Но последнее, что меня убедило — наркоманы. Ошивалась в нашем подъезде всякая шваль, которая там, судя по окуркам, бутылкам и шприцам, курила, выпивала и кололась. По вечерам проходить мимо было боязно, сам-то я нож в кармане носил, но за Катю опасался, да и за Мату, конечно, тоже. И вот, как-то приходит она вечером сама не своя, гляжу — да, глаза, да, подбородок, да, дыхание. И сразу же, как был, в тапках, вниз по лестнице. На третьем пролете глядь — так и есть, лежат голубчики, без движения. Трое. Наша дежурная по подъезду страшным шепотом говорила после, будто у всех троих одновременно лопнули мочевые пузыри. Оказывается, от этого тоже умирают. А может, и приврала старуха. Откуда бы, скажите, знать ей результаты вскрытия?

Так я убедился, что моя воспитанница убивает людей. То, что я не понимал, как это возможно, меня ни капельки не смущало. Как работает автомобильный мотор, я тоже не представляю, однако это не мешает мне признавать, что автомобили ездят, и именно благодаря мотору. А над всякими непознанными феноменами пускай ученые голову ломают, им за это деньги платят. Впрочем, не думаю, что ботан, решивший исследовать Мату, проживет достаточно долго, чтобы привести замысел в исполнение.

Если вы представили себе какое-нибудь мавританское вуду, там, истуканы в клубах дыма, куклы, утыканные иголками, — выбросьте эту дрянь из головы. К тому, о чем я пишу, это не имеет никакого отношения. Не занималась она колдовством. Тут дело в другом. Я себе так объясняю: есть люди с необычными способностями. Кто-то, как магнит, металлы притягивает. Кто-то, как рентген, людей насквозь видит. Есть ведь такие, факт. А у Маты была особенность навлекать несчастья на конкретных… индивидов.

И чему тут удивляться, если вспомнить, что Мату вынашивала женщина, которая знала, что после родов будет убита? Почему-то мне кажется, что все, кто метал в эту женщину камни, давно уже сами тлеют в мавританском песке. Должно быть, с них все и началось. Маленькая девочка желала смерти тем, кто лишил ее матери, и они действительно помирали — один за другим…

А может, все было по-другому. Не знаю. Эта гипотеза пришла мне в голову за пивом. Ничем подтвердить ее не могу. Да и не хочу. И пивком-то усугублять я начал не с радости.

Кто-нибудь скажет, что это, может, и неплохо иметь эдакого личного ангела-карателя. Ну-ну. Языком-то легко чесать, а поглядел бы я на него, будь он на моем месте.

Убивала-то Мата не только явное отребье вроде тех же наркоманов. Однажды мы с Катей обсуждали на кухне мой заторможенный карьерный рост. Шуточный разговор-то был. И надо же мне было ляпнуть, что, мол, если б не Виталик, сидел бы я уже в кабинете этажом повыше. А Мата в это время тут же была, посуду мыла.

Через два дня не стало Виталика. А мне дали кабинет этажом повыше.

Крепко ж я тогда напился. И еще крепче разозлился. Думал — устрою ей взбучку, так что мало не покажется. Но не устроил. Даже не сказал ничего. В конце концов, сам ведь виноват. Нечего было языком почем зря чесать. Вот уж действительно, от слов своих оправдаешься и от слов своих осудишься.

Жалко Витальку, честно. Иногда аж до слез. Будто это я убил. Потом вдове его, Маринке, тайком деньжат посылал по почте. Когда от Катерины удавалось что-нибудь заначить. Года два слал, пока Маринка с Пашкой из второго отдела не сошлась.

А на язык я с тех пор осторожнее стал.

Может, вы не поверите, но Маты я не боялся. Совсем. Всегда чувствовал, что против меня и моих близких она ничего не сделает. На всякий случай глянул свидетельство о смерти бабы Таи — все чисто, благодетельница наша отошла в лучший мир за три дня до того, как Халид Айуб представил мне свою дочь.

Скорее я боялся за Мату. Должно быть, так чувствуют себя родители эпилептиков. Никогда не знаешь, когда будет следующий приступ и чем он кончится. Совесть жевала меня изнутри все больше с каждой смертью. Сны дурные стали сниться, будто вовсе не Мата это делает, а… в общем, неприятные сны.

