— Да, — ответили на том конце провода глубоким баритоном.

— Это я… — вздохнул Борис Иванович. — Не даю покоя?

— Покой нам только снится, — коротко ответил Оракул. — Что еще приключилось в датском королевстве?

Рассказывая о последних новостях, Усов представлял, как его собеседник щурится, недовольно постукивая толстыми пальцами по подлокотнику инвалидного кресла.

— Ясно, — пророкотал баритон.

— Придется побеспокоить стойкого оловянного солдатика, — в который раз за сегодня вздохнул Усов.

— Сделаем, — заверил Оракул.

— Милованов! — сняв трубку, привычно назвался Роман Александрович и услышал знакомый, чуть надтреснутый тенорок, однажды уже беспокоивший его на даче.

— Роман Лексаныч, дорогой, опять та же история…

— Не понимаю, — сухо ответил Милованов, хотя прекрасно понял. Только не объяснять же, что сейчас происходит в глубинах его ведомства, когда наверху сидят новые люди, выдвигающие непривычные требования, поговаривают о выборности руководителей. Если до этого дойдет, вряд ли Милованову быть избранным.

— Я объясню, — с неприятным упорством продолжил собеседник. — Помните просьбу относительно семьи, потерявшей кормильца?

— Припоминаю, — схитрил Милованов. — Я полагал инцидент исчерпанным, необходимые меры приняты.

— В том-то и дело, что не исчерпан! Дочь, видите ли, воспылала жаждой выяснения истины. Вернее, не дочь, а падчерица. Накатала заявление, теперь людей следователи дергать начнут…

— Я не могу нарушать закон, — холодно перебил Роман Александрович. — Существует установленный порядок рассмотрения заявлений граждан, а также прокуратура, надзирающая за этим. Если нет никакого криминала, то нечего волноваться.

— Отказываетесь помочь? — посте непродолжительной паузы осведомился знакомый. — Обидно… Не хотелось вам напоминать о некоторых, так сказать, деталях, об определенных обязательствах, существующих между деловыми людьми.

— Не хочется, так не напоминайте! — разозлился Милованов. Какого рожна им надо? Сдурели совсем, думают, он Господь Бог, всемогущ и всеведущ? У него собственных забот полон рот, а забивать его хлопотами до такой степени, что станет невозможно дышать, он совершенно не намерен, как не намерен ввязываться в истории, могущие привести на жесткую скамеечку в зале, где при стечении любопытного народа предоставляют последнее слово. То, в чем он до этого шел навстречу, недоказуемо, а сейчас зримо обозначилась грань, ступив за которую, подставишь себя… Нет, шут с ними, пусть клянут его и презирают. Он хочет спокойно получить причитающийся пенсион с отставкой.

— У вас все? — как подчиненного мелкого ранга спросил он. Спросил жестко и зло. — Тогда будьте здоровы!

— Эксгумация сейчас практически бесполезна, расхаживая по кабинету, говорил Глотов. — Хотя не исключаю возможности ее проведения. Ты читай, ребята хорошо поработали, целая система крупных хищений прослеживается по месту службы покойного Филатова. Кончик ниточки есть, скоро весь клубочек размотаем, и приведет он, как в той детской сказочке, к мифическому Оракулу и «поставщикам по февралю». Тебе тоже попотеть придется, заходя с другого бока к тепленькой компании. Чем больше влезаю в дело, тем крепче уверенность, что падчерица Филатова не ошиблась, написав заявление об убийстве. Конечно, окажись у нас под руками Фомин, было бы проще, но парень нас боится, как, впрочем, и остальных.

— Сами виноваты, — поднял голову Соломатин. — У меня иногда возникает ощущение, что мы очень долго болели, а теперь помаленьку начинаем выздоравливать. Медленно, но выздоравливать. Однако многие в это не верят. Вера штука такая — убить можно быстро, а завоевать ее снова…

Сейчас, сидя напротив неприбранной, ежеминутно запахивающей на груди линялый ситцевый халатик молодой женщины с младенцем на руках, Глеб вспомнил разговор с Глотовым.

— Чего хотите-то? — убирая свободной рукой со лба потные волосы, устало спросила подружка Жорки-Могильщика.

