– Разгоню я вас, паршивцы, – пообещала Салитэ паукам, – когда ребенка спать уложу.

Старуха опустила Патрину на пол, дала ей тряпичную куклу и направилась на кухню. Девочка некоторое время обсасывала игрушку, затем отбросила ее и быстро подползла к кабинету отца. Там было столько всего интересного, что хотелось потрогать и попробовать на зуб. Она толкнула дверь, та оказалась не заперта. Патрина подползла к низкому столику у дивана, ухватилась ручонками за его ножку и встала.

Все, до чего смогли дотянуться ее маленькие ручки, девочка тщательно обсосала и бросила на пол. Больше всего малышку привлекала красивая блестящая шкатулочка в самом центре груды сокровищ – трудно достать. Но Патрина изловчилась и шлепнула по ней ладошкой. Шкатулочка опрокинулась, крышка открылась, а из атласных недр выкатился черный камешек.

Салитэ поздно услышала шум.

– О, Боги! – прошептала она, увидев, что девочка пробралась в кабинет отца и что-то тянет в рот. Няня предостерегающе вскрикнула. Патрина обернулась на звук, не устояла и шлепнулась на попку. Девочка испуганно моргнула, проглотив артефакт, и расплакалась от испуга и огорчения.

Ах, как же хозяин ругал прислужницу за то, что оставила ребенка без присмотра. Себя он тоже корил: всегда запирал дверь кабинета, а в этот раз позабыл. Как такое могло случиться?

Когда он увидел разоренную шкатулку, едва не лишился чувств. Хотелось надеяться, что анагерий просто куда-то закатился, но магические эманации, пульсирующие в области живота ребенка, делали это предположение несостоятельным.

Карисмус изготовил рвотное средство и напоил им дочь. Та отчаянно сопротивлялась, не желая глотать горький настой, Салитэ причитала, Карисмус раздраженно отмахивался.

Девочка, измученная рвотными спазмами, уснула через три часа на руках тихо плачущей няни. Артефакт не вышел. Слабительные тоже не выгнали его на свет литов. Зато Салитэ имела редкую возможность наблюдать, с каким азартом хозяин избавляет ребенка от грязных штанишек или копается в содержимом горшка.

Не достигнув результата, Карисмус решил прибегнуть к магии. Прислужнице страшно было это вспоминать. Он положил Патрину на стол, напоив слабым снотворным. Салитэ тихонько пела колыбельную, пока глазки малышки не сомкнулись. Карисмус попытался выставить няню за дверь, но она отказалась покинуть ребенка. Маг побурчал, но настаивать на своем не решился.

Он даже не успел завершить первый пас, как девочка распахнула глаза с расширенными от боли зрачками и громко закричала. У Салитэ защемило сердце. Губы Патрины посинели, тельце забилось в судорогах, но стоило магу прекратить ритуал, как плач стал всего лишь свидетельством испуга, а не боли. Зрачки сузились, щечки и губы порозовели. Карисмус опустился на табурет и обхватил голову руками.

На несколько дней хозяин превратился в затворника. Он читал и перечитывал древние фолианты, некоторые из них сохранились еще со студенческих времен, хоть большинство тех книг пришлось продать, чтобы выбраться из Харанда.

«Как же мало известно об истинной сути и способностях заточенных духов», – пробормотал он, захлопнув последнюю книгу. Не иначе камень так привык жить в рыбьих кишках, что хочет остаться в привычном окружении. Откуда он взялся, какой демон в нем заключен? Бедная моя девочка, что за жизнь ожидает ее с такой ношей.

Представьте себе такое нэрехульство: литарии до сих пор вписывают Парящую Деву в анналы своей истории. И виной тому свидетельство безумца по имени Рубиус, который утверждал, что святая собственноручно вышивала при нем заповеди Лита и знала толк в любви. Не в низменной форме, — это все грязные наветы, – а в том, высшем ее проявлении, что приводит верующего в царство бога-солнца.

Госпожа Лебериус оперлась о стол, рассматривая вышивку, и при этом накрыла монограмму ладонью, а другой рукой разгладила несуществующие складки.

«Так и стой, не двигайся», – мысленно взмолилась Анаис. Она хоть и заготовила с десяток объяснений относительно монограммы, но предпочла бы обойтись без них.

