2. Он за свободу. Но считает, что свобода еще не по росту русскому народу. Следовательно — против свободы, против демократизации.

А за что же? За мягкую диктатуру? За падение свободы сверху?

3. Он христианин. Но без терпимости, без любви, без свободы совести.

Это все очень заметно «элитарному» читателю. И он готов спорить с А. И., даже отказаться от него, осудить. Так спокойнее.

А надо принимать его не как учение (учение не годится), а как личность, то есть как писателя. И тут уже измерять его размахи и масштаб..

5.2. Жалею, что год не писал. Вчера приезжали Толя и Муза. Т. пересказывал манифест русских фашистов.

Преодоление одиночества — не присоединение к множеству, а выделение из множества (патриархальный быт— семья, нация, класс, партия).

У Гитлера партия и нация совпали. Мы отличаемся от него тем, что нация и партия у нас совпасть не могут. Попытка их свести — гражданская война, восстание наций.

Читал Авторханова. Первая часть — весьма интересна. О второй мы знаем больше.

Вообще мы много стали знать.

У нас с Г алей выработался стиль и новое понятие о жизни. Инородные элементы отпадут.

Опалиха. Пьяный ко мне:

— Эй, басурман!

Другой пьяный:

— Это не басурман. Это писатель….

10.2. Кирсанов один за столиком в ЦДЛ — ском баре. Перед ним рюмка коньяку. Ни друзей, ни собутыльников, ни учеников:

— Я горжусь тем, что не приобрел учеников. Почему, собственно? Кирсанов мог учить только версификации и эгоизму. Этому и без него научился Вознесенский.

— Дотянуть как‑нибудь до десяти вечера. А там домой, спать.

Он идет за новой рюмкой.

Так почти каждый вечер. Когда же он пишет свои длинные поэмы?

Слегка оживившись, читает мне куски из поэмы о дельфинах.

Я быстро напиваюсь, глупею. И в тумане отправляюсь домой на такси.

12.2. Когда мы ничего не знали, казалось, что никакой оппозиции не было, что партии были безнадежно разгромлены к 22–му году: что все это выдумки. А кое — какое движение было. Были идейные троцкисты, правые, эсеры и пр.

Кровавая трагедия была трагедией с сюжетом и действующими лицами. Победили в ней не бесстрашные, а кровь.

Мы забыли, что революция еще была рядом, что существовали ее кадры.

Надо вернуться к истории и пересмотреть ее. Интегральное отрицание революции, ее массовости и реальности — причина неофанатизма и политическая глупость.

Другое дело — борьба за справедливость невозможна у нас на почве политики. Ибо коренной вопрос российской политики — власть.

Властительство — один из стимулов творчества. Властительство, а не власть. Только бескорыстие науки и особенно искусства могут привести к распространению в обществе достойных понятий о нравственности и демократизме.

Национализм в идеологии и власть мафии в политике — вот к чему пришло человечество. И то и другое рухнет не скоро и лишь тогда, когда остальное общество соединит свои интеллектуальные усилия в борьбе с этими явлениями и почувствует невозможность сосуществования с мафией и национализмом.

15.2. …Письмо Льва Толстого Николаю II (в «Былом»). Даже в Толстом «клоповщина». «Клоповщина» — явление не русского рабства, а русского идеализма. Вот смысл пьесы. Я это чувствовал, но не формулировал так точно.

Долго ли будет вызревать «Клопов»? Почти все есть. Нет конструкции. Нет «прохождения времени».

Мой доклад о рифме в ЦДЛ. Человек 100 чудаков. Докладывал полтора часа.

Разговор с Куняевым.

Я: Кожинов, как Огнев в начале 60–х годов, пытается выстроить новый Ренессанс поэзии. Глава его — Соколов. Поэт тонкий, но без мысли и сверхзадачи.

Наши Ренессансы все говеннее. Мы становимся провинциальны, как Бразилия.

Грибанов сказал, что моя книга вернулась из Комитета печати с одобрением. С ней обращаются, как с миной замедленного действия.

18.2. Замысел «Повести о Московском сражении».

Московское сражение — победа русского идеализма.

