Гонзасек поднялся в дом ученого, сбросил по приказу хозяина галоши и пошел босиком, «чтобы не натаскать лишней пыли».
Войдя в кабинет Шебуршевича, Гонзасек увидел большой стол, ароматную дыню на подносе, чернила, перо и листок бумаги.
— Чем занимается ваша ученость? — не удержался Гонзасек.
— Решаю для народа очередную головоломку. Растолковать ее такому невежде, как ты, совершенно невозможно. Люди без степени никогда не поймут смысла трудов тех, кто приобщился к братству исследователей… Взгляни на эту дыню!.. Теперь на муху, что летает… Дыню я съем не прежде, нежели решу вопрос: может ли муха проглотить дыню?
— По-моему, муха загадит дыню, прежде чем вы решите свой вопрос, — простодушно брякнул Гонзасек.
— А вот и нет, малыш, — возразил ученый, довольный робостью своего добровольного помощника. — Я решил задачу, мне необходимо только провести кое-какие подсчеты. Эта муха может проглотить эту дыню, если муха станет величиной с дыню, а дыня — с муху.
— Но это невозможно! — Гонзасек уже вполне раскусил «ученого».
— Такие суждения как раз и различают ученого человека от неуча!.. Я ведь и думаю как раз над тем, как сделать это возможным!..
Гонзасек побежал в магазин, купил то, о чем просил Шебуршевич, но половину купленного отдал Чосеку, случайно оказавшемуся в том же магазине. После этого вернулся в дом ученого.
— Что-то мало дали, — наморщился тот, заглянув в корзину. — Чувствуется, что не сделали скидку.
— Пустяки, — сказал Гонзасек, — вы решаете куда более сложные задачи! Каждый ваш гость получит ровно половину того, что должен был получить. Если же число гостей сократить в четыре раза, каждый получит в два раза больше того, чем получил бы при скидке!
Шебуршевич открыл рот, чтобы, по своему обыкновению, «внести в дело необходимую ясность», но Гонзасек поклонился и вышел.
Разговор с отчаявшимся
Встретился им на тропинке возле реки плачущий навзрыд человек. Вид его был жалок, хотя он был еще молод.
— Что случилось? — спросил пан Дыля.
— Сил больше нет! Иду топиться, потому что ни в чем уже нет мне утешения. Жена ругает и за то, что растут цены на базаре, и за то, что ветер поломал ее зонтик, и за то, что на ее лице растет бородавка.
Чосек прыснул было со смеху, но пан Дыля щелкнул его по затылку и сурово объявил человеку:
— Прости свою жену, потому что не она виновата в своей раздражительности, а сумасшедшее время, когда путают правду и ложь, белое и черное, доброе и злое! Ничего ты не докажешь своим мучителям! Если даже разорвешь себя на части, они будут проклинать тебя и за самую твою смерть, не вспомнив ни единого доброго дела!
— Как же быть? — спросил плачущий человек. — Никто меня не понимает!
— Жаловаться на непонимающих — то же, что жаловаться на снег и сумерки, — сказал пан Дыля. — Но при снегопаде не накидывают на себя петли, а надевают шапку и валенки, при сумерках не лезут в омут, а укладываются на боковую… Если ты понял меня, то приходи к нам и живи с нами, сколько хочешь. Только, чур, соблюдай наш обычай: и хлеб поровну, и смех поровну, и беду поровну!..
Баранчик
Подошел Баранчик.
— Мужики, подайте на мой любимый торт с грецкими орехами!
— Скромность потерял, — пробурчал Чосек, — попросил хотя бы с вафлями, он дешевле.
— Ну, подайте на торт с вафлями! — Баранчик захлопал по карманам засаленных брюк и выставил пухлую ладонь: — Ну, ну же! Считаю до трех!
— А как насчет торта с вафельным полотенцем? — спросил Гонзасек, хорошо зная, что у Баранчика водятся крупные деньги. — Сколько тебя помню, все побираешься, все норовишь за чужой счет и до сих пор не похудел!
— На чужой счет оно вкуснее, — ухмыльнулся Баранчик. — Я же, мужики, ничего делать не умею. Ну, пить морковный сок, ну, жевать там бифштекс, есть мороженое, ходить в кино, считать наличность… Еще спать на чужом диване, бесплатно кататься на каруселях и не лезть в карман за словом, когда надо вытряхнуть чужие карманы.
