– Мы попробуем снова, я внес необходимые поправки, это должно сработать, – сказал старик. – Ты, дружище, только не отчаивайся. Видят боги, я не отступлюсь, пока не найду способ вернуть тебя. Или пока не умру.
Островитянка. Расплата
По мотивам рассказов Патрины Карагери
Патрина некоторое время прислушивалась к шорохам и ворчанию, доносившимся из кабинета отца, потом явственно различила, как он вышел и запер дверь. «Либо отправился в спальню, либо в лабораторию», – подумала девушка.
Спать не хотелось. Патрина откинулась на подушки, тяжело вздохнула и сомкнула веки. Она долго лежала, но сон все не шел, зато к ней наведался кое-кто другой. В окошко тихо поскреблись. Девушка легко спрыгнула с постели и на цыпочках подкралась к тускло светящемуся прямоугольнику окна. Ночь выдалась темная: небо затянула пелена низких туч.
– Патрина, – тихо позвали с улицы, – Патрина.
Она прижала руки к груди, словно желая замедлить удары сердца. Темнота скроет пылающие щеки, главное, чтобы голос не дрожал. Патрина не бросилась к окну сразу, заставила Бронтуса томиться в ожидании. Хороша бы она была, задешево себя предлагая. Наконец, посчитав, что воздыхатель ждал достаточно долго, она отворила створку.
– О, Патрина, я боялся, что ты крепко спишь и не слышишь, как я зову тебя.
– Кто здесь? – притворно зевая, спросила девушка.
– Неужели ты не узнала меня? Или под твое окошко ходит по ночам еще кто-то?!
Отчаяние, прозвучавшее в голосе молодого человека, сладким бальзамом пролилось на сердце Патрины.
– Ах, это ты, Бронтус, – протянула она. – Который час? Я уже спала и видела прекрасный сон.
– Что же тебе снилось, радость моя? – спросил молодой человек. Он улучил момент и завладел ее рукой.
– Уже и не помню, – вздохнула Патрина, ощущая, как его жаркие губы касаются ладони. Поцелуй за поцелуем Бронтус перемещался выше. Сердце девушки трепетало, голова кружилась.
– Патрина, любимая, – зашептал он, – впусти меня. Ночь сегодня холодная, я согрею тебя своими поцелуями.
Девушка очнулась от сладкого дурмана и отняла у Бронтуса руку.
– Еще чего удумал!
– Патрина, сколько же ты будешь мучить меня?!
– Вот как?! – громким шепотом произнесла она. – Разве я невеста тебе, чтобы делить с тобой ложе?! Уходи, Бронтус!
– Нет, Патрина, не гони меня! Ты ведь еще не вошла в возраст невесты, как же я могу к тебе посвататься?!
– Что ж ты ходишь ко мне под окно, раз я так мала?!
– Ты самая красивая девушка в нашем селении, да что там в селении – на всем Тарнисе. Таких блестящих черных волос нет ни у одной, как и таких золотистых глаз. Я ни есть, ни спать не могу, все о тебе думаю. И однажды ты станешь моей женой! – С этими словами молодой человек запрыгнул на подоконник и припал к губам девушки. Тут бы Патрина и сдалась, но в эту минуту дверь ее комнаты распахнулась и озорница, вздрогнув, отскочила от Бронтуса.
Карисмус, подбежав к окну, оттолкнул дочь и высунулся наружу. Бронтус никогда в жизни так быстро не бегал, но завернуть за угол дома все-таки не успел. Маг вскинул руку и гневно произнес:
– Исмырк иракх!
Проклятие темным облачком ударило юношу между лопаток. Бронтус в один момент съежился, покрылся крупными пупырышками и запрыгал среди травы, оставляя на стеблях нити слизи.
Патрину на секунду пронзила острая боль, но тут же отпустила. Она стерла со лба испарину и, моментально позабыв о приступе, топнула ногой и разрыдалась от обиды на отца.
– Негодница! – возмутился Карисмус.
– Я поклоняюсь Литу, а литарии проповедуют любовь! – возразила Патрина, размазывая по щекам слезы.
– Не нужно понимать любовь в таком узком смысле! Это больше, чем плотские удовольствия! – прервал ее отец.
Когда Карисмус устал читать нравоучения и вышел из комнаты, Патрина в сердцах расшвыряла подушки и, насупившись, плюхнулась на кровать.
– Нет мне жизни в этом доме! – гневно зашептала она. – Отец постоянно воспитывает, не желает замечать, что я уже выросла. Салитэ тоже ходит за мной как за малышкой. Что они там себе думают?! Учиться магии – нельзя, уехать на соседний остров – нельзя, даже в школу при храме не отдал. Ничего нельзя! Так и будет держать при себе, пока я не завяну?!