– Что ты намерен делать с вышивкой? – спросила хозяйка замка Рубиуса, пришедшего принять работу.

– Хотел подарить этой милой девушке, – литарий указал на Анаис.

– Ах, Рубиус, Рубиус, – покачала головой госпожа Лебериус, – неужели ты желаешь бедняжке неприятностей?

Старичок искренне удивился.

– Я, пожалуй, куплю ее, – задумчиво сказала хозяйка. – Сколько просишь?

Сторговались они моментально. Рубиуса не интересовала материальная сторона вопроса, более всего он заботился о духовной составляющей. Шутка ли, пролить свет Великого Творца в нэреитском гнезде. Рубиус ушел с ощущением выполненного долга, а деньги достались Анаис в качестве вознаграждения за хорошо выполненную работу. Против этого девушка нисколько не возражала. Тут бы она и покинула треклятый замок, но писарь, который словно тень постоянно маячил за плечом у хозяйки, тихо кашлянул и сказал:

– Анаис Кхакай, вам надлежит заполнить налоговую декларацию о доходах и уплатить в казну необходимую сумму. Осмелюсь также напомнить, что вы получали от горожанина Рубиуса пищу.

– Предупреди вы меня заранее, насушила бы сухарей для вашей казны, – мрачно сказала Анаис.

– Шутки здесь неуместны, – ответил писарь.

– Какие уж тут шутки, – тяжело вздохнула девушка, пытаясь подавить раздражение. Харанд ее измотал, а ведь она еще даже не добралась до Эриды – средоточия маразматической бюрократии. – Где взять бланки?

– В городском совете.

– А зеркала путешествий там есть? – с надеждой спросила Анаис.

Писарь тут же заподозрил ее в желании совершить побег и сощурил маленькие колючие глазки. Он был недалек от истины.

– Проводите нашу гостью, – велела ему госпожа Лебериус. Причем интонация явно намекала, что у фразы существует не озвученное продолжение: «чтобы она не наделала глупостей».

Городской совет, как ему и полагалось, находился в ратуше. Анаис, едва ступив под ее своды, сразу же отметила оживление, царившее в почтовом отделении зеркальной переброски.

– Как трогательно, когда люди поддерживают родственные и дружеские отношения, – сказала девушка, глядя, с каким нетерпением некоторые разворачивают свитки, чтобы поскорее их прочесть.

– Это судебные иски, – после некоторой паузы ответил писарь.

Анаис прикусила губу, сообразив, что сморозила глупость. Это же Харанд.

– Личные письма пишут на древесной бумаге и запечатывают в конверты, – любезно просветил ее писарь, – а для важных документов по традиции используют пергаменты из козьих шкур. Свитки зачаровывают особым образом, чтобы текст нельзя было впоследствии изменить. Каждый писарь владеет этим важным заклинанием.

«Только бы не раздулся от гордости и не лопнул», – подумала Анаис.

Писарь остановился перед неприметной дверью и велел:

– Жди. У меня тут связи, – прибавил он с гордостью.

Гнусный сморчок – так окрестила его Анаис – оказался вхож в кабинет секретаря и вернулся достаточно быстро, принеся тугой свиток.

Девушка отыскала свободный подоконник и разложила на нем налоговую декларацию, без малого – тридцать листов. Наивно понадеялась заполнить и тут же подать куда следует, но просмотрев заголовки разделов, она шумно сглотнула.

– Я должна заполнить все?

– Совершенно верно, – любезно подтвердил писарь.

– Но позвольте, – возмутилась Анаис, – как же можно в трехдневный срок предоставить сведения с предыдущего места работы?! А если оно, скажем, в Рипене или, того хуже, в Регалате, я уж не говорю о Хануте?

– И что же? – невозмутимо произнес писарь.

– А то, что зеркальной переброски общего пользования там нет. Рипен – не Харанд.

Писарь усмехнулся и развел руками, дескать, ваши проблемы.

– Можете обратиться к адвокату, – посоветовал он.

– Да пош..! – Анаис нервно оглянулась: «Оскорбление словом при свидетелях. Нет, такого удовольствия гнусному сморчку я не доставлю».