Здесь не было души, которую он искал. И тогда он сделал над собой страшное усилие и вырвал себя из водной стихии, будто ракета, пронзившая толщу воды, взлетев в небо.

…У неподвижно сидевшего Алексея из носа и ушей побежали тонкие струйки крови…

Он летел, как птица, широко расправив руки. Если душа Андрея уже далеко, он не сможет вернуть ее. Не сможет и сам вернуться, из-за огромного расстояния… Он знал, что шаманы иногда умирают во время транса.

Он взлетел вверх. И ступил на диковинную землю, на которой нет места живым. Впереди открывалась хорошо утоптанная дорога, и он пошел по ней, сознавая, что нужно спешить, ведь времени ничтожно мало. Справа и слева слышались плач и стоны – это живые оплакивали своих мертвецов.

Вот он достиг большой поляны. Посредине полыхал костер. На раскаленных углях жарилось мясо. Вокруг блуждали тени, у которых, однако, блестели живые глаза. И глаза эти смотрели на него. Ему предложили отведать мяса. Запах его дразнил обоняние. Шаман ощутил приступ голода, но отказался от соблазна, зная, что после трапезы наверняка не вернется домой.

Он пошел дальше. Впереди открылся космос. Тогда он полетел меж звезд и вновь стал призывать душу Андрея. Космос молчал – и к шаману пришло отчаянье: он ошибся. И здесь ничего…

Снова как стрела понесся он сквозь пространство, только уже не вверх, а вниз, к той поляне, на которой по-прежнему горел костер.

Однако теперь здесь выросли три больших непрерывно движущихся камня, которые преградили дорогу. Как пройти меж ними, не рискуя быть раздавленным? Шаман проскочил в проеме, на миг возникшем в преграде, – и оказался на новой дороге, ведущей к хижине Великой Матери.

Вход в хижину охранял оскалившийся волк. Шаман проскользнул сквозь волка – и тот за его спиной заскулил, как пес. А шаман оказался перед дверью хижины, вход куда заграждала высокая каменная стена – Мать гневалась на людей. Он понял: терять ему больше нечего, времени почти не осталось – и разрушил стену ударом плеча, увидев богиню, сидящую у очага. Лицо Матери было сокрыто растрепанными волосами, выглядела она ужасно: грехи людей довели ее до такого состояния.

Шаман приблизился к ней, нежно взял ее за руку, погладил. Потом расчесал ей волосы деревянным гребнем. Богиня все же подняла было руку, чтобы схватить его… Но он успел крикнуть: «Я из плоти и крови! Я пришел вернуть душу человека, который не принадлежит еще тебе, отдай ее!»

В этот миг Алексей сделал глубокий вдох. И резко сжал ладонь, будто схватил что-то.

Кровь в теле голкипера пришла в движение, потекла по руслу капилляров, вен и артерий, наполняя Андрея энергией тепла. Жизнь возвращалась. Удары пульса были едва слышны, беспорядочны, со скрипящим оттенком. Но они были!

А из груди Алексея вырвался мощный нечеловеческий крик. Он дернулся всем телом – и повалился на пол.

– Что за хрень? – Игорь вскочил со стула и схватился за ключи.

– Посмотри, что там? – сказал ему один из бойцов.

Ожидая приказа, парни коротали время за картами.

Игорь в два шага оказался перед дверью, открыл задвижку окошка. Через решетку он увидел, как шевелится тот, в чьей смерти он был уверен! Рядом на полу лежит бурят, а его нога привязана к руке Андрея.

– Что за черт! – выругался Игорь.

Он выставил вперед пистолет, вставил ключ в замочную скважину, провернул его два раза, и распахнул дверь.

Бурят во весь рост возвышался прямо перед ним.

– Стой! Стрелять буду! – хрипло произнес Клименко, не соображая, что происходит.

Бурят смотрел не мигая. Игорю показалось, будто он взял его голову и сдавил ее так, что затрещали кости.

Бойцы вскочили из-за стола и сомкнулись в кольцо позади Игоря.

– Буду стрелять! – прохрипел Клименко.

– Я всемогущ, – заговорил Алексей, и голос его звучал как труба. – Я никогда не умру. Пуля не долетит до меня и не причинит мне вреда… Если ты вонзишь мне в горло нож, он согнется и не причинит мне вреда. Если я захочу тебя убить, то мне достаточно протянуть руку и коснуться тебя. И ты умрешь, не причинив мне вреда. И я коснусь тебя. Я обещал твою душу Великой Матери…

Алексей протянул вперед руку…

Борис ворвался в комнату, которая служила временным кабинетом Феодоре.

