Тем временем «комитет восьми» приступил к рассмотрению проблем Италии, руководствуясь, как было условлено, географическим принципом. Начали с Генуи, порта на северо-западном побережье, игравшем важную торговую роль еще в Средневековье. Наполеон поработил древнюю республику в 1805 году и превратил ее, по знаменитому определению Льва Толстого в романе «Война и мир», в «поместье семьи Бонапарте». Теперь Генуя желала восстановить независимость и статус свободной республики. По крайней мере городу это было обещано.

Весной 1814 года, на исходе войны, Великобритания заверила Геную, что республика будет возрождена в том виде, в каком она существовала до революции во Франции. Для этого город должен выступить в поддержку союзных армий. Генуя согласилась и теперь прислала в Вену свою делегацию.

Но главного делегата, двадцативосьмилетнего отпрыска влиятельной семьи банкиров маркиза де Бриньоль-Саль, ожидало разочарование. Британия заявляла, что человек, обещавший возродить республику, лорд Уильям Бентинк, командующий на Средиземноморье и посланник в Сицилии, не имел права давать подобные гарантии, и это было истинной правдой. Хуже того, по слухам, Британия собиралась передать Геную королю Сардинии. Слухи имели под собой основания: лорд Каслри подписался под соглашением на этот счет, предусмотренным секретной статьей, приложенной к Парижскому договору.

Каслри и союзники исходили из того, что Генуя, маленькая и относительно слабая республика, слишком привлекательна для будущей французской агрессии; причем потеря города, расположенного вблизи стратегических альпийских горных перевалов, может угрожать безопасности всей Северной Италии. Король Сардинии (Пьемонта-Сардинии) способен защищать территорию более эффективно. Генуя, таким образом, являлась частью стратегического плана Каслри создать «железное кольцо» вокруг Франции: Большие Нидерланды на севере, сильная Пруссия на востоке и увеличенная Сардиния на юге.

Несмотря на протесты генуэзской делегации, «комитет восьми» остался непреклонен. Прежние обещания либо дезавуировались, либо игнорировались. Призывы к возрождению легитимной формы правления, принятой до войны, тоже отвергались. Делегатам Генуи просто-напросто указывалось на положение секретной статьи: «Король Сардинии получит приращение территории за счет государства Генуи».

Великие державы начали формировать постоянные комиссии, практически следуя предложениям, высказанным ранее Талейраном. Еще в середине октября была создана германская комиссия: ей поручалось подготовить проекты образования федерации и текста конституции. Однако дело не двигалось из-за Саксонии, и с 16 ноября все дискуссии прекратились. Заседания комиссии возобновились лишь через пять месяцев.

Впоследствии великие державы учредят десять специальных комиссий. Одна из них, к примеру, будет заниматься вопросами свободного плавания по рекам, другая — дипломатическим этикетом. Они росли как грибы по мере надобности.

12 ноября появилась комиссия по Швейцарии, которая сразу же столкнулась с немалыми трудностями. Швейцария в то время представляла собой федерацию, состоявшую из двадцати двух кантонов, имевших различную историю и культуру. В одних люди говорили по-французски, в других — по-немецки, в третьих — по-итальянски, а в таких местах, как Энгадин и Граубюнден, можно было услышать и редкий ретророманский язык, основанный на латыни. В одних кантонах главенствовала католическая вера, в других — протестантская, где-то господствовала аристократия, а где-то — народ.

Кантоны не могли прийти к согласию относительно будущего Швейцарии. Кто-то хотел большей кооперации, кто-то выступал против единения. Кому-то была нужна федерация, кому-то — нет. Действовали две разные формы правления, созданные год назад: в аристократическом Берне и демократическом Цюрихе. Многие опасались, что страна скатывается к гражданской войне. Все надежды возлагались на швейцарскую комиссию — она должна найти оптимальное решение. Мир в Европе невозможен, если в ее центре разразится война.

В середине ноября, помимо Саксонии, захваченной Пруссией, горячо обсуждалась еще одна тема: организация в Испанской школе верховой езды карусели Средневековья — римейка средневекового рыцарского турнира. Из всех представлений, устраивавшихся во время Венского конгресса, аттракцион с рыцарями был самым впечатляющим.

