– Ублюдки! – с ненавистью крикнул Карисмус, оглянувшись в сторону покинутого им города. – Записали в мертвецы и умыли руки. Я проклинаю вас! Проклинаю!

С болью и отчаянием он посмотрел на друга. Беглый студент понятия не имел, как пробудить сорвавшегося от мертвого сна. Никто этого не знал, иначе харандские архимаги не дали бы распоряжения поместить тело в холодные подвалы. Но Карисмус преисполнился решимости сотворить невозможное, и ничто не заставило бы его передумать, как и нарушить клятву, которую он дал другу, стоя на коленях среди чахлых листков подорожника, призвав богов быть свидетелями. Он выбрал путь, оставалось ему следовать.

Корабль чудом не размолотило о прибрежные камни. Штурман, все еще бледный от пережитого напряжения, сосредоточенно замер у штурвала. Неподвижный взгляд затянутых бельмами глаз был устремлен за горизонт. Карисмус выбрался из трюма и нетвердой походкой прогулялся по палубе.

– Укачало, господин путешественник?

Как штурман определил, что это именно он, осталось загадкой.

– Еле жив, – признался Карисмус. Ему прежде не доводилось путешествовать морем. О таком он только читал. Не удержавшись, юноша спросил:

– Прости, если докучаю, поди многие интересуются…

– Ты о том, как я «вижу»? Просто чувствую. Понимаешь?

– Теоретически.

– Пусть оно так и остается.

Штурману претило вспоминать, а тем более рассказывать, как он – зеленый в ту пору юнец – позволил опоить себя в портовом кабаке. Хмельному почти до беспамятства, ему влили в рот паленое зелье, и он потерял зрение. Но обрел нечто иное на всю оставшуюся жизнь.

Карисмус глядел во все глаза, но так и не заметил, как штурман активировал очередной столп, едва различимый на горизонте, и вызвал ветер. Лишь бисеринки пота на лбу указывали, что дело это непростое. Ветер наполнил паруса, надул их, сделав похожим на животы матрон на сносях, и суденышко прибавило хода. Из трюма показалась голова шкипера. Выбравшись на палубу, он свысока посмотрел на пассажира, бледного с прозеленью. Желторотый юнец-путешественник чем-то его раздражал. При виде него шкипер непроизвольно тянул правую руку к груди, точно желая проверить по-прежнему ли мешочек с монетами висит на шее. Об этом сокровище знали все и, как видно, подразнить мнительного скрягу не рвался только ленивый. Карисмус подозревал, что шутники неспроста нашептали ему про «больную мозоль» шкипера, и тому тоже наплели про пассажира что-то вроде: «Да это же известный вор!». Юноша и не ждал особого почета и уважения, когда садился на корабль контрабандистов. Уйму народа пришлось подмазать – ворожил для них без лицензии на свой страх и риск, чтобы дали наводку. Ни одно судно Гильдии мореплавателей не взяло бы его на борт с подозрительным грузом без документов. Но чувствовать себя самым жуликоватым среди жуликов Карисмусу было в новинку.

Вернувшись в Рипен, он понял, что узаконенные ограничения на занятия магией не позволят ему проводить исследованиями. Единственным выходом оказалось перебраться на острова Блавенского залива, где люди по сей день живут как в прошлом, оторванные от материка, его культуры, а главное, от неусыпного надзора властей, что более чем устраивало Карисмуса.

В море они вышли позавчера, выбрались как мышь на кухню, где прячется кот. На другой день их здорово потрепало – погода испортилась и, похоже, не собиралась налаживаться. Затянутый облачной пеленой горизонт и пенные барашки на волнах не сулили ничего хорошего.

Карисмус вернулся в кубрик и забрался в люльку. Он покосился на спящих моряков, те совершенно вымотались у мыса Ветров. Бедняга не переносил болтанку, спасала только фляга с чудодейственным средством. Особенно плохо Карисмус чувствовал себя, когда команда трапезничала, и запахи пищи, доводили его до отчаяния. Постепенно лекарство подействовало, и глаза начали слипаться под скрипы и стоны переборок.

