— Никого.

Взглянул снова более внимательно и вздрогнул.

— Не может быть!

— Что — не может быть?

— Да так... Мне показалось...

— Что же вам показалось?

— Так... Может, случайное сходство...

— С кем?

— Нет. Это было слишком давно...

— Ну, что же, вернитесь к своим воспоминаниям.

— «Вернитесь»... — протянул Бельский. — Попробую. А можно подойти поближе?

— Пожалуйста.

Он прошаркал к сидящим и внимательно всмотрелся в каждого. Мужчина с краю вдруг поднял руку. Луч солнца скользнул по перстню, рубин заиграл в нем, рука резко опустилась.

— Сергей Петрович! Вы ли это?! — воскликнул Вельский.

— Кто Сергей Петрович? — спросил Кириллов.

— Да вот же! С краю. Я знаю его. Действительно знаю. По кадетскому корпусу. Это Сергей Петрович Оленев. Господи! Сколько лет!

— Вы не ошибаетесь? Вы же тогда были очень молоды.

— Нет! Теперь не ошибаюсь! Я вам все расскажу...

— Хорошо. Подпишите пока протокол и отдохните.

Бельский вышел.

— Ну, как, Сергей Петрович, кто вы — Оленев или Берсенев? Может, признаетесь?

— Да, — с усилием произнес тот.

— Вот и правильно. Теперь можете поменяться местами.

— Еще опознание?

— Да, еще одно.

— Но я же признался, — проговорил Оленев как-то жалобно и уныло.

— Ничего.

Кириллов позвонил.

Несколько минут прошло в томительном молчании.

В кабинет вошла пожилая, со вкусом одетая женщина. Ее гладко причесанные волосы, собранные на затылке в пышный узел, на солнце отливали золотом. Моложавое лицо с темными, теплыми глазами было очень привлекательно.

Оленев вздрогнул, сделал попытку привстать и не мог.

— Вот так встреча, — тихо сказала вошедшая.

— Вы, Калерия Андреевна, знаете кого-нибудь из этих мужчин? — задал следователь традиционный вопрос.

— Д-да... — сказала она и судорожно вздохнула.

Кириллов налил и подал ей стакан воды. Она поблагодарила взглядом, отпила и опустилась на стул.

— Кто вам знаком?

— Оленев. Сергей Петрович.

— Откуда вы его знаете?

— Я была с ним помолвлена... Сорок с лишним лет назад.

— Сергей Петрович, это соответствует действительности?

— Да, — кивнул он.

— Итак, с этого момента мы будем официально называть вас Сергеем Петровичем Оленевым, а не Иваном Андреевичем Берсеневым. Не так ли?

— Так, — ответил он.

Калерия Андреевна недоуменно взглянула сначала на следователя, затем на Оленева.

— Что вы сказали? Иван Андреевич Берсенев? При чем здесь имя моего покойного брата?

— Гражданин, которого вы только что назвали Сергеем Петровичем Оленевым, до сих пор носил имя Ивана Андреевича Берсенева. Да, да, вашего брата. К несчастью, действительно покойного. Вы уж извините, но именно это обстоятельство заставило меня побеспокоить вас...

— Так то письмо...

— В котором мы просили вас сообщить подробности о своей семье, о вашем отъезде из Петербурга в связи с известием о гибели брата, и фотография, которую вы нам прислали? Да. Все это приложено к делу. У Сергея Петровича будет возможность ознакомиться с этими документами. Еще раз прошу прощения и большое вам спасибо, что откликнулись на мою просьбу.

Протокол опознания был подписан. Калерия Андреевна ушла. Ушли и остальные. Кириллов и Оленев остались одни.

Оленев сидел, низко склонив голову. Он обмяк. Еще недавно самоуверенный, вышколенный, знающий себе цену человек менялся на глазах. Уже не было прежнего лоска, неприкрытой иронии. Перед Кирилловым сидел жалкий преступник.

— Гражданин следователь, — раздался глухой, чуть дрожащий голос — Разрешите уйти в камеру. А лучше, если можно, дайте мне перо и бумаги и поместите отдельно от остальных.

