— У зеркала валидол, подай…

Стоя у дверей подъезда, Виктор Степанович нетерпеливо покусывал губы, ожидая возвращения парней, бросившихся следом за швейком и Фоминым. Успеют их прихватить или нет? Было предчувствие, что не успеют. Сейчас у беглецов словно крылья выросли — дуют к спасению, как сумасшедшие. Правильно, кому охота иметь неприятности? Спрячутся в квартире и не выковырнуть их потом оттуда, тем более ее номер удастся определить только приблизительно. Приказать подряд прозвонить все квартиры подъезда? Не стоит, можно самим нарваться на неприятности. Где гарантия, что швейк не вызывает милицейский наряд?

Виктор Степанович никого убивать не собирался — так, разыграл психологический этюд, с угрозами и щекотанием нервов. До подобных развлечений он был великий охотник. Не без оснований полагал, что страх поднимает из глубин души первобытный инстинкт самосохранения, загоняет разум и способность анализировать ситуацию в дальний угол, оставляя только неудержимое желание уцелеть любой ценой! Страх долго помнится. На чувстве страха человека можно заставить делать многое и столь же многого не делать. Редко кто способен устоять перед страхом, и Фомин не устоял бы, да влез в дело шустрый чистоплюй с пустым ведром. Рунин горько усмехнулся: «Вот и не верь после этого в примету, что пустое ведро к неудаче!»

Увидев лица помощников, выскочивших из подъезда, Виктор Степанович понял: его предчувствия оправдались.

— Ну? — он обвел глазами виноватые лица парней.

— На третьем, — осторожно ответил один. — Там четыре квартиры на площадке, но прозванивать мы не стали.

— Слава Богу, догадались. — Рунин пошел к машине, парни поплелись за ним. Подойдя к «Жигулям», он обернулся.

— Ты, — ткнул в сторону бежевого, — немедленно линяй из города! Нож в речку кинь!

— Вы, — обратился он к другим, — остаетесь здесь. Если Фомин выйдет, отправитесь за ним. Доложите, куда и зачем ходил, где остался. К утру пришлю смену. Швейка пока не трогать, — распорядился Виктор Степанович, садясь за руль. — Потом с ним разберемся. Утром пусть один из вас его проводит, поглядит, куда пойдет. Садись, подвезу… — махнул он рукой «черной куртке».

Выехав на Радищевскую, погнал вниз, к набережной. Заехав в знакомый глухой переулок, достал другие номера, приказал пассажиру помочь сменить.

— Водить умеешь? — закончив работу и вытирая руки чистой тряпкой, спросил у него Рунин. Тот кивнул в ответ. — Держи ключи! Отгони тачку на Хохловку. Ключи положи в багажник.

Бросив тряпку, Рунин не оглядываясь пошел по переулку в сторону оживленной магистрали. Из ближайшего телефона-автомата позвонил:

— Привет, это я… Сгоняй на Хохловку, там моя лайба стоит, ключи в багажнике. Отгонишь к Мирону, пусть ее срочно перекрасит и завтра подгонит ко мне. Все. Привет!

Сунув под язык таблетку валидола, хозяин квартиры немного расслабился:

— Проходи, я счас…

Фомин несмело шагнул в комнату, огляделся. Под высоким потолком золотился абажур старинной люстры из яшмы. На стенах множество тесно заставленных разнокалиберными книжками полок. Ковер на стене, пара кресел, широкий диван, буфет с небогатой посудой, письменный стол, заваленный бумагами, на стене фотография в рамке. Заляпанный грязью с головы до ног, прижимая к себе дынеобразный мяч и ловко увертываясь от протянутых к нему в стремлении задержать чужих рук, рвался к воротам соперников крепкий мускулистый парень. Внизу черным фломастером размашисто написано: «Спасибо, Червонец!»

— Разглядываешь?

Хозяин неслышно вошел в комнату.

— Ты? — показал на фотографию Юрка. — А почему Червонец?

— Играл под десятым номером, — хозяин сел в кресло, взял на колени телефонный аппарат. — В команде говорили: «Отдай дыню Червонцу, и все будет в порядке», — и начал набирать номер. — Позвоню в милицию.

— Не надо!

Хозяин отставил аппарат и указал Юрке на второе кресло:

— Присядь… Меня зовут Глеб. Рассказывай. Почему милицию вызывать не хочешь?

— Ты сам-то кто? — исподлобья глянул на хозяина Фомин.

