— Ну а падчерица что ж?

Севастьян покривился.

— Да что падчерица! Она — отрезанный ломоть, да еще и благородная теперича…

— Благородная? — приподнял брови Охотник.

— Ну да. Как прошлым летом отдал ее в обучение, в графскую школу-то, так теперь она уж настоящая фрейлина.

— При дворе, что ли, состоит? — Не, пока что на отдыхе, дома сидит. А как только отдых закончится, так и заберут ее.

— Так ты радоваться должен, — сказал Охотник.

— С чего бы мне радоваться? Она как из дому уедет, так больше и не возвернется — на что мы ей нужны-то?

— Все может быть. И когда ж она уезжает?

— Говорит, что осенью. Тут, как назло, самая горячая пора — урожай убирать надо, а она уезжать надумала! И не запретишь, потому как сама графиня такие сроки назначила.

— А что, хорошая у вас графиня? — поинтересовался Охотник.

— Да как сказать… Я-то и не видел ее ни разу. Оброк не шибко тяжелый наложила, и людей не мордует, как скажем, в соседнем княжестве. Там, вишь ты, князь сильно охоту любит, так что ни день — то кому-нибудь поля лошадьми вытаптывает. А наша нет, не балует. Муженек ее покойный, так тот иногда лютовал, а эта вроде смирная.

— Повезло вам. Ну, ладно, спасибо за угощение, — сказал Охотник, откладывая ложку, — а я теперь отдохну, пожалуй. Ты, Севастьян, разбуди меня к вечеру, если сам не проснусь. Хорошо?

— Отчего ж не разбудить? Разбудим.

Охотник прилег на лавку, зевнул и закрыл глаза.

— Схожу-ка я на огород, — решил Севастьян.

Он крякнул, поправил кушак. И ушел.

Охотник с любопытством посмотрел на Марию.

— И как тебе замок? Понравился?

— Замок там старинный, красивый, — ответила Мария. — Но мрачный какой-то.

— Привидения, небось, водятся? — усмехнулся Охотник. Мария вздрогнула.

— Может и водятся, да только мне их видеть не довелось.

— А скажи, тяжело учиться было, аль не очень?

— Кому как. Мне, к примеру, не очень, а кому и нелегко пришлось. Несколько девушек еще в самом начале исключили.

— Исключили, говоришь… Не помнишь, когда это было? Не летом?

Мария задумалась.

— Да нет, осенью как будто. А почему вы спрашиваете?

— Ну-у-у… Дело в том, что в деревеньке, где я живу, сосед мой похвалялся, что дочку тоже, мол, в графскую школу отдал. И правда, куда-то уехала она, а в конце лета и вернулась — не подошла якобы. Но раз ты говоришь, что исключать девиц начали только с осени, то, выходит, наколол меня сосед… Уж я вернусь, пристыжу его, болтуна!

Посмеялись.

— Расскажи еще про замок, — попросил Охотник. — Много ли народу там живет?

— Народу немало. Одной дружины под три дюжины, а сколько слуг еще! И не сосчитаешь толком. Живут хорошо, все у них есть, вот только отлучиться из замка нельзя. Разве что кучеры или гонцы, или управляющий — те, конечно, могут за пределы замка выезжать.

— Что ж ты, графиню-то видела?

— Конечно. Правда, несколько раз всего — она к нам нечасто заглядывала. Красавица. Волосы черные, как смоль, глаза изумрудные. И лицо белое-белое, прямо светится. И есть в ней что-то загадочное, необычное что-то.

— Ну, а как же! Само собой разумеется — чистая дворянка, голубых кровей. Говорят, с самим королем в родстве!

— Их род, Ла Карди, он от князя Дракона идет. У них и на гербе дракон изображен, как и у короля.

— Откуда такие познания? — удивился Охотник.

— Я в графской библиотеке книгу по геральдике читала, там и генеалогическое древо королевского рода было нарисовано…

— Чего-чего? — переспросил Охотник.

— Ну, как вам объяснить? У дворян спокон веков так ведется: записывают всех своих родственников и их потомство в специальные книги, чтоб потом определить можно было, кто от кого произошел. И рисунок такой делают: дерево, а от него, словно ветви, потомки отходят. Называется генеалогическое древо.

— Ишь ты! Мудрено. А что за геральдика такая?