«Вот как! Даже голос изменился!» — подумал Кириллов и сказал вслух:

— А зачем вам идти в одиночку? Садитесь вот за этот стол и пишите.

— Мне хочется побыть одному. Подумать.

— Ну, если настаиваете...

Оленева увели.

Оленева не беспокоили. С утра он принимался за работу: тщательно раскладывал бумагу и начинал писать. Четким ревизорским почерком он исписывал лист за листом, то неторопливо, то быстро, словно боясь упустить подробность. Он не скрыл ничего, даже самых неприглядных фактов — хотел чистосердечным признанием смягчить свою вину, сохранить жизнь.

В его признании не было только одного: Оленев ни словом не обмолвился о причинах, побудивших его к жестокости. Попытки оправдать свои поступки тоже не было.

Ознакомившись с материалами признания, Кириллов вызвал Оленева к себе.

Его вид поразил следователя.

— Что с вами, Сергей Петрович? Вы больны?

Тот махнул рукой.

— Скоро конец.

— Чему?

— Ну... Встреч с вами больше не будет...

— Вы сожалеете? Разве вам хочется, чтобы следствие велось без конца?

— Пожалуй, да!

— Что же? Это я вам так пришелся по душе? — пошутил Кириллов.

— Говоря начистоту, встречи с вами не слишком приятны... Но я был другого мнения о чекистах.

— Вас в этом убедили прежние встречи?

— Нет... Те чекисты имели дело только со мной. Мне с ними — не приходилось. И все же... В общем, я не ожидал ни такта в обращении, ни ваших методов. Ну... методов приведения неоспоримых доказательств, что ли...

— Ну, что же... Это приятно слышать из уст противника. Я имею в виду идеологию. Ведь у вас иная идеология. Не так ли? Вот вы ни словом не обмолвились о причинах, приведших вас к катастрофе...

Оленев как-то брезгливо выпятил губу, произнес тоном, полным затаенной обиды:

— Ах... Какая там идеология! Какие причины! Все это упирается в одно: нам с детства вдалбливали, что мы — элита, что мы рождены для власти и все должно быть подчинено нам... А кому не приятно верить, что он — исключительная личность? А нас, исключительных, вдруг решили исключить. У нас отняли власть, возможность повелевать... Вот мы и творили все, о чем я тут написал, — показал он на исписанные листы.

— Да, но ваш суд вы совершали над людьми, которые, по большей части, не были большевиками, а значит, и не были вашими врагами...

— В то время некогда было разбираться. Война есть война. Наших большевики тоже постреляли немало...

— Согласен. В этом иногда была необходимость. Но вы когда-нибудь видели ваших людей растерзанными, замученными, изуродованными?

Оленев вздрогнул, весь подался вперед.

— Нет... — произнес он растерянно.

Следователь закрыл папку.

— Вот так, Сергей Петрович, — сказал он. — Хотите вы этого или нет, но дело закончено и передается в суд.

В зале суда стоял приглушенный шум.

В напряженном ожидании Оленев продолжал смотреть на изуродованную старую женщину.

Он вспомнил! Он вспомнил молодую, совершенно нагую стройную женщину, посиневшую от холода. На мгновение, на одно только мгновение он представил себя на месте этой женщины... Он содрогнулся всем существом. К горлу подкатила тошнота.

— Встать! Суд идет!

Он машинально поднялся, издалека падали слова:

— Учитывая давность... Принимая во внимание... Приговаривается...

Оленевым овладело тупое безразличие.

На восьмом километре шоссе Винница — Киев привольно раскинулось большое село Коло-Михайловка с нарядными домиками, скрытыми в зелени садов. Все дышит миром и покоем. Но стоит сойти с автострады и углубиться в лес, как перед взором предстанут остатки растрескавшихся асфальтовых дорог, вздыбленные глыбы железобетона, взорванные бункеры и подземные переходы. Это развалины бывшей ставки Гитлера, известной под названием «Вервольф».

Подземное логово стерегли головорезы дивизии СС «Германия». Но тем не менее чекисты сумели проникнуть в тайну запретной зоны.

Кто же были эти герои?

Генерал Силантьев предложил капитану Варову сесть и передал коленкоровую папку.