Седьмого ноября, в первый день праздника, Дружинин дежурил в комитете. И во время этого дежурства, когда выпала свободная минута, решил написать письмо Гущину.

Начавший службу у генерала Мишутина начальником оперативного отделения и выросший до начальника штаба, Гущин, несомненно, должен был хорошо знать своего комдива, а главное, как теперь Дружинину стало окончательно ясно, Гущин находился вместе с Мишутиным в тот период движения по вражеским тылам, когда произошел решающий бой дивизии, быть может, ставший для ее командира последним.

Написав и в тот же день отправив письмо, Николай Васильевич ожидал ответа. Но так и не дождался.

Однажды, уже в середине ноября, Дружинина вызвал его начальник и сказал, чтобы он подобрал сотрудника в командировку в Краснодар.

Выяснив, что там за работа, Дружинин попросил направить в Краснодар его самого.

— Не вижу в этом никакой нужды, — заметил начальник. — Там справится любой сотрудник.

— У меня в Краснодаре дело есть, Илья Кириллович.

— Дело? Какое?

Дружинин сказал, что в одном из районов Краснодарского края живет полковник в отставке Гущин, с которым ему надо обязательно встретиться.

— Уж не опять ли по делу того комдива? — спросил Илья Кириллович. — То в Подольск, теперь в Краснодар...

— Раз уж взялся за гуж... — Дружинин улыбнулся. Но улыбка вышла какая-то виноватая, потому что начальник разговаривал с ним явно неодобрительным тоном. Дружинину стало неловко за эту улыбку, он почувствовал, что краснеет, а от этого разозлился на себя еще больше и закончил в несвойственном ему резком тоне: — В общем, надо это дело довести до конца!

Илья Кириллович сложил на животе пальцы, привычно покрутил ими, примирительно сказал:

— Ну что ж, надо так надо...

Через три дня Дружинин уже был в Краснодаре. В понедельник приступил к своей работе в УКГБ, закончил эту работу в субботу вечером. А на другой день выехал в район, где отставник Александр Платонович Гущин возглавлял один из зерносовхозов. Они встретились в директорском доме на краю поселка. Гущин оказался загорелым худощавым человеком лет сорока пяти. Один, пустой, рукав его пиджака был аккуратно заправлен в карман. Приветливо улыбаясь, он поздоровался с московским гостем левой рукой, сказал:

— А я только вчера вам письмо отправил.

Они несколько минут беседовали о разных пустяках, а когда жена Гущина оставила их наедине, начали свой главный разговор.

— Так что вас, Николай Васильевич, больше всего интересует? — спросил Гущин.

— Как я уже писал в письме — обстоятельства последнего боя Мишутина.

Гущин какое-то время молчал, собираясь с мыслями, затем положил в пепельницу потухшую папиросу и, откинувшись на спинку плетеного кресла, начал рассказывать.

И вот что Дружинин узнал из его рассказа.

...Отправив разведчиков Дорохина и Ремнева через линию фронта для связи с войсками Красной Армии, Мишутин с нетерпением ждал их возвращения.

Наконец один из разведчиков, Ремнев, возвратился. Он доложил, что удалось установить связь с командованием Западного фронта, которое обещало мощную артиллерийскую поддержку в день решающего боя дивизии.

И вот этот день настал. Накануне всю ночь не переставая лил дождь. И всю ночь под дождем шли войска. Ведомые надежными проводниками из местных жителей, они двигались двумя длинными колоннами через лес к фронту, к переднему краю немцев.

К рассвету движение войск в лесу прекратилось.

Генерал Мишутин в мокром окопе на КП, который спешно оборудовали саперы, взглянул на часы, дал радисту команду:

«Восемьсот!» — Это означало: «Дивизия вышла на исходный рубеж — начинайте артподготовку».

Прошла минута. Вторая. Третья. Пятая. Но артиллерия на той стороне молчала.

— В чем дело?! — Мишутин строго глянул на молоденького радиста, прибывшего вместе с Ремневым из штаба фронта: не напутал ли чего юнец?

Но не успел тот ответить, как в лесу, впереди, что-то обрушилось, загудело, тяжело и гулко замолотило.

