Дома она достала заветную коробочку. Нина Николаевна выхватила ее из рук дочери и раскрыла — перстня с бриллиантом там не было. С Ириной сделалось дурно. Приведя дочь в чувство, мать устроила ей допрос: каков был перстень, когда она его видела в последний раз, точно ли бриллиант? Дочь, икая и всхлипывая, заверяла, что перед тем, как положить футляр в сумку, она раскрывала его, дабы еще раз полюбоваться на изумительную работу ювелира, и только потом убрала в сумку и больше не выпускала ее из рук.

Нина Николаевна тут же позвонила хозяйке дома, где дочь была в гостях: молодой человек, предложивший перстень, уже ушел, но его рекомендовали с самой лучшей стороны. Более того, драгоценность оказалась знакомой и хозяйке дома — она сама хотела купить и даже оценивала в ювелирном, но муж отказал в деньгах. Все видели, как Ирина взяла перстень, при всех она писала расписку, обязуясь выплатить деньги.

После этого Нина Николаевна позвонила знакомому юристу, рассказала о неприятности и услышала в ответ, что деньги могут истребовать по суду: есть расписка, свидетели, готовые подтвердить передачу вещи и ее стоимость. Дело, конечно, не уголовное, но в случае иска платить все же придется.

Разговор с первым мужем, отцом Ирины, был тягостным и безрезультатным — сухо и очень вежливо тот категорически отказал в помощи. Услышав в трубке короткие гудки отбоя, Нина Николаевна обозвала бывшего супруга скотиной и, кусая губы, упала на диван. Все плохо, куда ни кинь! Даже если выплачивать частями, это долгая кабала, отказ от запланированного к приобретению себе, дочери и сыну, а все они сидят на шее у Коли.

Голова у Нины Николаевны просто разламывалась от боли. Она приняла анальгин и прилегла на диван, положив на лоб полотенце, побрызгав валокордином на ковер. Если муж заглянет к ней, то сразу учует резкий запах сердечных капель, увидит полотенце на голове супруги. Это поможет избежать неприятного разговора, оттянуть его, а там посмотрим. Не может быть, чтобы не родилась спасительная идея в ее изворотливом, привычном к интригам уме.

Вечером Николай Евгеньевич Филатов, как обычно, работал дома: просматривал квартальную сводку, условными значками помечая на полях те моменты, о которых надо будет потом поговорить с главным инженером, со снабженцами, с группой народного контроля…

Стоявший на краю стола телефон слабо тренькал — жена кому-то названивала с параллельного аппарата. Потом раздались длинные звонки. Поначалу Николай Евгеньевич не обратил на них внимания — подойдут домашние, но телефон не унимался, и ему пришлось снять трубку:

— Слушаю.

— Николай Евгеньевич? — осведомился приятный баритон.

— Да, — Филатов отложил карандаш.

— Хорошо, что слушаете. Слушайте внимательно, — хохотнули в наушнике. Николай Евгеньевич хотел рассердиться, но последующие слова заставили его действительно быть внимательным.

— Надеюсь, уже знаете о серьезных финансовых затруднениях, возникших в вашей семье?

— Простите, не понимаю.

— Значит, не знаете, — огорченно вздохнул баритон. — Ваша дочь — кажется, Ирина? — потеряла кольцо, взятое под расписку с обязательством выплаты крупной суммы денег.

— Какое кольцо?

— С камушком. Бриллиант называется.

— А вы кто? По-моему, вы так и не представились?

— Поверьте, дорогой Николай Евгеньевич, это сделано не от недостатка воспитания. Мне лучше сохранять инкогнито.

— Вы думаете? Но как разговаривать с неизвестным человеком о семейных делах? Не зная ни человека, ни того, насколько он правдив.

— Правдив, очень правдив, — заверил баритон. — Сумма, о которой идет речь, весьма приличная, а ваша семья давно живет в долг. Вы, наверное, и об этом не знаете?

— Нет, — вынужден был признаться Филатов. — Объясните, что значит «в долг»? И почему именно вы сообщаете об этом?

— О, у меня собственные интересы, — баритон негромко рассмеялся. — А в долг и значит в долг. Ваша жена любит жить не по средствам и многим должна, причем немалую сумму, а тут еще такая неприятность. Поверьте, я искренне хочу вам помочь.