И постоянный страх — что будет, если Катя узнает?

Часто хотелось напиться и забыться, но сдерживался — а ну как ненароком проболтаюсь?

Девочка ведь действительно мне стала как родная. Затрудняюсь, правда, соотнести с традиционными схемами родства. Наверное, это как если бы пришлось воспитывать младшую сестру. Или племянницу. Хотя не совсем так. Сестра вряд ли бы говорила с братом, уставившись в пол, и только когда ее спрашивают. Сложно. Вот с Катей Мата держалась куда свободнее, и в глаза ей смотрела, и болтали они, и смеялись, и ходили вместе по магазинам, и прочая.

Тревожило меня то, что Мата сильно замыкалась на нашей семье. Первые два года друзей у нее так и не появилось, несмотря на наши попытки познакомить девочку со сверстниками (через детей знакомых и родни в основном). Со всеми гостями она была одинаково вежлива, но заинтересованности ни к кому не выказывала и отношений поддержать не стремилась.

Хотя Антончик, старший Мишкин, втрескался в нее, что называется, по уши. Звонил каждую неделю, а то и чаще, иной раз и в гости заехать норовил. Но юная мавританка была с ним подчеркнуто холодна. Типичный разговор по телефону:

— Да. Хорошо. Зачем? Я тебе вышлю и-мейлом. Нет. Я занята. И в четверг тоже. Вряд ли. Пока.

Первые годы это было еще уместно, но время шло, Мата взрослела и, кстати, все более красивела. Да, мы к ней привыкли и привязались, но не могла же девочка всю жизнь провести при нас. Это нездорово. А уж когда открылась ее особенность… Нет, не то чтобы я хотел Мату куда-нибудь сбагрить. Просто мне казалось, что если она влюбится, если появится у нее, так сказать, простое женское счастье, то начнется для Маты иная жизнь, в которой уже не будет места… ну, вы понимаете, о чем я.

Как потом оказалось, мои предположения были, в общем-то, недалеки от истины.

Антончик — парень хоть и башковитый, но шебутной. И Мате он не нравился. Надо было ей серьезно расширить круг знакомств. Во многом именно поэтому мы стали готовить ее к поступлению в вуз. «Выйти удачно замуж», как шутили в прежнее время. Даже специально на «факультет невест» направили, чтоб наверняка. Разумеется, ей я ничего о своих планах не сообщал. Мата поступила под чутким руководством Кати и при тайной финансовой подстраховке с моей стороны.

Только когда она уже начала ходить на первые занятия, до меня дошло, что же я натворил. Отводя от горящего дома, вывел на минное поле. Того и гляди, начнут пачками дохнуть неадекватные преподы и хамоватые студенты. Вам, может быть, смешно, но посмотрели бы вы моими глазами!

Риск был велик. В какой-то момент, на второй неделе, я уже надумал забрать ее. Но не стал. Ведь это, может, последний шанс для девочки нормально влиться в общество. С замершим сердцем я ждал. Неделя, другая. Первый месяц, второй. Конец семестра… Все вроде шло замечательно. Мате нравилось. Впрочем, нравилось именно учиться. Мои надежды на социализацию не оправдались. Число звонков заметно увеличилось, уже не один Антончик звонил, и другие ломающиеся голоса извинялись в трубке, прося подозвать Мату. Но та всех методично отшивала. Помню, рассказывала она как-то про учебу, и я спросил между делом:

— А как там у вас в группе, парни есть симпатичные?

— Не знаю.

— Как это? Ты же учишься с ними.

— А я на них не смотрю.

Хотел было спросить: «Почему?», но сдержался. Лучше не задавать вопроса, если не готов услышать ответ. Но выслушать все равно пришлось — пару лет спустя.

Мне все было неспокойно. Все хотелось проконтролировать. Уберечь… Начал я отпрашиваться с работы, заходил к Мате на переменах, познакомился с преподами и сокурсниками. В основном, естественно, там были сокурсницы, если не считать трех худосочных очкариков. Я лебезил перед этими сопляками и соплюхами, расписывая, какая у Маты трудная жизнь, что с ней нужно помягче… Пивом угощал. Эх, дурак-дурак. Хотел их от беды уберечь, а вышло-то совсем наоборот.