Однако Наполеон не собирался сдаваться. Он вернулся в Париж через три дня после битвы с намерением продолжать борьбу. Он соединит войска Груши с Национальной гвардией, объявит очередную конскрипцию и снова пойдет против Веллингтона с 300-тысячной армией.

Планам Наполеона не суждено было осуществиться. Против него выступила влиятельная группировка сановников и политиков, не желавших, чтобы безрассудство Бонапарта вновь ввергло Францию в кровопролитие. В их числе был и министр полиции Фуше, «троянский конь» в его правительстве. Фуше вступил в сговор с законодателями в легислатуре, привлек на свою сторону бывшего бонапартиста, генерала войны за независимость в Северной Америке, героя Французской революции маркиза де Лафайета. Пятидесятисемилетний маркиз настроил обе палаты парламента на осуждение Наполеона. «Император обязан незамедлительно подписать отречение, — настаивал Мари Жозеф Лафайет. — Если мы избавимся от него, мы наконец заживем в мире».

В защиту Бонапарта выступили его советник Карно, брат Люсьен и бывший революционер Эмманюэль Сьейес. «Верно, Наполеон проиграл сражение, — говорили его сторонники. — Но французы должны сплотиться вокруг него для того, чтобы отстоять свою страну». Франция может победить только с Наполеоном.

«Вы забыли, где лежат кости наших сыновей и братьев? — спрашивал их и всех депутатов Лафайет. — В пустынях Египта, в снегах России, а теперь и на равнинах Бельгии. Вы хотите, чтобы они легли и на улицах Парижа? Франция уже потеряла миллионы своих граждан, и все они — жертвы одного человека, стремящегося разгромить всю Европу. Хватит! Мы устали от кровопролития!» — заявил маркиз.

В палатах раздавались призывы к отречению Наполеона, а его ближайшие советники, прежде всего брат Люсьен, требовали ввести армию и объявить чрезвычайные меры для консолидации власти. Наполеон долго не мог прийти к какому-то определенному решению. Он принял горячую ванну и потом бродил по дворцу и дорожкам сада, где у ворот небольшая толпа энтузиастов кричала: «Vive l’Empereur!»

22 июня французская легислатура предъявила Наполеону требование добровольно покинуть трон, либо его свергнут. Ему дали один час на раздумье. Некоторые советники по-прежнему предлагали ввести армию. Но Наполеон отказался. «Я вернулся не для того, чтобы залить Париж кровью», — сказал Бонапарт. В три часа пополудни Наполеон подписал отречение во второй раз.

Вести о победе при Ватерлоо разносили по Европе почтовые кареты и голуби. На поле битвы ринулись и охотники за сувенирами, и писатели. Приехал в Ватерлоо лорд Байрон, открыто скорбевший о поражении Наполеона. Посетил место кровопролитного сражения и сэр Вальтер Скотт, написавший потом:

На поле битвы можно было увидеть цветы, положенные в память о погибших, и встретить крестьян, якобы знавших Наполеона и бравших на себя роль гидов. На рынке торговцы бойко распродавали сабли, награды и другие военные трофеи, подобранные после сражения. Вальтер Скотт купил две кирасы.

Первыми в Париж входили, естественно, победители — британцы и пруссаки, и они решали, какие поправки внести в Заключительный акт Венского конгресса. Побег Наполеона с Эльбы предполагал изменение условий мира, по крайней мере для Франции, хотя союзники, конечно, и расходились во мнениях на этот счет. Наполеон властвовал около 100 дней, мирные переговоры длились 133 дня.

Париж в эти четыре месяца напоминал Вену в дни конгресса. Основное действо происходило на заднем плане. Полные залы собирали театры, особым успехом пользовались оперы, давался новый балет, посвященный Ватерлоо. Устраивались роскошные ужины в ресторанчиках, таких как «Бовилье», «Робер», «Массино», процветали позолоченные игорные залы «Фраскати», «Салон дез этранжер». Один британский капитан советовал всем, кто ищет счастья за рулеткой в игорном доме, не забывать то, что написано над вратами ада у Данте: «Оставь надежду всяк сюда входящий».

