Собственно, о предстоящей работе во всем ее объеме они уже договорились с Гущиным, который просил Николая Васильевича отныне считать его в этом деле своим первым помощником, и проводить дальнейший поиск решили по таким основным направлениям.

Прежде всего, выяснить, кто был в действительности командиром партизанского отряда «Мститель», о котором писал Воронец, предполагая, что этим погибшим в конце 1941 года партизанским вожаком мог быть генерал Мишутин. Во-вторых, уточнить обстоятельства возможного пленения комдива. Для этого полезно встретиться с Матвеем Лыковым и его друзьями, которые видели, как немцы увозили пленных. Быть может, они вспомнят, как эти пленные выглядели. Стоит также сделать объявление через местную газету, чтобы выявить других людей, возможно, встречавших в те дни в лесу близ хутора небольшую группу бойцов и командиров во главе с генералом. Наряду с этим попытаться разыскать бывшего начальника связи мишутинской дивизии, который был послан на розыск штабной группы (Гущин обещал уточнить фамилию этого офицера). Не исключено, что это даст новую ниточку для дальнейшего поиска.

Чтобы все это осуществить, требовалось побывать в памятном крае, на месте последнего боя Мишутина. Переписка по почте сейчас помочь уже не могла, она лишь затягивала дело. Поэтому Дружинин и Гущин решили: будущим летом или, скорее всего, в начале осени, когда у директора зерносовхоза минует страда, взять отпуска и, пригласив с собой Ивана Тимофеевича Воронца, поехать к Матвею Лыкову, который к тому времени уже вернется из армии. А пока суд да дело, Дружинин с лейтенантом Строговым будут продолжать поиск через архивы.

С этими планами Дружинин и вернулся в Москву, не подозревая, что вскоре их придется поломать, даже полностью от них отказаться из-за одного непредвиденного события, которое всему этому делу дало совершенно новый, неожиданный поворот.

В один из дождливых дней в конце ноября Дружинин сидел у себя в кабинете и беседовал с сотрудником. Их разговор подходил к концу, когда на столе зазвонил телефон. Дружинин взял трубку.

— Товарищ подполковник! — услышал он взволнованный голос Вени Строгова. — Есть интересные новости.

— Что такое?

— Новые сведения о генерале Мишутине.

— Не с бородой? — недоверчиво усмехнулся Дружинин.

— Абсолютно новые, серьезно вам говорю.

— Ну что ж, серьезный Веня, — сказал Николай Васильевич, взглянув на часы, — жду тебя через пятнадцать минут.

Точно в назначенное время лейтенант был в кабинете Дружинина. И прямо с порога громко сказал:

— Откровенно говоря, подобного я никак не ожидал! — Черные глаза Вени сверкали гневом.

Однако не суровость лица лейтенанта (она была привычной) подсказала Дружинину, что произошло нечто из ряда вон выходящее, а то, что стеснительный, сдержанный по натуре Веня вел себя в кабинете начальника с несвойственной ему вольностью: забыл поздороваться, шумно высказывал собственные заключения по делу, не доложив его сути.

— Не мельтеши! — строго сказал Дружинин лейтенанту. — Сядь и расскажи все по порядку.

И только тут Веня как бы пришел в себя.

Извините, товарищ подполковник, — проговорил он тихо, сел и начал рассказывать.

Из его короткого торопливого рассказа Дружинин узнал, что Комитетом государственной безопасности одной из закавказских республик недавно арестован агент иностранной разведки некто Сологубов, который на допросе назвал Мишутина в числе других руководителей разведцентра, забросившего этого агента на территорию Советского Союза. И что названный Мишутин, по словам Сологубова, в прошлом советский генерал, командир стрелковой дивизии.

Услышав это, Дружинин с минуту сидел молча. Потом встал, подошел к окну, за которым шумел затяжной осенний дождь, долго стоял, рассеянно наблюдая, как ползут по стеклу мутные капли. После этого прошелся по кабинету и опять сел на свое место. Достал из стоявшего рядом сейфа желтую картонную папку, куда собирались сведения о Мишутине, стал перебирать лежавшие там бумаги.

«А почему, собственно, это известие так огорошило меня? — подумал вдруг Дружинин. — Ведь в тот день, когда была заведена эта желтая папка, я сам дал задание Строгову проверить по нашим, комитетским, каналам, не имеется ли чего о Мишутине».

Да, такое задание лейтенанту он действительно давал. Но, откровенно говоря, давал на всякий случай, для успокоения совести, чтобы потом можно было сказать себе: проверено все и везде, по всем линиям. Тогда он и мысли не допускал, что может открыться нечто подобное, хотя в его памяти еще свежи были слова того, третьего пассажира в купе поезда, подходившего к Минску: «Вы гоняетесь за призраком. Кому это нужно! Может, давно сгнил где-нибудь в плену или того хуже...»

Дружинин закрыл желтую папку, завязал тесемки. Негромко сказал:

— Все это, Веня, надо проверить. Позвони на Кавказ, попроси, чтобы прислали протокол допроса этого Сологубова.

Через несколько дней протокол допроса уже лежал на столе у Дружинина. Точнее, не весь протокол, а только часть его — запись с показаниями арестованного агента о Мишутине. Начиналась она вопросом об учебе Сологубова в разведывательной школе перед его заброской в Советский Союз:

На этом протокольная запись обрывалась. В конце ее, перед подписью следователя, было сделано примечание, из которого Дружинин узнал, что в процессе дальнейшего допроса Сологубова фамилия Мишутина им больше не называлась. Допрашивать же его еще раз специально о Мишутине в республиканском Комитете государственной безопасности не стали, отчасти из-за срочности запроса из Москвы, а главным образом по той причине, что им неизвестны намерения и дальнейшие планы подполковника Дружинина, который заинтересовался личностью Мишутина.