«Вот он», — ответил Первосвященник, — «Еврейские законотворцы думают над законами, но не над исполнением их, хотя им дарован свыше неподвластный времени образец. Лишь в рабстве у законов обретем свободу.»
Итамар и Азриэль многозначительно переглянулись. Лицо Шериры оставалось непроницаемым. Краткое молчание нарушил Азриэль.
«Весьма удобен для жизни Багдад. Я еще не бывал в твоих апартаментах, Джабастер. Ты доволен ими?»
«Вполне. Надеюсь, однако, мы здесь долго не задержимся. Главная цель еще ждет нас.»
«Далеко отсюда до Святого города?» — поинтересовался Шерира.
«Месячный марш», — ответил Джабастер.
«Чего там можно ожидать?» — спросил Итамар.
«Не исключено столкновение с христианами», — заметил Азриэль.
«Скажи, Джабастер, как велик Иерусалим», — спросил Итамар, — «Я слышал, что размерами он не превосходит местный караван-сарай. Верно это?»
«Да, былая слава миновала», — ответил Первосвященник, — «Но нет в сердце отчаяния — коли кирпичи порушены, заместим их камнями тесаными! Как прежде засияет Сион, возведем дворцы, насадим сады!»
Зазвучали фанфары, отворились ворота, вошел царь, а с ним — посланник Багдада.
«Доблестные командиры!» — обратился Алрой к удивленным членам совета, — «Позвольте представить вам человека, который пользуется моим доверием наравне с вами. Джабастер, взгляни на брата!»
«Хонайн! Так это ты, Хонайн!» — вскричал Первосвященник, вскочив со своего места, — «Тысячу гонцов я посылал за тобой!» Изумленный, с горящим лицом, Джабастер обнял брата. Охваченный волнением, положил голову на плечо его.
«Владыка, прости Джабастера за то, что предавшись чувствам, он отвлекся от забот о благоденствии твоем», — вымолвил Хонайн.
«Братская любовь к тебе, Хонайн, несомненно говорит в пользу заботы его о моем благоденствии. Джабастер — опора империи!» — торжественно произнес Алрой, взял Первосвященника за руку, усадил справа от себя. «Шерира, ты выступаешь вечером.»
Суровый командир молча поклонился.
«Что это?» — спросил Алрой, принявши от Джабастера свиток, — «А, твой доклад. Посмотрим. „Колена Израилевы“, „Служба левитов“, „Знатные из народов“, „Старейшины Израиля“! Джабастер, дорогой! Придет день и для этого. Что нынче нам пристало? Блюсти умеренность, стеречь права имущества и правосудие законно отправлять. И не более того. Я слышал, банда грабителей опустошила мечеть. Верно это?»
«Царь, об этом я хотел говорить с тобой. То не грабители, а люди честные, но чересчур усердные. Ведь записано у нас, что, покоривши народы, мы обязаны разбить их атрибуты служения богам чужим, где б ни находились все эти жертвенники и алтари — хоть на горе, хоть на холме, хоть под деревом зеленым. И мы должны…»
«Джабастер, здесь синагога? Где я нахожусь, на совете доблестных полководцев или в собрании сонных талмудистов? Тысячу книжных лет мы тешились притчами, но следовать им — робели. Разве силой изречений мы покорили города и Тигр перешли? Мудрый и мужественный Джабастер! Ты горазд на вещи поважнее. Прошу, деяния будущего предоставь будущему. Теперь ответь, грабители в тюрьме?»
«Были в тюрьме. Я их освободил.»
«Освободил!? Повесь их! Повесь на лобном месте! Иначе не превратить нам мусульман в благонадежных подданных. Джабастер, высоко чтит тебя народ Израиля, и нет никого умней и просвещеннее тебя. Помню и благословляю наши былые бдения над книгами, но полагаю, что мудрость ту не приложить к правлению империей.»
«Владыка! Да разве законы Моисея неприложимы к правлению империей? Древность законов есть доказательство их истинности!»