Однако Париж отличало от Вены одно существенное обстоятельство. В город вошли 150 тысяч солдат, и столица выглядела как военный лагерь. Белые палатки британской армии выстроились рядами на Елисейских Полях вплоть до еще недостроенной Триумфальной арки. Другие войска расположились на газонах у собора Парижской Богоматери и в Булонском лесу.

Войска пришли в Париж не на отдых. Они были нужны прежде всего для того, чтобы гарантировать возвращение короля Людовика XVIII. Несмотря на протесты, Британия настояла на своем решении — во второй раз возвели на трон монарха из династии Бурбонов. Это было сделано оперативно, никто из соперников даже не успел выдвинуть претензии на власть. Людовик XVIII вернулся с британской армией, как говорили злопыхатели, «прячась за алыми мундирами англичан, окрашенными кровью французов».

Король Людовик получил корону, трон, стражу, но пока еще не имел никакой власти. В столице царил хаос. Французские и союзные солдаты конфликтовали, стрелялись; возникали поединки и между возвращавшимися роялистами и бонапартистами.

Из Лондона приехал лорд Каслри, составив компанию герцогу Веллингтону. Они настроились на сдержанность, на то, чтобы не навязывать Франции мстительных условий мира, которые лишь усложнят положение Людовика XVIII и не будут способствовать стабильности в Европе.

Пруссаки придерживались другого мнения. Блюхер называл Францию «преступной страной», заслуживающей наказания. Некоторые прусские генералы, вдохновившись неожиданно скорой победой, требовали разделить Францию, отобрав у нее Эльзас, Лотарингию, Саар, Савойю, Люксембург, Фландрию, Франш-Конте, Бургундию и взыскать репарации в размере 1,2 миллиарда франков. Гарденберга поразили непомерные аппетиты своих полководцев. «Я почувствовал, что попал в банду преторианцев», — говорил он.

На пути в Париж пруссаки вели себя как разбойники с большой дороги, занимались грабежом и погромами «в отместку за оскорбления», нанесенные их стране. Мародерство прусских солдат возмущало союзников. «Я не знаю, какими словами можно было описать это варварство, — вспоминал капитан Гроноу. — Они вламывались в дома и разбивали все вдребезги — от дорогих трюмо до кофейных чашек». Бешеную собаку во Франции долгое время называли «Блюхер».

И оказавшись в Париже, прусские войска повели себя так же. Блюхер захотел взорвать Йенский мост в центре города только из-за того, что он был назван в честь победы Наполеона над пруссаками в 1806 году. По приказу фельдмаршала солдаты уже подложили взрывчатку, когда Талейран пригрозил, что он встанет на мосту. «Отлично, мы подождем, пока не появится князь», — сказал Блюхер, помня, какие неприятности чинил ему француз на Венском конгрессе.

Вмешался герцог Веллингтон, успокоил фельдмаршала, но на всякий случай послал на мост британскую охрану. Талейран со своей стороны пообещал Блюхеру переименовать мост, назвать его мостом Военной школы. Мост был спасен и через некоторое время был снова назван Йенским.

Но Талейрана встревожило поведение великих держав после Ватерлоо. Он думал, что Венский конгресс заложил основы для подлинного мира в Европе. Своекорыстие, высокомерие и своеволие, опасался Талейран, лишь «обрекут нас на то, что мы никогда не избавимся от революций».

Когда союзники собрались в Париже, перед ними сразу встал вопрос: что делать с Наполеоном? У пруссаков был один ответ: расстрелять. Можно не сомневаться: если бы пруссаки захватили Наполеона после Ватерлоо, то они так бы и поступили. Блюхер приказывал взять Бонапарта «живым или мертвым».

Наполеон все еще пользовался определенной поддержкой и в армии, и в народе. Остатки войск во главе с маршалом Груши возвращались из Бельгии, с запада к Парижу шел контингент, подавивший роялистский мятеж. Оценить реальную численность сторонников Бонапарта было затруднительно, по некоторым сведениям, он мог набрать 150—200 тысяч человек. Цифра явно завышена, но в любом случае Наполеон мог выставить достаточно сильную армию для того, чтобы развязать новую кровавую бойню.