– Что такое?! – воскликнула настоятельница.

Феодора и мать Георгия сидели на диване и о чем-то переговаривались, когда следователь, стукнув костяшками пальцев по двери для приличия, резко распахнул ее. От него не ускользнуло, что в глазах Георгии застыл немой испуг, а Феодора, хоть и осталась по обычаю строга, но пребывала в явной растерянности.

Тайна…

– Что это ты врываешься, как бандит? – грозно произнесла настоятельница, – Ты знаешь, я не терплю…

– Знаю, – сиплым от волнения голосом оборвал ее Борис. – Но очень хотелось поделиться одним соображением. Уж простите… Позвольте присесть?

Феодора и Георгия посмотрели друг на друга. Заговорщицы. Разговор, который прервало его появление, явно был важным.

– Говори, – велела настоятельница, – только быстро. Недосуг мне.

Георгия было приподнялась, но матушка взглядом пригвоздила ее к дивану.

Следователь взял стул, поставил его перед женщинами и сел, глядя на настоятельницу.

– А вот говорить-то будете вы, Фаина Юрьевна.

– Не понимаю я тебя…

– Сейчас поймете. – Борис встал, обошел стул, взялся за его спинку обеими руками – его переполняло возбуждение. – Когда случилось то убийство, в монастыре жили лишь вы и мать Георгия? Так?

– Так, – подтвердила Феодора.

– В течение многих лет в обители происходили православные служения, хоть храм и был почти полностью разрушен. Так?

– Так.

– И вела эти службы мать Георгия. Так?

Георгия развела руками.

– Ты думаешь, что храм – это только стены и иконы? А Дух святой? Он не должен покидать место, которое веками намолено…

– Да не об этом я! – Борис отпустил спинку стула и нетерпеливо сел, – Просто вы с детства опекаете монастырь. Значит, изучили тут все вдоль и поперек. Да, говорят, ваша мать отсидела в советских лагерях. Так?

Георгия сжала губы.

– Вот сколько вам лет? – Борис был похож на троечника, впервые вызубрившего урок «на зубок», такой свой шанс на «пятерку» не упустит.

– Восемьдесят два. Чего старуху терзаешь? – строго ответила за монашку Феодора.

– А вы слушайте, – запальчиво крикнул Борис, глянув на настоятельницу и впервые ощутив, как Феодора-Фаина спасовала перед ним.

Ему стало немного стыдно за это, он стал говорить мягче:

– Когда Романовы жили в Тобольске, игуменья монастыря состояла с ними в контакте, это общеизвестно. Но не все знают, что она пыталась организовать их побег. Вы знали об этом? Наверняка, были архивные записи…

Феодора и Георгия переглянулись снова.

– А откуда ты… – начала и осеклась Феодора.

Георгия суетливо перебирала пальцами свои черные костяные четки. Борис вдруг краем глаза разглядел на камнях какие-то надписи…

– Я знаю больше, – заговорил он, глядя на Феодору, – что вы мне многого еще не рассказали. А желание утаить от следствия информацию вызывает подозрение… Вот вы, – он вновь переключился на Георгию, и старушка вскинула на него настороженные глаза. – Вы ведь точно знаете, как и почему убитая женщина оказалась на воротах монастыря… И молчите.

От неожиданности Георгия выпустила четки из рук, они с громким стуком упали на пол.

– Ты что это, окаянный, что говоришь-то?!

– И еще… Я знаю, в какой деревне вы родились, я навел справки, – добавил Борис, – и про ту деревню все теперь понял…

Феодора цепко взглянула в глаза монахине:

– Георгия, а где ты была в то утро? Не помню тебя…

Обычно, так повелось с самого начала, старушка, как верный пес, спала на этом самом диване, в проходной комнате, у кельи игуменьи.

– Так где ты была, мать, не слышу? – настойчиво повторила Феодора.

Георгия сникла, по щекам потекли слезы. Она подобрала с пола четки, достала из кармана носовой платок и громко высморкалась. Сложила платок обратно. Вытащила за толстую нитку из-под платья нательный крестик, поцеловала его. И, громко вздохнув, стала говорить: