Поддерживал Мюрата на конгрессе Меттерних. И это обстоятельство не удивляло знающих людей. В салонах сплетничали о том, что Меттерних одно время страстно любил жену Мюрата, сестру Наполеона Каролину, и сохранил к ней нежные чувства. Без сомнения, у Меттерниха был роман с Каролиной, и он многие годы продолжал поддерживать с ней отношения. Но у него имелись и другие, не менее веские причины для того, чтобы быть благодарным Мюрату.

В январе 1814 года, на исходе войны, Меттерних подписал с Мюратом соглашение в отношении Неаполя: если он уйдет от Наполеона, то Меттерних гарантирует ему сохранение трона. Мюрат действительно дезертировал, к радости союзников. Теперь Меттерних должен был исполнить свою часть сделки, хотя он лично и недолюбливал маршала, и, кроме того, получал нарекания, в особенности от Талейрана.

В начале ноября «комитет восьми» первый раз обсуждал судьбу Италии. Талейран принимал в совещании полноправное участие. Он, вполне предсказуемо, требовал удалить узурпатора Мюрата, «последнюю отрыжку революции», и заменить его легитимным королем Фердинандом IV. Меттерних выразил опасения, что это приведет к кровопролитию. Крестьяне со всего юга придут на помощь к Мюрату, и неизвестно, что он предпримет. Маршал вполне может провозгласить объединение нации, призвать под свои знамена народ и спровоцировать гражданскую войну.

«Обустройте нацию, — сказал Талейран, — и у Мюрата не будет сторонников. Верните Италии легитимную корону, и Мюрат станет для людей не более чем обычным разбойником».

Австрийский дипломат сослался на «некие осложнения», прибегнув к уловке, типичной, по мнению Талейрана, для слабой и туманной внешней политики, проводимой Меттернихом.

К концу совещания «комитет восьми» принял философское решение рассматривать проблемы Италии по географическому принципу: начать с севера, с судьбы Генуи, перейти к Риму и Ватикану и закончить югом и Неаполем. Такой подход удовлетворил и Меттерниха, и Талейрана. Французскому министру он давал время на то, чтобы обрасти сторонниками принципа легитимности, а австриец рассчитывал, как всегда, на то, чтобы затянуть решение проблемы до окончания конгресса, то есть, как и раньше, юлить, ставить палки в колеса и водить всех за нос.

Спустя несколько дней после этого совещания Талейран, вернувшись вечером во дворец Кауница, обнаружил в гостиной взволнованного посланника из Саксонии. Это был граф Шуленбург, приехавший со срочным письмом от саксонского короля. В депеше не содержалось стандартных сетований на отлучение от конгресса. Король сообщал нечто более важное:

Согласно депеше, которую Талейран держал в руках, генерал-губернатор Саксонии Николай Григорьевич Репнин-Волконский получил приказание вывести русскую армию и передать всю территорию Саксонии прусскому королю. Королевство переходило под контроль Пруссии незамедлительно.

Опасения относительно самостийных действий русского царя сбывались, И тревожило не только это. Пруссия заявляла, что она вводила армию с согласия Австрии и Англии.

Меттерних был взбешен: его неправильно истолковали. Он ясно указывал в официальном письме, что Австрия согласится с приобретением Саксонии Пруссией только в том случае, если она не допустит осуществления замыслов России в Польше. Если Австрия не преуспеет в таком предприятии, то его предложение теряет силу. Условное согласие Меттерниха было интерпретировано как абсолютное. Его полностью извратили, возмущался он.

Лорд Каслри тоже протестовал, и у него были свои соображения. Он делал ставку на Пруссию и потерял ее. Король Пруссии сблизился с русским царем так, как никогда прежде. Более того, русская армия, уходя из Саксонии, вошла в Польшу, усилив свое присутствие на этой спорной территории. Россия взяла на себя роль диктатора Европы, навязывая свою волю другим государствам. Политика Каслри потерпела крах.

Свою отдельную страницу в историю Венского конгресса вписал сорокасемилетний человек, часами просиживавший, ссутулившись, за фортепьяно в маленькой квартире на четвертом этаже узкого здания на Мёлкер-Баштай. Этот коренастый, среднего роста мужчина с обильной копной темных вьющихся волос, густыми бровями, квадратным, как у льва, носом, ямочками на щеках и челюстями, способными расплющить любой орех, не имел никакого отношения к проблемам Польши, Саксонии и Италии. Людвиг ван Бетховен сочинял музыку для мирной конференции.

Осенью 1814 года Бетховен находился на вершине своей славы. Он поселился в Вене двадцать два года назад, переехав сюда из Бонна, где родился в 1770 году. Композитор не любил Вену и ее жителей. «Здесь все — от императора до чистильщика сапог — пустые, никчемные люди», — говорил он. Тем не менее Бетховен любил прогуливаться по склонам Каленберга на краю Венского леса. Композитор прохаживался по горным тропам каждый день, что-то «бормоча или подвывая», прислушиваясь к мыслям и мелодиям, возникавшим в голове. Он брал с собой бумагу и карандаш, чтобы записывать внезапные озарения сознания. «Лес, деревья, скалы создают музыку, которая радует человеческий слух», — считал Бетховен. Возвратившись домой, он опрометью бежал к пианино, забывая о своих спутниках и спутницах.

Окна комнат выходили на стены Старого города, такие же неряшливые и замызганные, как и одеяние композитора. Один музыкант, побывавший у Бетховена вскоре после конгресса, оставил очень грустное описание его жилища: «Несусветная грязь, беспорядок, на полу разбросаны ноты, деньги, предметы одежды, на неубранной постели — куча нижнего белья, открытое пианино покрыто густым слоем пыли, на столе — расколотые кофейные чашки».

Бетховен относился к числу художников, творивших не по найму, а по призванию, и руководствовался собственными жизненными правилами. Гениальность таких людей проявляется не только в способностях, но и во всем облике и в образе жизни. Странности поведения Бетховена воспринимались как внешние атрибуты уникальности.

Когда Бетховен появлялся в таверне или ресторане, он выбирал дальний столик и долго сидел в полной отрешенности и задумчивости. Он часто бывал угрюмым и подавленным, жаловался на леность и коварство друзей и слуг. Композитор мог ни с того ни с сего рассердиться на любого человека, находящегося поблизости. Недавно он швырнул в официанта блюдо с приготовленной для него едой.

За последние два года его слух заметно ухудшился, и гостям музыканта приходилось кричать. Глухота, вызванная разрастанием кости во внутреннем ухе, прогрессировала, и поведение Бетховена становилось все более неадекватным. Потеря контакта с миром звуков усугубляла ощущение оторванности и отчуждения. За резкость и вспыльчивость его прозвали «строптивым медведем».

Сейчас же раздражительный гений готовился к большому концерту в Редутензале дворца Хофбург. Его композиции посвящались победе союзников над Наполеоном и Венскому конгрессу, созванному для возрождения Европы.

Когда монархи, по выражению баронессы дю Монте, не изображали избалованных детей и не «играли в солдатики», они охотились — на оленя, кабана, зайца или фазана. Английскому доктору Ричарду Брайту довелось присутствовать на одной из таких охотничьих забав, которую он по жестокости сравнил с «боем быков». На самом деле она была еще более изуверской.

10 ноября императорский двор и его гости выехали в Лайнцер Тиргартен, охотничьи угодья под Веной. По этому случаю были сооружены амфитеатром двадцать трибун. Из леса согнали около шестисот кабанов и других диких животных и по несколько особей поочередно выпускали на маленькую арену. Монархи, которым ассистировали помощники, перезаряжавшие ружья, стреляли в соответствии с рангом. Первыми поражали живые цели императоры, затем короли, а за ними уже палили князья, герцоги, фельдмаршалы и так далее. Швейцарский банкир Жан Габриель Энар ужаснулся: это была не охота, связанная хотя бы с минимальным риском, искусностью или отвагой, а кровавая бойня.