— Геральдика — наука про гербы. Каким родам какие гербы принадлежат, да что эти гербы обозначают…

— Что ж могут гербы обозначать-то?

— Да что угодно. К примеру, змей или дракон (как на королевском гербе) символизирует первородный хаос, а также свирепость.

— При чем же тут хаос какой-то? — скривился Охотник.

— Не какой-то, а первородный, — поправила Мария. — В легендах говорится, что когда-то не было ничего — ни земли, ни неба, ни воды, а был только Хаос. Потом из этого Хаоса появились боги и создали людей…

— Какие такие боги?! — с подозрением спросил Охотник.

— Языческие боги! — досадливо ответила Мария. — Это ведь языческие легенды. И герб создавался еще до того, как пришла к нам истинная вера.

— Вон оно как… Да, я вижу, вас там многому научили. А я-то даже читать не умею.

— Хотите, я вас научу? — предложила Мария.

— Да нет, спасибо! — засмеялся Охотник. — Поздновато мне учиться, и ни к чему. В моем ремесле такие знания не особо нужны. Ты лучше мне скажи, не надобны ли, случаем, графине егеря?

— Не знаю. Когда я была в замке, не слышала, чтоб ей нужны были.

— Жаль. Я бы с удовольствием на постоянную работу поступил. А то слоняешься из края в край, как бродяга. И каждый день только и думаешь: что завтра делать будешь?

— А вы поезжайте в замок, спросите у графского управляющего. Если вы специалист хороший, может и возьмут вас на службу. Ехать тут не очень далеко.

— Надо подумать.

Охотник изобразил на лице задумчивое выражение.

После дождя трава была мокрой. Деревья тоже хранили на своих листьях остатки влаги, и стоило только зацепить какую-нибудь ветку, как сверху обрушивался целый водопад холодных брызг.

Но Охотник не зацеплял веток. Он шел по лесу неторопливо и осторожно, внимательно прислушиваясь к лесным голосам. В основном эти голоса представляли собой птичий гомон, и лишь иногда к нему примешивались иные, более необычные звуки. Например, рык гордого оленя, завидевшего соперника, или хруст сухих веток под тяжелой поступью медведицы. Или угрожающее шипение обвившейся вокруг гнилого пня гадюки.

Охотник знал эти звуки. За долгие годы он научился распознавать их и выделять из общего гула именно те, что его интересовали.

Сейчас его интересовало раздраженное воронье карканье. Оно доносилось с опушки леса, выходившей на тракт.

Охотник поправил за спиной лук и двинулся в том направлении. Он, пригибаясь, маневрировал между деревьями, аккуратно раздвигал руками попадавшиеся на пути кусты бузины, не забывая при этом внимательно оглядывать землю. Земля была влажной и мягкой, на ней хорошо должны были отпечатываться следы. Однако, никаких следов пока Охотник не обнаруживал. Он видел слой не успевших перегнить кленовых листьев, он видел шляпки маленьких грибов, повыпрыгивавшие из земли после дождя, видел как вдавливается почва под его собственными сапогами.

А когда он уже совсем близко подошел к опушке, то увидел и следы чужих сапог.

Охотник остановился, присел на корточки и принялся изучать подозрительные следы. Их было несколько, Охотник насчитал не менее трех. Следы были не очень свежие, но оставленные, несомненно, уже после дождя, потому что не были размыты водой. Они тянулись от тракта в лес. Или наоборот? Охотник посмотрел по сторонам, вытянул из колчана стрелу и снял с плеча лук. Стараясь двигаться как можно бесшумнее, подошел к крайнему дереву — ветвистому старому клену. Этот клен отмежевывал лес от тракта — дальше шла обочина дороги, поросшая травой, а по ту сторону тракта начиналось кукурузное поле.

Охотник выглянул из-за дерева. На обочине, в траве, лежал труп. Теперь Охотник увидел и ворон. Они были целиком поглощены добычей и ссорились между собой за право отхватить лучший кусок. Можно было не опасаться, ведь если бы рядом был кто-то живой, он спугнул бы ворон. Но Охотнику не нравилось кукурузное поле. Стебли растений были уже достаточно высоки и густы, чтобы в них без труда мог спрятаться человек. А человека в засаде не заметят никакие вороны. Его, Охотника, они ведь тоже не видели.