«Довольно причитаний, Алрой! Я говорю о том, что было задумано, а не о том, что неминуемо. Я вмешался в ход дел, я потрафил победителю, я пошел на компромисс!»
«Каков он?»
«До смешного прост. Для умницы Алроя — сущая безделица.»
«Прошу, будь краток.»
«Феерический твой взлет столкнул дух мусульман со стези обычной, победа над тобой не рассеяла туман, окутавший их души. Я заметил это и употребил на пользу. Проливши кровь твою, они лишь жажду мести утолят, но не смоют пятен со своих знамен и не изгонят страх из растревоженных голов. Колебанья в вере, как неурожай и голод, чреваты бунтом черни и раздорами владык. Себя спасая, поможем растерянным врагам. Вернется в равновесие опасно накрененный ум, коли истолкуем твой триумф дьявольским потусторонним действом. А если скажем, что колдовством приворожил Ширин, то в этом они узрят вожделенное оправдание дочери халифа. Вот план, который выведет правоверных из лабиринта, а тебе сохранит жизнь и вернет свободу.»
«План — да, а воплощение его?»
«Это легко.»
«Вразуми.»
«Завтра в полдень тебя доставят к самому Арслану. Средь приближенных узнаешь многих, кто был в окружении твоем. Тебе предъявят обвинение в сношении с дьяволом. Признайся в этом.»
«Что еще?»
«Пустяк. Тебя спросят о принцессе. Скажи, что сердце ее завоевал колдовскими чарами.»
«Так, так, продолжай.»
«И главное. Чтобы развеять страхи новой власти, обратись к соплеменникам и патетично заяви, что твоя Божественная миссия есть ложь, тобой изобретенная.»
«Отлично. Что следует за этим?»
«Сказанное составляет суть, которую ты облечешь в понятную исмаильтянам форму. Притворно отрекись от иудейской веры и восславь Пророка. Тебя отпустят на все четыре стороны и позволят взять с собой твои сокровища.»
«Такова цена свободы? Никогда! Ни на йоту не уступлю! Умру под пытками, но не приму сей компромисс! Он смердит твоим презреньем к Богу и Его народу. Прощаюсь с тобой, искуситель, жалею, что прежде повстречался. Низость и подлость — не моя тропа. Алроя предали, но сам он не предаст!»
«Не делать никаких уступок, сидя в западне, — не знак ума. Это ли твоя тропа?»
«Комромисс есть половинное согласие с врагом. Довольно, не продолжай, оставь меня!» — добавил узник.
«Будь мы во дворце, я б так и поступил. Сердце истиного друга умеет охлаждать горячность резких слов.»
«Я Богом помазан, и это — судьба. Смерть моя не осрамит жизни моей.»
«Мирьям?»
«Бог не оставит ее, как она не оставляла Его.»
«Ширин?»
«Ширин! Ради нее одной готов принять смерть лютую. К ней не пристанет клевета, будто полюбила трусливого раба, самозванца безумного, гнусного предателя и колдуна-чаровника. Своею жизнью я мир осветил. Душу Ширин согрел любовью. И умру, величьем ослепляя, как жил и как любил!»
Хонайн взял факел, приоткрыл дверь. На пороге появилась закутанная в плащ женская фигура. Вошедшая упала на колени, обхватила руками ноги ошеломленного Алроя, губами прижалась к его руке. Он вздрогнул, цепи зазвенели.
«Алрой!» — воскликнула коленопреклоненная.
«Чей это голос?» — вскрикнул Предводитель изгнания, — «Словно давно слышанная музыка. Поверить невозможно! Ширин?»
«Они называют меня твоею несчастной жертвой.»
«Видеть здесь тебя — казнь хуже посажения на кол! Страшусь встретить твой взгляд. Зачем тут факел? Пусть судьбы наши черные сольются с тьмой непроницаемой, и та поглотит их.»
«Алрой!»
«Вновь голос! Как и я, она должно быть, обезумела от мук.»
«Предводитель», — сказал Хонайн, кладя руку на плечо узника, — «Прошу, уйми волнение. Ради спасения можно потерпеть и боль. С тобой друзья, и нет у них желания иного, помимо твоего благополучия.»
«Благополучие? Звучит насмешкой. Спасение против воли равно убийству.»
«Молю, опомнись! Прежде, да и сейчас, пожалуй, имя твое рождало и рождает трепет и благоговение в сердцах. Пристало ли Алрою здравомыслие терять? Как поле боя иль дворец, застенок может стать ареной явления геройства и величия души. Жизнью пренебрегать преступно, ибо тело есть храм для вмещенья духа, исполняющего волю Бога. В положении халифа иль пленника, Алрой — помазанник, и нет в подлунном мире равного ему. Неужто он смиренно пойдет на казнь, как разбойник, живущий волею судьбы и ей не угодивший? Пророчу: ты выберешься из беды!»
«Где скипетр? Подай его сюда! Ах, нет, не к тому брату я обращаюсь!»
«Скипетр вернется к тебе, Давид. И Бог вернется и простит.»
«Нет, это не тот брат. Того уж нет. Женщина виновна.»