— Гениальные возможности, — хмуро заметил пан Дыля. — Ты еще молод, Баранчик, и я берусь научить тебя какому-либо ремеслу. Строить, резать, колоть, пилить, сажать, пахать…
— Хватит, хватит, для меня достаточно! — запротестовал Баранчик. — Хватит того, что я умею пилить чужие нервы, лить пули, откалывать номера, сеять панику, пахать языком…
— Я всерьез, — откашлявшись, строго сказал пан Дыля. — Если хочешь, научу конкретному делу.
— А я не хочу учиться вашему конкретному делу! — вдруг злобно закричал Баранчик, топнув ногою. — От конкретного дела и кони дохнут! Я мыслитель!
И пошел прочь.
— У него не все дома, — участливо заметил Чосек.
— Нет, у него все дома, — поправил Гонзасек. — На ближайших выборах в городской магистрат он выставит свою кандидатуру и, пообещав каждому обывателю бесплатный торт с грецкими орехами, будет четыре года лакомиться тортами, запивая их морковным соком за счет простофиль…
И что бы вы думали? Точно: Баранчик выставил свою кандидатуру от партии «друзей народа» и, раздавая обещания налево и направо, победил своего соперника (и друга) Козликовского, тоже любителя сладких тортов.
Узнав об этом, пан Дыля пожал плечами:
— Чего же хотят горожане?
— Сладкого и только сладкого, — ответил Гонзасек. — Хотя знают, что ничего не получат… Через четыре года они проголосуют за Козликовского, который пообещает каждому торт-мороженое с цукатами. Но ничего не изменится.
— Не представляю, что такое цукаты, — сказал пан Дыля. — Но как можно верить обманщикам?
— А что остается людям? Они не выставляют своих кандидатур на выборах. Им просто некогда, они пилят, режут, носят, возят, копают и строгают. И лезут в карман за словом, особенно если его нужно сказать перед микрофоном, которого они и в руках никогда не держали. Каждый из них стесняется сказать, что думает о себе, тогда как надо уверять, что ты только и думаешь обо всех…
Через месяц после избрания в магистрат Баранчик устроил встречу с избирателями. Чосек и Гонзасек решили послушать «народного избранника», который взял в свои руки здравоохранение, школы и торговлю, не имея обо всем этом ни малейшего представления.
— Для здоровья очень важно кушать бананы и дыни, — сказал Баранчик во вступительном слове. — Налегайте, потчуйтесь, не ограничивайте себя!
— Но у нас нет ни бананов, ни дынь, — завопили горожане, сидевшие в конце зала на приставных стульях. — Еле-еле наскребаем на хлеб!
— Тем более необходимо питаться ценными продуктами, — поднял палец Баранчик. — И школы, не забывайте про школы! Юное поколение сумеет уплачивать налоги, если получит хорошую закалку в школе, научится конкретному делу! Запомните: школы — это очаги просвещения! Запомнили?
— У нас нет уже школ! Последние развалились! — раздались голоса.
— А вы не паникуйте, — повысил голос Баранчик. — Жизнь дается только один раз, так что пусть лучше паникуют наши враги. Согласны?.. Есть сегодня школы или нет, не в этом дело. Главное — чтоб вы понимали их значение. Пусть это красной нитью пройдет в нашем сознании!
— А почему непрерывно дорожает хлеб? — спросил Чосек. — Люди умирают с голоду!
— Во-первых, умирают не люди, а бездельники! Во-вторых, не с голоду, а от невежества, от неумения и нежелания правильно рассчитать свой личный бюджет!.. Вот этот тип, кстати, — Баранчик указал на Чосека, — уже в десятый раз задает свои каверзные вопросы. Прошу полицейских немедленно выдворить его из зала!.. Но перед тем отвечу и на дурацкий вопрос, чтобы ни у кого не складывалось впечатления, будто я что-то утаиваю. Итак, отчего дорожает хлеб? Да только потому, что на него устанавливается более высокая цена!
Чосека и Гонзасека вытолкали на улицу.
— Еще одного такого глубокого мыслителя в наш город, и все мы будем заикаться, — сказал Чосек.
— А ты не заметил, дружище, что мы и без того уже заики? Ты спросил, почему дорожает хлеб, но не спросил, куда идут денежки налогоплательщиков?