Вечером, когда стемнело, судно подошло к берегу, и Карисмус вышел под затянутое тучами небо, готовое пролиться дождем. В тихой бухте можно было передохнуть от качки. Контрабандисты спустили шлюпку и ушли за товаром, не то припрятанным в пещере, не то доставленным к их прибытию. Причалив к берегу, они активировали кристаллы и цепочкой светлячков канули во тьму скального лабиринта. Шли в молчании, и даже звука шагов до Карисмуса не доносилось, только неугомонный шорох гальки, лениво тасуемой водой.

Когда шлюпка вернулась, пассажир вызвался помочь с переноской в трюм ящиков и тюков – он маялся не только от морской болезни, но и от скуки.

– Негоже вас напрягать, уважаемый, – оттеснил его шкипер, – мы людишки-то не какие-нибудь, а с понятиями.

«Мягко стелет, да жестко спать», – подумал Карисмус, ведь означало сказанное: «Не суй нос в чужие дела».

Вскоре подняли якорь, хоть разумнее было остаться, переждать непогоду. Видно, место неподходящее, чтобы задерживаться, понял Карисмус – грузились поспешно, говорили шепотом.

– Господин путешественник, не желаете присоединиться? – шкипер выразительно посмотрел на ящик с винными бутылками. Карисмус вежливо отказался, подумав: «Не иначе издевается, куда уж мне пить горькую – есть не могу, и он это знает».

– Хилая молодежь пошла! – подтвердил его догадку шкипер. – Ни на что неспособная. Тьфу! И старик Жумель – чтоб его демоны разорвали! – взял манеру пойлом расплачиваться. Я эту купасу на дух не переношу!

– Подфартило нам с твоей водянкой, – отозвался кто-то из команды. – Будешь нонеча нищебродской хреновухой пробавляться, а мы как господа – купасовой наливочкой.

– Дурачье! Продали бы ее с выгодой! – раздухарился шкипер. – Лишь бы зенки залить.

– Чай не кажный день такой амврозией горло могем промочить, – возразили шкиперу. Тот лишь отмахнулся, дескать, что с дурней взять. А у него от этой элитной дряни – водянка.

– Кок, с тебя закусь! Ты уж расстарайся, и мясца, мясца поболе!

– Много отрублю – могет сдохнуть. Будете тады рыбачить, – огрызнулся кок на требования команды. Он выглядел, как и полагается человеку его ремесла, – грузным. Складывалось впечатление, что кок ест один за всех: такими дрищами выглядели на его фоне остальные. Кроме шкипера конечно же.

– В этих-то водах?! Рыбачить?! Окстись! Туточки одни водоросля, живности нету.

– Вот и будете водоросля жрать! – загоготал кок и направился на камбуз.

«Что отрубит? У кого?» – размышлял Карисмус, не понимая, о чем судачат контрабандисты. Спросить не решился – и без того за дурачка держат, а вот проследить…

Из камбуза кок вышел с ведром внушительного объема и хорошо наточенным тесаком изрядных размеров. С таким и на абордаж пойти не зазорно.

– Эй, мясожоры! – Он призывно махнул орудием труда.

К нему присоединились двое, хоть желанием помогать не горели, видно, так жребий выпал. Заинтригованный Карисмус тихо последовал за троицей. В грузовой отсек не пошел – заметят. Ни к чему сердить шкипера, выкинет за борт и поминай как звали. Они ведь «людишки-то не какие-нибудь, а с понятиями». Он задержался поодаль. Из отсека послышалась какая-то возня, ругань и глухие удары. Криков, что примечательно, не последовало, но Карисмус решил убраться от греха подальше и заглянуть попозже на камбуз.

Он вернулся к себе, прихватил кружку и кисет с сушеными травами. Кок чистил овощи и обернулся на скрип двери с явным намерением послать посетителя куда подальше, но увидев, кто пожаловал, только пробурчал что-то под нос. Ведро Карисмус приметил сразу, как вошел в скудно освещенные владения кока, но оно оказалось пустым.

– Мне бы кипяточка, настоя заварить, – заискивающе попросил он и в это мгновение обнаружил то, ради чего затеял шпионские игры.

На разделочном столе разрубленная на куски лежала… Карисмус чем угодно мог поклясться, что перед ним человеческая нога. Ступню заслонял кок, но представлялась она женской: очень уж аккуратным выглядело колено. Но впечатление развеялось, когда в неверном свете масляных светильников под слоем соли с перцем он рассмотрел серую лаково блестящую кожу. Карисмус порывисто шагнул вперед и обнаружил, что конечность венчает плавник.