– Вот и правильно, – донеслось до него, – проваливай, нечего занимать хорошие кельи без разрешения.

В сердцах Карисмус швырнул на пол пожитки и развернулся. На лицах новых хозяев отразился испуг, но захлопнуть дверь перед его носом те не успели. Карисмус оттолкнул студентов так, что те повалились на кровати, сгреб со стола забытые книги и вышел. Дверь с тихим скрипом притворилась, за ней послышались торопливые шажки и сбивчивый шепот: читали запирающее заклинание.

Стиснув зубы и сердито сопя, Карисмус распихал книги по дорожным сумкам. С каждым томом была связана какая-то история. Вот этот с надорванным корешком напоминал о завороте кишок. Они с Рансуром долго копили деньги, чтобы купить эту проклятую «Энциклопедию великих открытий», самым впечатляющим из которых для Карисмуса явилось эмпирическое знание о том, как пагубно влияет на здоровье поедание теста. Ну не успел он заглянуть в кастрюлю, что первой попалась под руку, в то краткое мгновение, когда появилась возможность стянуть ее с кухни. Только Рансуру могла прийти в голову такая сумасшедшая мысль: продать сокурсникам талоны на питание, чтобы хватило денег на книгу.

А вот этот поистине антикварный образец допечатной культуры они приобрели… Шаги за поворотом коридора прервали поток воспоминаний, и Карисмус, торопливо повесив сумки на плечи, заспешил прочь. Во дворе юноша накинул на голову капюшон и нырнул в сумерки. Он углубился в парк и присел на скамью под «мертвым» фонарем. Она утопала в разросшихся кустах страстоцвета – надежный укромный уголок для влюбленных. Потому-то фонарь над скамьей и постигла такая печальная участь: пребывать в хронически заколдованном состоянии. Иногда управляющий наводил порядок в своих владениях, и освещение вспыхивало во всех закоулках академии. Но не проходило и двух дней, как фонарь над заветной скамейкой вновь окочуривался. Заклинание передавалось из поколения в поколение, и каждый следующий курс добавлял в его сложную вязь что-то свое. Это была своеобразная дуэль между студентами и наставниками, что из года в год противостояли тьме во всех смыслах, ведя желторотую смену по пути знаний.

Карисмус упер локти в колени и обхватил голову руками. Почему он не показал тем двоим, что почем в этой жизни, а просто молча ушел? На него это не похоже. Но разве мог он оставаться в той келье возле пустующей кровати друга?

Первые капли дождя упали на дорожку, забарабанили по молодой листве. Юноша засунул дорожные сумки под скамью, чтобы не намокли, и подумал: «Нужно попрощаться с Рансуром, повидать в последний раз».

По странному стечению обстоятельств он еще утром договорился, что после заката наведается в лазарет. Уж больно хороша была юная травница, а ее ночное дежурство открывало заманчивые перспективы. Только теперь Карисмус направлялся в лекарское крыло с другой целью.

Вот оно заветное окошко и рама чуть приоткрыта; внутри полумрак. Гигантские светлячки в стеклянных шарах слабо освещали помещение. Специфический запах лазарета впервые показался Карисмусу неприятным. Он проскользнул между пустых коек и осторожно выглянул в коридор.

Карисмус не единожды тут побывал, не из-за проблем со здоровьем, а исключительно по воле очаровательных травниц. Иноземки не соблюдали строгие нэреитские заповеди, столь почитаемые в Харанде.

Карисмус тихо крался по коридору и осторожно заглядывал в палаты. Он подозревал, что группу «Кши», разместили в полном составе в большой палате. Таковых было немного и пустовали эти помещения чаще других, поэтому идеально подходили для ночных свиданий. Удача не заставила себя ждать, и вскоре он обнаружил ребят.

Студенты спали, и такому сну более всего подходило определение мертвый. Карисмус обошел палату, но Рансура среди «выбывшей» группы не было. Шаги в коридоре заставили его спрятаться под кроватью и затаиться. В палату вошли две девицы, Карисмус признал в говорившей ту самую травницу, что назначила ему свидание.

– А я все жду – отчего ж не идет? – всхлипнула она. – Спасибо Рестель, хоть взгляну на него еще разок. Уж такой был хорошенький. Целовала бы и целовала!

