Потом она блистала на устроенном в честь финалисток банкете. И флиртовала напропалую с кем ни попадя — о, конечно, ничего серьезного, но зато как весело! И заключила контракт на полгода, шикарный контракт, причем умудрилась при этом забить время для не успевшей пока надоесть крыши. А потом, только она вернулась к себе, только растянулась на софе в блаженной истоме, только подумала о чашечке кофе… неумолимый календарь взвыл дурным голосом, и Эсмеральду выбросило в реал.

В темной, упиравшейся единственным окошком в заводскую стену комнатушке царил запах кофе. Дочка постаралась, подумала Эсмеральда… впрочем, нет! Здесь она не Эсмеральда! Она глубоко вздохнула, попросила сипло: «И мне налей, пожалуйста» — и только тогда открыла глаза.

Что ж… все то же. Тот же полумрак, та же заводская стена, та же сиделка в старомодном белом колпачке на давно не мытых волосах, та же медсестра из социального обеспечения. Унылый ежемесячный ритуал — произвести (слово-то какое, тьфу…) тот же рутинный осмотр и подписать тот же, слово в слово, акт, подтверждающий ее инвалидность… все то же.

— Я принесла печенья, — нарочито будничным голосом сообщила дочка. — Соленые крекеры, ты же их любишь.

— Только кофе, — ворчливо отозвалась она. — Что новенького?

— Свет опять подорожал, — первой включилась записная нюня сиделка. — А за светом, конечно, телефон, транспорт…

— Будут строить новую электростанцию, — сообщила медсестра, неторопливо допивая свою чашку. — Губернатор выступал на той неделе. Сказал, все средства будут выделены из местного бюджета и за счет добровольных пожертвований. И ни один киловатт потом не уйдет на сторону.

Дочка хмыкнула. И сказала как бы просто так:

— Выборы через два месяца.

Умная… вот только, как часто бывает у умных, не слишком удачно устроенная в жизни…

— У тебя-то как?

— Подумываю, не родить ли третьего.

— Боже! Тебе мало?!

— Обещают ввести льготы на образование. Если трое и больше.

— Ах обещают… ну-ну.

И это — умная?! Боже, куда катится мир…

Осмотр много времени не занимает. Как всегда. Еще по чашечке кофе с печеньем под скучные жалобы сиделки, под задумчивым взглядом замотанной нудной семейной жизнью дочки… какое все-таки счастье, что она успела пробить достаточно мощный компьютер, когда соцобеспечение еще занималось трудоустройством инвалидов, что она успела зацепиться за парочку мест в Сети, где можно найти работу… да не просто работу, а заработок! Что бы делала она сейчас…

— Мама, у меня к тебе разговор, — деловито начала дочка, как только они остались одни. — Я проверила твой счет. И навела кое-какие справки.

— О чем?

— Ты можешь пройти курс лечения. Нормального лечения, настоящего. Ты сможешь ходить… ну, может, не так чтобы очень уверенно, но хоть по квартире!

Ходить, эхом отозвалось в голове.

— И сколько это будет стоить?

— Сто сорок тысяч. Видишь, у тебя еще останется.

— Останется, — эхом отозвалась она.

— Я все узнала. Ты можешь лечь уже завтра, предоплата у них всего десять процентов, остальное еженедельно. Вот, я даже договор у них взяла посмотреть. Месяц в клинике, потом месяц на…

Тренькнул сотовый, прервав возбужденную дочку на полуслове.

— Да? Да. Ага… Ага… Хорошо… да, хорошо, сейчас. Мама, я смотаюсь домой на пару часиков и сразу обратно к тебе. Ты дождись меня, ладно? Я там разберусь и сразу…

— Не волнуйся. Решай свои проблемы, я пока почитаю, — она вынула из дочкиных рук договор, — подумаю…

Дежурный поцелуй, негромкий хлопок двери.

Подумаю…

Ходить!

Вряд ли очень уж… так, по квартире… но — ходить.

Сто сорок тысяч — ладно, заработаю.

Но — два месяца!

Сто сорок тысяч — и два месяца. Два месяца здесь. Два месяца вовне. В реале.