Соломатин покосился на развешенное по веревкам бельишко, на небогатую обстановку загородного домика. Хорошо, что он нашел Люсю, плохо, что нет самого Жорки. Попробовать поговорить с ней откровенно? Поверит ли? Не просто, как человек человеку, а как милиционеру, увидит ли в тебе правду и опору, защиту и справедливость? Не секрет, что один дурак, надевший на себя милицейский мундир, может принести столько вреда, что потом не отмоешься никакими газетными публикациями о героизме.

— Хочу узнать, где Жора, — ответил Глеб.

— В Москву поехал, — придерживая прыгавшего у нее на коленях ребенка, сказала Люся. Достав из кармана платок, вытерла им слюни на губах своего чада. — Дела у него. Обещал уехать скоро отсюда.

— Куда? — заинтересовался Соломатин.

— Куда? — отмахнулась Люся. — Сам не знает, врет постоянно. Думает, я не понимаю, дурочку нашел мозги пудрить обещаниями. Вот он, подарок его, Клавка.

— А я думал, мальчик, — улыбнулся Глеб.

— Ага, похожа, вся в отца, — бледно улыбнулась Люся. — Тоже вырастет болтушкой. Зачем он вам? Просто так из вашей конторы не приезжают, да еще в такую даль.

— Когда вернется? — словно не слыша ее вопросов, продолжал гнуть свое Соломатин. — Зачем поехал, не говорил?

— Он все письма писал, — горько усмехнулась Люся. — Я-то, дура, думала, что другую нашел, собрала одно порванное, сложила по клочкам. Он ведь как: обязательно выпивши пишет. Пропади она пропадом, эта водка…

— Вы насчет письма, — деликатно напомнил Глеб.

— Ах да, сложила я клочки, а там все какому-то Вите он грозит заявить на него, если тот денег не заплатит. Не знаю! — упреждая вопрос Соломатина, покачала она головой. — Ни Вити не знаю, ни его адреса, ни Жоркиных дел. Ничего не знаю. Письмо он отправил, а потом ходил в город звонить. Вернулся довольный, сказал, что договорился обо всем, скоро ему заплатят и мы уедем на юг. А сегодня собрался в Москву, у него там на почте свидание назначено.

— На какой почте?

— Родня ему переводы присылает, — объяснила Люся. — Всегда на одно почтовое отделение, на Бронной.

— Во сколько встреча? — поднимаясь и глядя на часы, спросил Глеб. Было двенадцать. — Фото Жоры можете дать?

— Точно не знаю, вроде в два. Карточка вот, возьмите, если надо. А что случилось?

— Будем надеяться, ничего… — уже от дверей ответил Соломатин и вышел во двор.

После сонного загородного покоя вокзальная суета, окружившая Жорку, показалась бестолковой.

Выбравшись из толкучки, он умело влез в середину длинной очереди за мороженым и получил расползающееся от жары «эскимо». Перейдя на теневую сторону улицы, он пошел, облизывая несладкую шоколадную глазурь. Интересно, кто придет на встречу с ним? В телефонном разговоре Жорка настаивал, чтобы пришел человек, который сможет правильно оценить стоимость продаваемых материалов. В успехе не сомневался — есть второй экземпляр бумаг, спрятанный в только ему известном месте. Придется Вите с его драгоценным шефом раскошелиться, удовлетворить скромные потребности Жоры Осипова, выдать на домишко, на дачку да на обзаведение. Не зря он собирал всякую грязь, она тоже денег стоит. Почитал Витя его письмецо, отправленное на адрес Шаулова, и сразу стал сговорчивым. А там ведь только чуток приоткрылся Жора, считай, самую малость, но подействовало, зацепило крючком намертво.

Доехав до Пушкинской площади, Жорка сошел с троллейбуса и мимо кафе «Лира» пошел по Бронной. Вскоре показалось знакомое здание отделения связи.

На почте Жорка сел лицом к двери. Время тянулось медленно, лихорадочное возбуждение, владевшее Жоркой в первые минуты ожидания, успело смениться сначала легкой нервозностью, а затем тупой апатией — неизвестный посланец опаздывал уже на семь минут!

Входили и выходили не те люди. Сперва женщина с плаксивым ребенком, за ней мужик лет под сорок. Скосив глаза, Жорка видел, как он выписывал на открытке приветы родне. Потом опустил ее в ящик и направился к выходу. И тут в зал вошел очкастый малый с дипломатом в руках.