Вся Вена с нетерпением ждала этого захватывающего зрелища, назначенного на вечер среды 23 ноября. Фестивальный комитет внимательно изучил историю проведения подобных турниров с тем, чтобы не только понять их логику, но и превзойти «масштабностью».

Испанская школа верховой езды, построенная в 1735 году по проекту Йозефа Эмануэля Фишера фон Эрлаха, наилучшим образом подходила для турнира. Под огромными хрустальными люстрами, в которых ярко горели свечи, простиралась длинная прямоугольная арена, на которой упражнялись всадники. В одном конце располагалась императорская трибуна с рядами позолоченных кресел, ожидающих коронованных особ. В противоположном конце зала находился балкон, где должны были сидеть двадцать четыре «дамы сердца», за чьи симпатии и предстояло сражаться рыцарям. Трибуны соединялись галереями, сооруженными по обеим сторонам арены. Колонны были увешаны щитами, мечами, доспехами и рыцарскими девизами.

Народ начал собираться задолго до назначенного времени, и к семи вечера, когда на турнир приехали поэт Л а Гард-Шамбона и принц де Линь, арена была заполнена до отказа. Как обычно, немало людей прошло по поддельным билетам, и повсюду сновали агенты барона Хагера.

На галереях поместилось порядка тысячи с небольшим человек. Одна секция была зарезервирована для знати Австрийской империи, другая — для иностранных гостей. Даже Вильгельм Гумбольдт оставил бумаги и удостоил карусель своим вниманием. Талейран, увидев его, не удержался и спросил: «Неужели ваше высочество забросили цифирь ради этого спектакля?»

Зрелище впечатляло и без рыцарей — непрекращающееся движение золота и бриллиантов на платьях и мундирах. Многие дамы, может быть, впервые извлекли из шкатулок свои драгоценности, к которым не прикасались со времен Французской революции. Золотых дел мастер, оказавшийся на турнире, занимался только тем, что оценивал увиденные им сокровища. По мнению одного банкира, платье княгини Эстергази стоило не менее шести миллионов франков. «Я уверена, что в Вене сияли все жемчуга и бриллианты Венгрии, Богемии и Австрии», — восхищалась Доротея. В толпе выделялись алая шапочка посланника папы кардинала Консальви, тюрбан представителя турецкого султана Маврожени и орден Подвязки, который Эмили, жена лорда Каслри, вдела в волосы вместо тиары.

В восемь часов герольды возвестили о прибытии «дам сердца». Среди них Ла Гард-Шамбона заметил семнадцатилетнюю дочь Меттерниха Марию, герцогиню де Саган, ее сестру Доротею, Софию Зичи и княгиню Полину Эстергази. На каждой было роскошное бархатное платье, «украшенное кружевами и драгоценными камнями». Бриллианты, изумруды, рубины, сапфиры переливались всеми цветами радуги в сиянии, исходившем от люстр. «Бог мой! — воскликнул кто-то из пруссаков. — Три кампании можно выиграть на эти деньги!»

Дамы в газовых вуалях, прошествовав по арене, заняли свои места, и герольды затрубили вновь: появились австрийский император с императрицей, а за ними — шлейф других венценосцев. Все встали. «Дамы сердца» сняли вуали, и зал взорвался аплодисментами.

Однако в блистательной аудитории отсутствовало несколько значимых фигур. Несмотря на слухи о том, что Мария Луиза непременно прибудет на турнир, супруга Наполеона предпочла не появляться на публике. Не приехал и Меттерних. Он не мог бы спокойно смотреть на герцогиню де Саган, «даму сердца», в ярко-зеленом бархатном платье и в такой же ярко-зеленой, украшенной самоцветами, шляпке. Он, наверное, знал о том, что ее рыцарем на турнире будет не кто иной, как князь Альфред фон Виндишгрёц.

Все обратили внимание на отсутствие русского царя. По официальной версии, он заболел. Однако кто-то пустил слух, будто Александр решил бойкотировать мероприятие, организованное австрийцами. Другие посчитали его демарш признаком обострения разногласий между союзниками и грядущего фиаско конгресса.