— Я мертвых не боюсь, — честно отвечал я. — Не бойся покойника, бойся живого, знаешь?

— Зна-аю, — Мак ухмыльнулся. — И летунов не боишься?

— Ночных? Ничего, ко мне не присосутся.

— Да уж, к тебе присосешься. — Мак нагнулся, пошарил в траве. — Маруак, киса, ты где? Ты, брат, далеко не уходи… — Он выпрямился, отряхнул ладони о штаны. — Не присосешься к тебе, говорю, вон ты как вырядился… Куртка — летом! И очки. Ты в них хоть видишь что?

— Что надо — вижу.

— Я бы и шагу не сделал. А каску зачем нацепил?

— Так положено. Я же Техник.

— Техник… Так что, Техник, ты пройти нам разрешишь?

— Провожу. Там колодцы открытые попадаются.

— И проводи. Даже лучше будет. Маруак, чертяка, ногу не дери мне.

Мак снова нагнулся, подхватил кота в охапку и зашагал к эстакаде. По пути громко объяснял:

— Жила редко выходит. Искать надо, следить. И выходит всегда на возвышенном месте. Тонкая, с пятачок… Но это хорошо, чем тоньше, тем толчок сильнее… Главное — время не упустить. И не бояться. Вот из тебя бы, между прочим, хороший летун получился: в таком месте один живешь, а страха у тебя нет.

— Я же сказал: не бойся мертвого, опасайся живого.

— Так о чем говорю — я же не мертвый. А вдруг я как раз такой Мак?

— Какой?

Он рассмеялся.

— Не, на самом деле меня бояться нечего. Я безобидный. Только я же летун, и у меня поэтому всегда нож с собой. Вот, смотри.

Лезвие слабо засветилось под луной — самоделка из тонкой стальной полосы.

— Вот… так что и живых я не очень боюсь.

Он сунул нож в чехол, перехватил кота поудобнее.

— Ну, и говорю: у тебя должно получиться. Попробуешь? А то выходит — я полечу, а ты один тут…

Мы были уже у подножия эстакады. Мак прислонил ухо к ржавой опоре:

— Иде-ет, идет, сладкая моя… Ну, вот. В этом деле главное — понимаешь — живой крови надо выпить. Обязательно. Без этого не взлетишь. Маруак, киса, полезай в мешок. Не хватало, чтобы ты еще сбежал… Так как, Техник, не боишься меня живого? Полезешь? Попробуешь?

— Полезу.

— Правильно. Маруак зверка маленькая, но на двоих его хватит. А я тебя научу, потом уже сам… дело хорошее…

Он лез первым, цепкий, быстрый. Я бы мог его обогнать, но ни к чему. Тише едешь — дальше будешь, а про дольше проживешь и говорить нечего.

На верхней площадке Мак остановился. Шагнул туда, сюда. Глаза его под луной оловянно блестели.

— Хорошо! Хорошо. А, вот она!

Выпрямился, будто в подошвы ударило током. Взял сумку, вынул за загривок кота. Маруак тихо говорил свое: «Ма-ару!», лапы у него обвисли. Мак держал зверя в левой руке, правой потянул из чехла нож.

— Черный кот лучше всего, — с присвистом, как сквозь судорогу, прошептал летун. — Курицу можно черную… но где ее сейчас взять, да и дура… а кот сам приходит…

Он глядел в сузившиеся глаза кота. Зверь не понимал смерти. Ему было просто неудобно висеть над пропастью, ему хотелось встать на лапы. Он выпускал когти и стонал: «Ма-ару-у!»

— Год он со мной был — жилу-то пока найдешь… хороший зверь, и жалко мне его, не часто же бывает, чтобы приблудился, так и время, время…

Не обрывая скороговорки, Мак вдруг выбросил руку с ножом и ударил меня в грудь.

Точно ударил, не наобум.

Нож пропорол куртку и упал на площадку. Мак его не удержал. Попробуй, удержи, когда руку обжигает ледяным холодом.

Ему бы отступить, отшатнуться — но, видимо, жила не пускала. Он еще верил в полет, да не сбылось: мою нелепую меховую перчатку прорвал изнутри отросток — крепче когтя, острее стали — и очень точно прошел между ребер.