Грамоте и счету Карисмус обучил дочь сам. Вот только интересных для ребенка книг у него не было, потому и учеба шла со скрипом. Но это давало ему возможность утверждать, что дочь к наукам не способна. С некоторых пор у Патрины возникло подозрение, что и замуж отец ее не отдаст.
– Никто не любит, не понимает! – Патрина сжала кулаки. – Нет, говорить так о Салите несправедливо, и Бронтус меня обожает.
Патрина вздохнула, вспомнив сладкий, так грубо прерванный, поцелуй.
Книги у отца, конечно скучные, но кое-что она из них почерпнула: «Оборотить человека зверем, гадом или птицей можно лишь на сутки. Трансформация на больший срок требует… требует…». Пропись Патрина не помнила. Названия ингредиентов в ней были такие заковыристые, а держать в голове еще и вес каждого из них – совершенно невозможно. Да и зачем? К ступкам, колбам и ретортам отец ее и близко не подпускал.
Патрина собрала раскиданные подушки и вновь подошла к окну.
– Где же ты, склизкий мой квакус? – тихо произнесла она в темноту, подперла щеку кулачком и уж было собралась загрустить о любимом, как вдруг подумала: «Всего-то сутки надо подождать».
На следующий день Патрина была тише воды, ниже травы. Ей вовсе не хотелось, чтобы отец заподозрил неладное, ведь ночью она вознамерилась кое-куда прогуляться. Прежде отец устанавливал защитный контур только при нашествиях полевых грызунов, хищников, слава Литу, на острове не водилось. Теперь же непременно наколдует, чтобы отвадить поклонников.
Патрина положила за щеку скатанный в шарик хлебный мякиш и случайно прикусила язык, более занятая размышлениями, нежели обедом. Карисмус просматривал какие-то записи и поглощал похлебку. Не раз Патрине хотелось подкинуть ему в миску что-нибудь несъедобное. Но заметит ли? Конечно же она любила отца, но рядом с ним чувствовала себя предметом обстановки, и более всего – во время трапезы.
«Главное, чтобы он установил одностороннюю защиту» – подумала Патрина. Во вне такой контур беспрепятственно пропускает, а уж она наберется терпения и подождет за амбаром, пока отец не снимет его поутру. Патрина знала, что маг не станет тратить силы впустую, плетя изощренное заклинание там, где можно ограничиться простым. Целый день она усыпляла бдительность отца примерным поведением и беспрекословным послушанием.
Ночь выдалась ясная. Патрина дождалась, пока в доме затихли все звуки, отворила окошко и потихоньку выбралась наружу. Покрытая росой трава обожгла холодом босые ноги. Девушка на цыпочках прокралась к амбару, прислонилась к бревенчатой стене и осмотрелась. Все спокойно. Перебираясь через ограду, Патрина почувствовала острую боль. «Контур», – поняла она.
Возможно, ей не хватало образования, но в прозорливости ума и наблюдательности девушке нельзя было отказать. Любая магическая эманация вызывала у нее боль, что гнездилась где-то в животе, накатывала внезапно и быстро отпускала. Сколько Патрина себя помнила, эта боль всегда была с ней. Будучи маленькой, она очень пугалась и плакала, а после шести лет стала воспринимать происходящее, как должное. Кроме того, эта особенность делала ее непохожей на других детей.
Девушка спустилась с холма, на плоской вершине которого стоял их дом, обошла стороной село и углубилась в лес. Дыхание моря сопровождало ее повсюду. В ясную погоду с самой высокой точки Тарниса можно было увидеть его собратьев: Кинбаис, Аутаки, Пукапуа и Мотесорти. Они казались такими близкими и одновременно недосягаемыми. Для Патрины. Дочь мага никогда не покидала родных мест, хоть много об этом мечтала.
Между островами сновали суденышки – целые рыбацкие флотилии, – а иногда и шлюпы с торговых кораблей. Даже когда море волновалось, в водах живописных заливов и лагун этого почти не ощущалось. Суда большого водоизмещения приставали в основном к Аутаки и Кинбаису – крупным и находившимся ближе к материку островам, – опасаясь заходить на отмели внутренней части архипелага. Из-за этого малыш Тарнис, окруженный хороводом братьев, был обделен вниманием заезжих торговцев. За подарками и прочими необходимыми вещами Карисмус ездил на Аутаки, но никогда не брал с собой дочь.
