нему нетвердой походкой и уткнулась носом в солнечно-желтые одежды. Она рыдала, а по спине прокатывались волны тепла, которые легкий утренний ветерок доносил с неостывшего пепелища. То была посмертная ласка родного дома и близких людей, о которых жрец не обмолвился ни словом, что могло означать только одно: их больше нет.

– Пойдем, – сказал он, – все, что я могу для тебя сделать – посадить в лодку и попросить отвезти на материк.

Когда в селении кто-то умирал, устраивали пышные торжества, чтобы сам Лит услышал, как ликуют его чада, отправляя ближнего своего на встречу с богом, в обитель вечной радости, где душе удастся задержаться, если человек не сходил с пути праведного. В противном случае, жизнь продолжится в новом воплощении. Ведь она всегда продолжается.

Должно быть Патрина была дурной литарийкой: она с головой погрузилась в пучину отчаяния и скорби. Мертвая тишина, повисшая в округе, только укрепила ее в этом состоянии. Птичьи трели и отдаленный шум прибоя – не в счет. Сегодня остров казался необитаемым – никого не видно. Когда меж стволов деревьев проглянули сельские дома, в душе Патрины родилась ненависть, а слезы высохли. Жрец увидел, как Лит потускнел, ведь прячущаяся за горизонт, еле заметная в утреннем небе Нэре обрела власть над его чадом.

На берегу Патрину дожидался какой-то старик. Он поднялся и пошел ей навстречу. По прыгающей походке и клюке девушка узнала одноногого рыбака. Всякий раз, когда он заходил в гости к отцу, сетовал на свою деревяшку: «Стопталась совсем и скрипит, как несмазанные ворота, трещина по ней пошла, того и гляди, расколется надвое». Но на предложение Карисмуса заменить протез на новый, рыбак отмахивался: «Этот мне родной, как с ним расстаться». Что за дела были у старика Тума с отцом, Патрина не знала, но из всех тарнисцев он был единственным, кто не чурался посидеть с магом за чашечкой настоя или чего покрепче и выкурить трубку за компанию. Возможно потому, что сам не был коренным жителем острова.

– Здравствуй, дочка, – сказал рыбак.

Патрина чуть кивнула в ответ, ни слова не говоря, села в лодку лицом к морю. Только бы не видеть проклятого острова, где, как в заточении, она провела всю свою недолгую жизнь и потеряла все, что было дорого.

«Бедняжка, – донесся до нее еле слышный шепот, – лучше бы плакала. Эта замороженность меня очень беспокоит. За весь путь не сказала ни слова».

«Я отвезу ее в Блавну, пристрою где-нибудь», – послышался голос рыбака.

Они продолжали шептаться, но Патрина уже не слушала. «Надо же, в

Блавну, – подумала она равнодушно. – Я когда-то мечтала туда попасть».

«Жития нэреитских святых» подробно повествуют о том, как вознеслась Парящая Дева над шпилями главного храма Нэре, и по нитям лунного света ушла в Запределье. Прекрасный образ, вы не находите? Не важно, что место вознесения указано вовсе не то, приукрашивать в таких случаях не возбраняется. Но искажать суть!..

Некоторые сектанты осмеливаются утверждать, что Парящая Дева отправилась к богине испрашивать милости для опального демона. И в этом они, как ни странно, ближе к истине, чем ортодоксы. Конечно если не обращать внимания на то, что ни те, ни другие не имеют ни малейшего представления об истине.

Анаис и Тарик бродили по Эриде уже несколько часов, и взгляд спутника не единожды задерживался то на глубоком декольте, то на осиной талии, которую платье так удачно подчеркивало.

– Что действительно стоит посмотреть, если уж вы оказались в Эриде, – рассказывал Тарик, – так это знаменитый особняк Магнуса Гендера.

– Жаль, что уже так поздно, – посетовала Анаис.

– Если ты понравишься дому, он впустит тебя в любое время суток, – сказал Тарик.

– Это шутка?!

– Ни в коей мере. Особняк наделен разумом и всегда готов принимать гостей. Гендер еще при жизни его зачаровал, и теперь в доме все выглядит так, будто хозяин просто вышел куда-то на минутку и сейчас вернется.

Видимо, Тарику было трудно расстаться с предметом столь неожиданно вспыхнувшей страсти, поэтому он не стал откладывать в долгий ящик посещение музея Магнуса Гендера. На окраину Эриды они выбрались далеко за полночь. Когда Анаис приблизилась к каменной ограде, великолепный, белоснежный особняк, окруженный садом, ожил: вдоль дорожек затеплились огни, мириады светлячков выстроились в воздухе в надпись: «Добро пожаловать», и в доме загорелся свет.