Одно мгновение, и живой крови всего на один глоток. Ничего не возвращается, но приходит зима, в которой нет больше дней, а только холодный мокрый снег падает на лицо. И опять надвигается из снежной пелены Тихий Тепловоз, и я не успеваю…

Чтобы успеть — нужно крови больше, живой теплой крови, а они налетели разом: и Топ-Висельник, и Электрики в рваных комбинезонах, с вплавленными в кости золотыми цепями, и Прораб — с полным ртом цементной пыли, и Боб, который никогда не выходит встречать людей, потому что у него голова пробита гаечным ключом и глаз вытек… И Тихий Тепловоз со своей вечно пьяной бригадой, и Дети-Сиротки, и Любопытный Утопленник, которого, как всегда, толкали и теснили остальные духи. Все явились, и все впивались в того, кого я им добыл, и всем было мало.

Мак уже не стоял. Высосанной, сморщенной оболочкой упал, загремел костьми по площадке. Ссохшихся пальцев он так и не разжал, и я видел, как среди давки духов ворочается, разевая пасть, бедняга Маруак. Синие огни мелькали в глазах кота. Визгнул и заныл, забренчал цепью конвейер над нами — ну, Электрики развеселились, пошла потеха! На самых верхних нотах завопил Тихий Тепловоз. Рука Прораба застряла в пробитом черепе Боба, Дети матерились, а Топ орал свое обычное: «Все по местам! Закрыть ворота!»

Я прошел сквозь них, нагнулся и помог коту высвободиться. В пальцах мертвеца осталась черная шерсть. Так он с нею и вернется, когда обернется Луна, и останется с нами — кататься на мертвых конвейерах, плакать или смеяться, или чинить Тепловоз.

А мы с Маруаком летать будем без всякого ножа и жилы. Потому что черный кот для полетов — лучше всего.

Наверное, Павел все-таки был везунчиком. Ему везло почти всегда и почти во всем. Повезло и на сей раз. Если можно, конечно, назвать везением жесткую аварийную посадку на необитаемую планету с кислородной атмосферой.

Он даже умудрился посадить «Валькирию» на все четыре опоры и не повредить обшивку. Хотя толку от нее сейчас как от консервной банки. Стармодуль с дохлым гиперприводом годится разве что астероиды окучивать. Или в качестве ультрасовременного шалаша с ядерным реактором.

Вообще-то поломка гиперпривода считалась невозможной. Небольшой куб, вмонтированный в переборку прямо над гравитационным отражателем, был лишен каких-либо швов и представлял собой мономолекулярную броню для тета-кристалла, способного при особых условиях менять мерность пространства, выкидывая любой материальный объект, находящийся в радиусе километра, в пятимерный континуум. Тета-кристаллы были весьма устойчивой штукой, и разрушить их можно было, пожалуй, лишь жестким гамма-потоком. На все прочие воздействия кристаллы начхать хотели. По крайней мере, до сегодняшнего дня. Павел горько усмехнулся. А ведь, наверное, его случай станет отличной темой для чьей-то научной диссертации. Если его найдут, конечно. Когда-нибудь. Может быть. Сигнала «СОС» с дохлым гипром не передашь. А вопить «Спасите наши души» по обычному радио, находясь в десятке парсеков от ближайшего обитаемого мира, просто безумие. Так что, похоже, придется устраиваться на долгую стоянку. В принципе, на базе знали, куда он отправляется. Ну, почти знали. Он несколько отступил от заявленного маршрута, решив напоследок исследовать заодно и эту систему. Герой хренов. Звезда класса «Ц», четыре планеты. Две кислородных, две — мертвые газовые гиганты. И вот надо же, только-только вышел из гип-свертки и на тебе! На пульте всплыл куб аварийного дисплея и выплюнул сообщение о неисправности основного привода. Павел проверил еще раз. Бортовой комп пару минут пожевал тесты и снова сообщил о неисправности. Правда, порадовал, что гравипривод в норме, и порекомендовал вернуться на базу для ремонта. Даже расчет пути сделал, ублюдок электронный. Всего-то навсего сто двадцать лет по безопасной траектории и шестьдесят, если по опасной, с использованием гравитационных колодцев нестабильных систем. Шестьдесят. Какие мелочи. Вернешься как раз на собственные похороны.

Павлу хотелось выть от досады. Только толку-то. Вой не вой, делу не поможешь. Вот и сидел в результате у костерка, разведенного из сухих туземных веток. Глазел в туземное звездное небо, молча помешивая оранжевые, по-земному пахнущие сосной угли, и предавался мрачным мыслям. Потом плюнул и отправился спать. Утро вечера, как говорится, мудренее.