Девушка переходила от кровати к кровати, разыскивая своего красавца, а другая осталась у двери и еле слышно пробормотала: «Мерзавец!».

До Карисмуса не сразу дошло, что речь о нем. Травница тем временем обошла палату, останавливаясь у каждой кровати.

– Его здесь нет.

– Значит, погиб, – сказала другая девушка, – но в холодные подвалы я не пойду.

– Одной мне боязно.

– Не пойду!

Всхлипывания, удаляющиеся шаги. «Погиб, погиб», – застучало в висках. Карисмус целый день обманывал себя, обманывал, когда шел в лазарет, обманывал, когда искал Рансура в палате. Но холодные подвалы!.. Это означало только одно: Рансура примутся разбирать на части во славу науки. «Как будто крыс и кроликов недостаточно! Не допущу!» – Карисмус выбрался из-под кровати и, распахнув окно, выпрыгнул в ночь.

Холодные подвалы не запирались. До сих пор даже среди вечно голодных студентов не находилось желающих украсть замороженный труп: кто знает, от чего умер тот или иной кролик. Это хранилище предназначалось для подопытных животных, тем больнее было найти там Рансура.

Свет пульсара выхватил бледное лицо друга.

– Не позволю! – прошептал Карисмус. – Пусть арестуют, но я им не позволю… Я отвезу тебя в храм Лита.

Он задохнулся рыданием, но сумел взять себя в руки. Сейчас время действовать, а не оплакивать мертвых.

Тело Рансура оказалось неожиданно тяжелым и одеревеневшим. Его одежда заиндевела и примерзла к камню. Она оторвалась от ложа с противным хрустом, и звук принялся эхом гулять под низким сводами подвалов, от чего Карисмуса пробрала дрожь. У него не было никакого плана, равно как и времени на его составление. Он с трудом выволок тело на улицу и затравленно посмотрел по сторонам: «Только бы никто не увидел!»

Очень кстати подвернулась тележка садовника. Юноша уложил на нее друга и, прикрыв плащом, повез через парк. По дороге прихватил вещи, что припрятал под скамьей влюбленных. Односторонний защитный контур позволил беспрепятственно выйти за ворота академии на пустынные в этот час городские улицы.

Карисмус шел, не останавливаясь, пока солнце не начало припекать. Уже прошло много времени с тех пор как ему попалась одинокая лачуга, другого жилья не встречалось. Неосмотрительно было давать Рансуру клятву доставить его в храм Лита, ведь в Харанде их мало. Беглец повернул на обочину, закатил тележку в кусты и переложил тело на землю, где прохладнее. Дал слово – держи, тем паче – на обряд в нэреитском храме денег все равно нет. А когда у студентов водились деньги? Но даже добросердечный, всепрощающий Лит сочтет оскорблением, если в его храм приволокут разложившийся труп.

Карисмус понял, что загнал себя в угол, и обратной дороги нет: поздно причитать: «Что я натворил?!». Украл тело, бежал из академии, обманув кредиторов, как заправский мошенник, взявший в подручные смерть. Ведь по бумагам он – сорвавшийся.

Карисмус отер пот со лба, солнце жарило как летом. Тело Рансура следовало охладить. Но как – без должных навыков? Любые мало-мальски хорошие идеи требовали для воплощения либо подручных средств, либо знаний и умений, которыми студент-недоучка не обладал.

– Что мне делать, Рансур? – прошептал он. – Ты всегда знал, как поступить. Мне оставалось отбросить гордыню и спросить. Сейчас я готов признать, что был неправ абсолютно во всем, что бы ни делал, что бы ни говорил, готов ползать в пыли, но ты все равно не ответишь.

Карисмус прижался лбом ко лбу Рансура, плакал и просил прощения за то, что остался жив, что не он защитил друга, благородный род которого теперь прервется. Он много за что просил прощения, в том числе за плебейскую неуклюжесть: серебряный медальон ученика академии выскользнул у него из-за ворота и лежал на губах Рансура, пока юноша предавался скорби. Карисмус приподнял его за цепочку и увидел, что с одной стороны блестящий кружок запотел. Это моментально разуверило юношу в том, что смерть вступила в свои права.