Артиллерийская подготовка продолжалась пятнадцать минут. Все это время земля в лесу дрожала, от страшного гула упруго сотрясался воздух.

И вдруг сразу все смолкло. На мгновение стало необычно тихо. Было слышно, как дождевые капли стучат по деревянной коробке телефона в окопе у связистов. И в ту же минуту, приглушенное сырой толщей лесного массива, послышалось раскатистое красноармейское «ура».

— Вот оно, началось... — чуть слышно сказал Мишутин, вытирая платком выступивший на лбу пот.

Бой длился больше трех часов. Особенно упорно немцы сопротивлялись в хуторе, на безымянной высоте, через которую вел спасительный путь на восток.

Наконец комиссар Баградзе, возглавлявший решающую атаку, доложил по телефону:

— Немцы из хутора выбиты!

Мишутин опустился на глинистый бруствер рядом с телефонным аппаратом, хрипло сказал в трубку:

— Спасибо, Шота! — И минуту спустя, справившись с волнением, приказал Гущину: — Начальник штаба, сменить КП!

— Саперы и связисты уже посланы, — доложил Гущин. В тот момент он и подумать не мог, что докладывает генералу в последний раз.

Гущин скатал в трубку карту, рассовал по карманам шинели карандаши, циркуль и компас, лежавшие на бруствере, и, забрав с собой ординарца и двух телефонистов, быстро зашагал с ними через мокрый лес вдоль потемневшего, набухшего от влаги телефонного провода. Мишутин с небольшой группой командиров и бойцов штаба пока оставался на старом КП, чтобы оттуда управлять боем до того момента, как начальник штаба оборудует новый командный пункт и переключит связь с подразделениями на себя.

Новый КП был на лесной опушке, в обшитом досками длинном немецком окопе. Пока телефонисты налаживали связь, Гущин изучал в бинокль только что занятый, почти весь разрушенный, сожженный хутор.

— Танки идут! — вдруг донеслось до него. — Слева немецкие танки!

Гущин повернул голову. Из леса, с запада, с той стороны, где находились тылы дивизии, двигались по луговине рассыпным строем вражеские танки, сопровождаемые пехотой. Гущин, бросив бинокль на бруствер, подбежал по траншее к телефону в нише, оттолкнул связиста, стал вызывать артдивизион.

— Передайте командиру, — прокричал он в трубку, как только удалось соединиться, — все орудия на прямую паводку! С западной стороны немецкие танки!

А танки приближались. Их снаряды с сухим треском стали рваться на опушке леса, у полуразрушенной зигзагообразной траншеи, где находились Гущин с телефонистом. Но вот в дело вступил артдивизион, и немецкие танки вынуждены были перенести огонь на его позиции. Завязалась короткая артиллерийская дуэль. Потеряв несколько машин, гитлеровцы резко изменили курс, отошли к лесу, откуда начали свою неудавшуюся контратаку.

И только тут Гущин вспомнил о комдиве. Он подошел к телефону, начал торопливо крутить ручку, чтобы вызвать старый КП. Но телефон молчал, сколько Гущин ни кричал и ни дул в трубку. Тогда он вызвал начальника связи, находившегося неподалеку, в другом окопе, чтобы узнать, не снята ли старая линия. Оказалось, линия еще не снята, но почему-то не действует, и он, начальник связи, обеспокоен этим.

«Уж не случилось ли чего с Мишутиным?» — подумал Гущин, с ужасом припоминая, что курс немецких танков пролегал именно по тому участку леса в районе Кривого оврага, где находился старый КП комдива.

Гущин начал звонить в подразделения. Мишутина нигде не видели. После этого Гущин приказал начальнику связи взять с собой комендантское отделение (все, что оказалось у него под рукой) и идти к месту старого командного пункта на розыск штабной группы во главе с комдивом.

Розыск ничего не дал. И когда к исходу дня дивизия наконец пробилась к своим, генерала Мишутина с ней не было.

По дороге домой, сперва в автомашине, потом в вагоне скорого поезда, Дружинин то и дело мысленно возвращался к своему визиту к Гущину, прикидывая, что же он дал и что теперь необходимо предпринять.