В тексте, подготовленном Талейраном, Наполеон объявлялся «диким зверем», а Европа призывалась избавить мир от этого «бандита». Талейран писал, что «любые меры, применимые против разбойников, применимы и против него».

Историки часто представляют дело так, будто объявление Наполеона человеком вне закона было неизбежно и оправданно. Однако не все тогда были согласны с Талейраном. Меттерних, зачитавший проект, сразу же выразил свои сомнения. Следует ли употреблять такие слова, как «дикий зверь», «бандит», в отношении зятя императора Франца? Веллингтон тоже посчитал терминологию неадекватной. Он не питал никаких симпатий к Наполеону, но ему не хотелось выступать в роли поборника человекоубийства. Посланники спорили весь вечер и до полуночи, когда, по описанию Гумбольдта, двадцать делегатов дошли до того, что одновременно старались перекричать друг друга. Дискуссия утихла, когда Меттерних предложил более сдержанный вариант декларации, с которым согласился и Талейран.

В новом тексте, подготовленном неутомимым Генцем, Наполеон тем не менее тоже объявлялся человеком вне закона, нагло нарушившим все прежние договоренности. Наполеон, указывалось в документе, лишил себя права на защиту закона и продемонстрировал всей планете, что «при нем невозможны мир и покой народов».

Несмотря на более ровный тон, декларация все-таки вызвала скандал. Подписали ее лишь восемь держав, те же члены «комитета восьми». Остальные участники конгресса были исключены из процесса принятия совместного заявления. Короля Дании, короля Баварии, да и многих других высокопоставленных делегатов, не только не пригласили на совещание, но даже не консультировались с ними.

Вне конференции резкой критике подверглись два положения декларации. В одном из них заявлялось, что Наполеон «лишился права на само существование», в другом говорилось буквально следующее:

Некоторые газеты, сообщая о декларации, перевели слова vindicte publique как «народное мщение», а не «народное правосудие» или хотя бы «преследование», на чем настаивал Меттерних, лучше знавший французский язык. Что касается «лишения права на само существование», то и в данном случае речь шла о его правовом статусе, хотя, конечно, такая формулировка давала редакторам широкий простор для толкований. Но дело было сделано. Извращенные интерпретации появились в печати, и критики нашли новый повод для наскоков на конгресс. Теперь миротворцев обвиняли в том, что они «подставили Бонапарта под кинжалы убийц».

Нападали, конечно, больше всего на Веллингтона и британскую делегацию: в конце концов, именно они представляли страну с действенным парламентом, сильной оппозиционной партией и относительно свободной прессой. Один из лидеров оппозиции, Сэмюэл Уайтбред, выражал не только свое мнение, когда называл декларацию «мстительной», «отвратительной», ставящей Наполеона вне закона и поощряющей его убийство, в то время как истинными виновниками являются Бурбоны, нарушившие свои обязательства перед ним. Веллингтона поносили почти ежедневно. Талейран мог спать спокойно. Он привык выслушивать и худшие обвинения.

В действительности Талейран с удовольствием поставил свою подпись под документом — он достиг своей цели. Объявляя Наполеона вне закона, декларация сделала его главной мишенью для ненависти европейцев, а не французский народ, и, кроме того, как считал Талейран, она «лишала уверенности предателей и придавала мужества тем, кто верен долгу». В письме королю Людовику Талейран превознес до небес декларацию, которую сам же инициировал: «Заявление очень большой силы; никогда еще не принимался столь весомый и значимый документ, подписанный всеми сюзеренами Европы».

На самом деле в истории это был первый случай, когда государства объявляли войну одному человеку. Талейран вернулся в посольство поздно вечером, размахивая экземпляром декларации, подписанной и засвидетельствованной печатями красного и черного цвета. Дипломаты во дворце Кауница встретили его с восторгом. «Полагаю, что нам удалось сделать невозможное», — добавил Талейран в письме королю.

Эскапада Наполеона затрагивала интересы еще одного человека — охладевшей к нему супруги Марии Луизы. Несмотря на обещания, она не только не приехала на Эльбу, но перестала и писать ему, и отвечать на его письма. Мария Луиза продолжала амурничать с генералом графом Найппергом.

Никто из официальных лиц не информировал Марию Луизу о побеге мужа. Она узнала об этом только в среду, 8 марта от гувернантки сына мадам де Монтескью. По рапортам агентов Хагера, императрица разрыдалась, закрылась в своей комнате и проплакала чуть ли не весь день.

После долгих месяцев томительного ожидания ее наконец заверили в том, что Пармское герцогство будет принадлежать ей. Она уже предвкушала, как уедет туда насовсем со своим возлюбленным графом и позабудет венские мытарства. Демарш Наполеона мог погубить ее планы и поломать всю жизнь. Разве его поступок не нарушает договор, гарантировавший ее права на Парму? У ее противников теперь появился еще один предлог для того, чтобы отдать герцогство испанским Бурбонам. «Бедная Луиза, я вам очень сочувствую, — написал ей дядя Иоганн, эрцгерцог Австрии. — Для вашего и нашего блага я хотел бы, чтобы он свернул себе шею».

Беглый Бонапарт, неумолимо приближающийся к Парижу, заставлял и дипломатов в Вене, и австрийскую полицию обратить серьезное внимание на маленького Наполеона, беззаботно игравшего на паркетном полу во дворце Шёнбрунн. Четырехлетний мальчишка снова становился потенциальным наследником французского трона и продолжателем наполеоновской династии.

Французское посольство получило сведения о готовящемся похищении маленького принца. Аналогичной информацией располагал и шеф венской полиции барон Хагер. В городе появились агенты Бонапарта, вокруг дворца Шёнбрунн крутились какие-то подозрительные субъекты.

В середине марта барон Хагер усилил внешнее наблюдение за дворцом, патрулирование, внедрил в обслугу еще больше своих людей. На всякий случай в полицейские участки и на таможенные посты были разосланы описания сына Наполеона. Агентам Хагера предписывалось выслеживать четырехлетнего ребенка мужского пола, голубоглазого, с вьющимися белокурыми волосами и характерным носом с «тонким висящим кончиком и широкими ноздрями». Подчеркивалось, что мальчик говорит по-французски и по-немецки и все время жестикулирует.

По слухам, сына Наполеона пытались выкрасть 19 марта, накануне его дня рождения. Факт покушения официально отрицался, но слухи упорствовали. Говорили, будто похитительницей была его няня мадам де Монтескью, убежденная бонапартистка. Попал под подозрения и ее сын Анатоль, приехавший незадолго до этого в Вену. Его, естественно, арестовали.

Не существует достоверных свидетельств причастности к попытке похищения маленького Наполеона ни мадам де Монтескью, ни ее сына Анатоля, если этот факт вообще имел место. Оба они могли с полным основанием говорить о своей невиновности. Тем не менее гувернантку уволили вместе с другими слугами в ее окружении. Агенты Хагера предприняли меры и для предотвращения другого заговора — роялистов, якобы тоже замышлявших похитить наследника Наполеона, правда, уже в своих целях. Маленького принца перевезли из Шёнбрунна в более безопасное место — во дворец Хофбург.