— Так, неудавшийся художник, — усмехнулся тот, подошел к столу, переворошил бумаги и подал Юрке несколько акварелей.

Фомин перебрал листы. Узнал старый Ватин переулок — мокрый, с прилипшими к темному асфальту разноцветными листьями, грустный в непогоду, со старой церквушкой, упершейся колокольней в низкие облака. Задержал взгляд на портрете молодой женщины с темными глазами…

Странный мужик этот Глеб. Не побоялся полезть в драку, а ведь, наверное, видел у бежевого нож. Притащил к себе домой, поит чаем, показал картинки…

Как отблагодарить хозяина, словами? Спасибо, мол, выручил, может, когда и я отплачу тем же? Нет, Фомин не сможет отплатить. Денег предложишь — обидится, по морде даст и будет прав. Не все в жизни покупается и продается, не все, как бы ни хотел Виктор Степанович. Так чем и как отблагодарить?

— Вон, видишь? — подошедший сзади Глеб показал ему на двух парней, устроившихся на лавочке. — Знакомые?

— Нет, — не оборачиваясь ответил Юрка. — Один только знакомый был, тот, с машиной, а других не знаю.

— Долги?

— Какие долга? — пожал плечами Фомин. — Просто вляпался в дерьмо по уши, а теперь не знаю, как выбраться. И тебе в мои дела соваться не стоит. Зачем?

— Люди должны помогать друг другу.

— Ага, — зло рассмеялся Юрка, — уже помогали. И помогли… В дерьмо влезть.

— Да ты чего? — повернул его к себе лицом Глеб. — Их боишься, милиции заявлять не хочешь. В чем дело? Украл?

— Нет, — Фомин отрицательно помотал головой. — Не украл, не убил, только этого никому не докажешь.

— Существует презумпция невиновности.

— Это на бумаге, — усмехнулся Юрка, — а в жизни? Кому охота разбираться? Я таких пока не видел. Может, разберутся, но когда?! Мне один знакомый подборку газет дал. Прекрасные статейки: одного морально забили на работе, другого ни за что в тюрьму укатали. Теперь разобрались, а им от этого легче, когда вся жизнь переломана? Молчишь? То-то…

Он шагнул к двери:

— Пойду я… Спасибо, только, кроме слов, отплатить тебе нечем.

Хозяин молча смотрел в окно. Сиреневые сумерки сгустились, зажглась первая звезда, тише стал шум машин. Налетел порыв ветра, закачал ветви деревьев, зашелестел листвой.

— Я тебе телефон свой оставлю, — смущенно откашлявшись, Юрка взял с кухонного столика клочок оберточной бумага, написал номер телефона и фамилию. — Позвони… И прости. Не могу всего рассказать. Один я остался совсем. Ну, правда, есть родня, но это так… В общем, заходил я недавно по просьбе того, что у машины стоял, к одному мужику, бумага относил. Потом через пару дней к нему снова зашел, а он висит…

— Как это? — не понял Глеб. — Да ты сядь!

— Нет, — Фомин попятился к двери. — Зачем тебе в это путаться? Не надо… Памятью мамы клянусь, не виноват я, что он повесился! Они от Могильщика все узнали, ну эти, во дворе.

— Загадки… — протянул Глеб. Он был озадачен: какой-то висельник, драка во дворе — что за всем этим? — Куда пойдешь? Внизу двое сидят. Не боишься?

— Не, — криво усмехнулся Юрка. — Ты не думай обо мне плохого, ладно?

— Подожди секунду. — Глеб вышел в комнату и, быстро вернувшись, протянул Фомину маленький картонный прямоугольничек. — Здесь мои телефоны. Позвони утром на работу и приходи. Слышишь? Обязательно!

— Ладно, — отведя в сторону глаза, выдавил из себя Фомин и шагнул за порог.

— Ты обещал! — напомнил хозяин, стоя в дверях.

Не отвечая, Юрка тихо спустился по лестнице, открыл окно и высунулся. На счастье, оно выходило на другую сторону двора и сидевшие на лавке не могли его увидеть. Примерившись — не слишком ли высоко — он сел на грязный подоконник и соскользнул вниз. Не удержав равновесия, упал на четвереньки, быстро вскочил и заторопился к подворотне, пока его не заметили.

Утром, выйдя из подъезда, Глеб повертел головой, высматривая парней, занявших вчера вечером позицию на лавочке. Двор был пуст. Под лавкой лежала смятая обертка от жевательной резинки да наметенная ветром кучка рано опавших листьев. Постояв немного, он направился к троллейбусной остановке.