Подспудное содержание этого идеализма, при всей неприглядности

мирной действительности, — ощущение громадного, вселенского потенциала русской культуры и русского гения. Особенность нашей истории в том, что деспотизм не может задавить гения. Это суть Пушкина, Достоевского и Толстого.

Русский Атлас держит на плечах весь груз русского деспотизма. И надежда в нем не иссякает.

Истинную русскую культуру ничто не свернет с вселенского пути.

Нельзя с либеральным пижонством снисходительно относиться к героизму народа в 17–20 г. г. и в 41–м.

Эгоизм «нового класса» не может уничтожить идеализма народного, т. е. несознательной, но сущей идеи сверхзадачи национального существования. Германский фашизм основан на исключении, русское чувство (Мы — русские — дураки) на включении в круг культуры….

О Моск. сражении. Интересно и важно: ощущение поражения не связано с необходимостью капитуляции (как у французов — дважды! — Наполеон III и Петэн!).

20.2. Читал для «Московского сражения» мемуары Жукова, Рокоссовского, Лелюшенко. Зайончковского об эпохе Александра III. Акимову о Вольтере.

Делал поправки к прелестным балладам Александри.

Приезжал Арво Мете, методичный эстонец, практик и теоретик свободного стиха.

Единственно, что можно об этом сказать: русский верлибр пока еще не состоялся. Едва ли Бурич и Мете сдвинут его с места.

Впрочем, перспективы его недурные, вследствие инстинктивной неприязни к традиции у молодых.

Приезжал Юра Ефремов с маленькой литовской женой.

В его повести — сочетание политики с сексом. Сочетание делает и то и другое неприятным. Политическая незрелость и половая перезрелость.

Такова общая формула юного суперменства. Желание свободы и непонимание народа, неуважение к нему.

25.2. Дискуссия о верлибре в «Вопросах литературы».

Бурич, Мете, Куприянов защищают. Первый показывает таблицы. Тарковский отрицает.

Я не возражаю против хороших верлибров. Бог с ними.

26.2. Дочитал книгу С. А. с величайшим интересом. И все же комплекс принцессы, неудержимость пристрастий и желаний. Где‑то абсолютная твердость. Обаяние откровенности и правды. Неприятный рекламно — политический душок (восхищение «ихней» свободой) во второй части.

27.2. Приехала Аня Наль.

Потом Толя.

Его книга о Блоке

Мои возражения:

1. Недопустимый, задиристый, петушащийся тон полемики.

2. Только автор знает истину.

3. Банальные идеи: образ многозначен, Блок двойствен.

4. По — моему, Блок целен. «12» и последующее — тому доказательство. Причина гибели Блока — цельность, а не раздвоение.

5. Слабо о Христе. Христос «12» — высшая художественная идея, а не философский или политический замысел. В Христе — художественная идея — причастность всего этого мира к высшему.

Это Христос Блока, но и 12–ти. В нем есть интимное, от иконки в скромном храме — белый венчик (не венец) из роз.

6. Неправомерное разделение поэзии и публицистики Блока. Произвольный термин — романтическая идеология — идеологии насилия.

Блоковское неприятие цивилизации — идея русская, а не ницшеанская, она сродни Толстому.

7. Политика слепит глаза. Злость мешает эстетическому анализу.

Шингарев в последнем дневнике ближе к Блоку (рассуждение о революции), чем Якобсон.

8. Нельзя ставить знак равенства между народом и чернью, революцией и большевизмом.

Вывод: попытка создать кредо не удалась.

Да и не могла удаться.

Як. спорил слабо. Видимо, он устал, разочарован в своей работе, которую мыслил как взрыв и славу….

Христос в «12» — иррациональное, возникшее помимо замысла, на взлете вдохновения, как завершающая нота. Он вытекает из интонации, возвышает ее. Он — композиционная точка. Он — подсознание художника.

5.3. Перевожу Незвала.

Лучшее уже переведено. Все прочее — раскованная болтовня. Они там становились поэтами по очкам, великими по количеству написанного, по самоощущению, по отсутствию препон. Наши поэты в XX веке, кроме Маяковского, писали мало, доходили до читателя трудно.