— Дадите взаймы? — съязвил Николай Евгеньевич.

— Зачем же, — нисколько не обиделся неизвестный собеседник. — Я не бросаю денег на ветер. У вас нет к ним должного уважения, поэтому заем не решит проблем. Все равно потом придется отдавать, а сейчас дают только под хорошие проценты. Понимаете?

— Нет, не понимаю. И давайте прекратим этот разговор! — Филатов хотел повесить трубку, но баритон быстро сказал:

— Подождите! Могу предложить обоюдовыгодное соглашение, и ваши проблемы будут решены. Ручаюсь.

— Послушайте, вы! Я не занимаюсь обоюдовыгодными сделками ни за свой счет, ни за государственный! Прощайте! — и Николай Евгеньевич бросил трубку. Он ждал: сейчас телефон вновь затрещит и сочный баритон опять начнет плести словесную паутину, полную неясных намеков, вызывающих в душе тревожный холодок. Но телефон молчал.

Николай Евгеньевич взял квартальную сводку, однако цифры путались в глазах, не шел из ума странный разговор. Филатов встал и пошел в комнату жены. В конце концов надо внести ясность: кто-то звонит, намекая на финансовые затруднения, а сам он, не без основания считающий себя главой семьи, пребывает в полном неведении. Пусть Нина потрудится объяснить, в чем дело.

Заглянув в ее комнату, он увидел супругу лежащей на диване с полотенцем на голове. Резко ударил в ноздри запах сердечных капель. Начинать тягостные объяснения на ночь глядя, а потом встать утром с тупой головой, ехать на работу со встрепанными нервами, сидеть там целый день, как китайский болванчик, ничего не соображая. Да она сейчас толком ничего и не скажет: привычки Нины Николаевны хорошо ему известны.

Филатов, ничего не спросив, прикрыл дверь.

Глеба всегда возмущало, почему при широко декларируемом всеобщем равенстве некоторые категории трудящихся имеют возможность лежать в закрытых больницах с цветными телевизорами и телефонами в палатах, получать самые дефицитные лекарства, отдыхать в лучших курортных местах, а другие трудящиеся лечатся в обычных поликлиниках, лежат на койках в коридорах, часами ожидая сестру или врача?..

Мысли мыслями, но человек слаб, и, когда маме пришлось ложиться на операцию, Глеб, скрепя сердце, начал обивать пороги, чтобы устроить ее именно в закрытую больницу, где есть любые специалисты и лекарства. С большими трудами, но удалось. Весь тот день, когда мать оперировали, Глеб кругами ходил вокруг телефона и, только узнав, что все хорошо, немного успокоился.

Сегодня был день посещений. Он шел по шоссе, петлявшему между стройных берез: новые корпуса больницы располагались на окраине города. Надо ехать на метро, потом на автобусе и шагать по шоссе. Но, поскольку сюда преимущественно приезжали люди на персональных или собственных автомобилях, транспортные проблемы их не волновали. И ни разу ни одна из машин не притормозила, никто не предложил Глебу подбросить его, хотя все прекрасно знали, что одиноко идущий по шоссе человек может направляться только в больницу.

Обогнал очередной автомобиль — черная персональная «Волга» — и неожиданно остановился. Когда Глеб поравнялся с машиной, передняя дверца распахнулась и сидевший рядом с водителем мужчина лет пятидесяти спросил:

— В больницу? Садитесь, подвезу…

Это было так неожиданно, что в первый момент Глеб просто растерялся. Бормоча слова благодарности, он устроился на заднем сиденье.

— Поехали! — скомандовал мужчина водителю и, повернувшись к Глебу, поинтересовался: — У вас кто лежит?

— Мама.

— А у меня теща… — вздохнул мужчина. — Зачем вы с сумкой? Там хорошо кормят.

— Я знаю, — усмехнулся Глеб. — Но хочется домашнего, да и самому есть надо. Вот и хожу по магазинам, кругом очереди, в одном нет того, в другом этого.

— Такая проблема?

— Вы сами в магазины ходите когда-нибудь? Или получаете паек?