«Женщина пришла тебя спасти. Разве принцесса страдала меньше тебя? Внемли ее речам. Они нежны, проникновенны, глубоки!»
«Такой наша любовь была…»
«И есть, мой Алрой!» — воскликнула Ширин, — «Ради меня усмири бушующее сердце. Ты слышал Хонайна. Он умен непревзойденно, за ним ошибок не известно, он не обронит пустого слова. Прими же мудреца совет! Мы будем жить и любить. Жить и любить! Вот и все. Что выше этого? Помнишь ли, как гуляли в саду, утомленные суетностью империи, и говорили, что хорошо бы умчаться далеко-далеко, на остров необитаемый, остров для нас двоих, и пусть он будет мал, но он вместит огромную любовь. Ты слышал мудреца. Из подземелья этого путь не закрыт к мечте. Зачем грозишься умереть у входа в рай? Забыл верную Ширин? Иль усомнился в любви ее? О, Алрой! Поверженный, цепями скованный, в темнице зловонной ты любим, как любим был триумфатор, в золото наряженный, в палатах благоуханных!»
«Голос из другого мира. Припоминаю что-то. Слова обволакивают сердце. Странно, влага на глазах. Я плачу? Не думал, что могу. Горе и отчаяние. Ум поврежден.»
«Плачь, милый, плачь! Позволь, осушу поцелуями слезы твои! Вообразил, что Ширин забыла своего Алроя, и плачешь. Сокол ясный! Небо чистое и свобода ждут тебя. О, вижу улыбку на твоих устах! Значит, ты подумал о том же, что и я!»
«Теперь я улыбаюсь? Невероятно.»
«Но это так! Вот опять! Добрый знак.»
«Хонайн, она права? Ее дыханье обогрело душу. О, не трать поцелуи на оковы!»
«Они золотые, коли ты заулыбался!»
Воцарилась тишина. Ширин увлекла Алроя на скамью, усадила, села рядом. Она обвила руками его шею, спрятала лицо на его груди. Несколько минут прошли в молчании. Ширин подняла голову, наклонилась к уху Алроя, прошептала: «Завтра мы будем свободны!»
«Завтра? Так скоро суд?» — вскричал Алрой. Глаза его безумны. Он оттолкнул от себя Ширин, вскочил на ноги. «Завтра! В этом слове судьба веков. Миру откроется правда. Ты снова предо мною, привидение? Воистину: убить не значит уничтожить. Не боюсь тебя, я не виновен! Твои убийцы — эти двое! Им в души загляни, суровый дух! Не спасти, но вовлечь меня в преступлений черный круг порочный они пришли. Не выйдет, я не виновен!»
«Хонайн, Хонайн!» — в ужасе заголосила Ширин, — «Он потерял рассудок! Как руки воздел, как глаза сверкают! Успокой его, ты врач! Мне страшно, мне худо!»
Врач подступил к Алрою, взял его за руку. Тот вырвал руку, прошипел: «Прочь, братоубийца!»
Хонайн отшатнулся, бледный, с дрожащими губами. Ширин ринулась к нему. «Что он сказал? Не молчи! Прежде не видала тебя испуганным и бледным. Ты тоже разума лишился?»
«Хотел бы!»
«Повальное безумие. Он что-то сказал. Повтори!»
«Его спроси.»
«Не смею. Ты повтори.»
«И я не смею.»
«Повтори, прошу!»
«Не могу. Уйдем отсюда!»
«Не достигнув цели? Трус! Я сама его спрошу!» — отчаянно закричала Ширин и кинулась к Алрою. «Мой дорогой…»
«Ты видишь, суровый дух, лиса перечит тигру. Невинного не очернить! Я не душил тебя! Верно говорят, не остановится раз свершивший преступление и худшее свершит. О, великий Джабастер! Они умертвили тело твое, теперь хотят душу мою убить. Что страшнее? Умереть — не станет ни меня, ни муки моей, душу потерять — знать не буду ни себя, ни муку мою.»
Принцесса чуть было не лишилась чувств. Хонайн подхватил ее. Они ушли.
10.18
Хамадан пал, и Бустинай и Мирьям были доставлены в Багдад и заключены в крепость. Вмешательство Хонайна избавило их от большинства тягот, уготованных узникам. Попытки Мирьям навестить брата не увенчались успехом. Она докучала Хонайну, но бывший главный визирь лишь сожалел о том, что нынче его влияние не простирается столь далеко. Золото, если его достаточно много, и неподкупных делает покладистыми. Однако, в этом трудном деле ни драгоценности, ни лесть, ни приятное обхождение не помогли ей вступить в сговор с охраной, обычно расположенной к ней. Хонайн после неудачного визита к Алрою немедленно явился к Мирьям и без утайки изобразил ей картину грядущей катастрофы. Одновременно он сообщил, что добился для нее разрешения навестить брата и подсказал средство, как избежать трагедии. Она слушала молча, содрагаясь внутренне, но внешне оставаясь непроницаемой. Хотя искушенному в людских сердцах Хонайну и не удалось угадать ее мыслей, нечестивец остался доволен собой.