Полетит к черту контракт. Полетят все зацепки, все! — два месяца — это срок!

Но — ходить!

Ходить — здесь?

Эсмеральда шла по карнизу. Она выскользнула в форточку, оставив позади свет, тепло и уют. Высота будоражила ее. Она дошла до пожарной лестницы, распахнула крылья и взмыла в ночное небо…

Билет — это тоже судьба. Вагон номер шесть был предназначен мне билетом. Влажность твоего поцелуя, теплота тела и горячий шелест шепота иссякнут. Только твоя фигура за окном скорого фирменного какое-то мгновенье еще будет существовать в моем мире. Я буду долго стоять и кривляться тебе из окна, ты будешь улыбаться и махать мне рукой, пока наконец поезд не дернется, как в агонии, и не потянет меня из нашего города от тебя. Моим попутчицам, двум теткам неопределенно-преклонного возраста, этот ритуал кажется смешным и милым. Им кажется, что с высоты своих лет они имеют право на маленький цинизм. Они сидят напротив, гнусно улыбаются, перешептываются и смотрят на меня с сочувствием. Что сказать — сволочи.

Когда мы садимся в поезд, мы сразу попадаем в другой мир, со своими правилами, временем, проблемами и радостями. Наша прошлая жизнь обрывается на вокзале, и до следующей остановки будут доноситься только ее отголоски, тихие и от этого жалкие. Когда я поцелую тебя на вокзале, для меня закончится одна жизнь. Моя жизнь, где ты посапывала в мое плечо, распадется на этом вокзале на тысячи обломков памяти, которые, как мелочь, будут звенеть в такт колесам. Моя жизнь в Любви оборвется на третьей платформе, чтобы только на следующее утро началась моя жизнь в Разлуке.

Мир поезда другой. Этот мир легче, и дышится в нем намного легче, даже если не работает кондиционер, а жара и духота летнего вечера мешают спать. Может быть, оттого, что он существует только от остановки до остановки? Когда поезд останавливается на очередном вокзале, мир этот осыпается, становится ненастоящим. Большой мир врывается в него. Новые попутчики разносят по вагонам голоса и звуки внешнего мира. Мимо проводников в поезд проникают шустрые попрошайки. В окна кричат нахальные торговцы, предлагая частички внешнего мира по смешным ценам. Обитатели поезда спешат нырнуть на секундочку в суету вокзала, чтобы с радостью вернуться, неся какую-то вещь из внешнего мира, которая потом будет выпита, съедена, прочитана.

Мне часто приходится окунаться в поезд. Моя жизнь за каких-то четыре года превратилась из размеренного похрапывания на мягком диванчике в твоей гостиной в долгое путешествие по вокзалам. Я изучил их особенности, прекрасно знаю расположение туалетов, кафешек, киосков, лавочек, скамеек, урн и прочих достопримечательностей привокзальных площадей. Моя жизнь превратилась в нескончаемый ритуал командировок. Многие действия командировочного, например покупка билетов на поезд, выработаны у меня до автоматизма. Я приобрел опыт получения номера в гостинице. Купейным вагонам я кивал как старым знакомым. Этот шестой вагон скорого фирменного тоже был изучен мною. Вагон был новым. Его дорожка в коридоре чиста и не изношена, лампочки горели ровно, а радио не скрипело. Кондиционер или, по крайней мере, то, что принято в этом мире называть кондиционером, гудел тихо и размеренно. Даже казалось, что колеса вагона стучат как-то по-другому. Чище, что ли, музыкальнее. Не знаю. Запахи тут не приобрели еще той пыльной прогорклости дороги, которая пропитывает вагоны со временем.

От него пахло приятно — полиролем для обуви — резко, химически.

И в тоже время вагон номер шесть — обычный вагон. Ошибиться нельзя — ты в поезде. Два туалета, которые лучше любого расписания движения предупреждали о приближении очередной станции, были всего лишь еще одной узнаваемой частицей этого мира. Даже несмотря на то, что его кельи-купе были больше, чище и оригинально раскрашены (полка была бордовой, а стены — нежно-желтого цвета), — они оставались все теми же купе. Это был самый обычный вагон, в котором я должен прожить только одну ночь.