«Древние законы требуют приспособления к новым временам! Почему следуют стародавним законам обычаям и взглядам? Потому что они здравы? Нет, в силу косности ума!»
«Богом данное и изменять?»
«Всесильное время меняет человека, вершину творения, так отчего оно не властно над законами? Джабастер, наша миссия — возродить царство Израильское, и мы властны сами средства выбирать. Азриэль, какие новости у Медада?»
«Спокойствие меж Тигром и Евфратом. Предлагаю дать отдых уставшим воинам, что несут охрану вне стен Багдада. Думаю, Абидан со своими бойцами может заменить их.»
«Прекрасная мысль. Абидана следует держать подальше от города. Бьюсь об заклад, ограбление мечети — дело рук его молодчиков. Нам необходимо публично осудить сей прискорбный случай. Джабастер, обсудим это наедине. Сейчас мы с Хонайном удалимся. Шерира, прошу, перед маршем поужинай со мной.»
8.6
«Мне нужно видеть царя!»
«О, великий Первосвященник, это невозможно. Царь удалился на покой.»
«Мне необходимо видеть царя. Почтенный Фарез, ответственность я принимаю на себя.»
«Этого никак нельзя. Приказ царя для меня закон!»
«Ты отдаешь отчет себе, кому перечишь?»
«Вполне: высшему авторитету для набожных иудеев.»
«Повторяю, мне нужно видеть царя!»
«Увы, я не вправе пропустить тебя, Джабастер!»
«Не к лицу мне упрашивать слугу. Прочь с дороги!»
«Повторяю — нет и нет! Я исполняю долг!»
«Я Богом помазан! Ты заплатишь мне, пес!»
Джабастер силой оттеснил Фареза и спешно прошел в царский покой.
«В чем дело, Джабастер? Ты одолел Фареза?» — воскликнул Алрой, шагнув навстречу Первосвященнику, — «бунтует Багдад?»
«Много хуже: Израиль! К этому идет!»
«Неужто?»
«Мой роковой брат открыл мне твои намерения. Я не могу уснуть, я возвышаю голос, чтобы спасти тебя!»
«Мне грозит опасность?»
«Да еще какая! Кабы ты был один в пустыне, и земля дрожала бы и уходила из под ног твоих, и небо разверзалось над головой потоком огня — все б тише была гроза над тобой. Есть в мире Некто, не забывающий, обороняющий любимое дитя. Он вывел тебя из дома рабства, озарил твой путь светом триумфа, и, наконец, поставил тебя над Своим народом, над избранным народом! Зачем же отвернул ты сердце свое от Него, зачем возжелал чужого и запретного?»
Луна освещала две фигуры. Руки Первосвященника патетически воздеты к небу, руки царя умиротворенно сложены на груди. «Ты говоришь о женитьбе?» — спросил Алрой.
«Я говорю обо всем, что губит тебя.»
«Выслушай меня, Джабастер», — ровным и твердым голосом произнес Алрой, — «Я обращаюсь к тебе равно как к другу и учителю. Всеведающий Господь счел меня достойным великой миссии. Не без основания Его выбор пал на меня. Царственное происхождение мое, разумение святых законов, страха не ведающий алмазно-твердый дух, полное сил и задора тело. Вот фундамент башни притязаний моих. Камни в стенах ее — это содеянное мной. Я вернул достоинство древнему нашему народу. Вновь алтари святые дымятся. Священники наши — ты пример сего — в почете у людей. Единственность и всемогущество Бога провозглашаются повсюду. Этого мало?»
«Мало! Это далеко не все, а я хочу всего!»
«О, жестоковыйный народ наш!»
«Прости мою горячность, царь! Сердце не терпит. Спроси меня, в чем состоит желание мое. Я отвечу — чтоб всем иудеям быть народом единым и господами самим себе. Спроси меня, к чему стремлюсь. Я отвечу — вернуться в Землю обетованную. Спроси меня, чего я хочу. Я отвечу — отвоевать Иерусалим. Спроси меня, о чем мечтаю. Я отвечу — возвести новый Храм. И все, что отвечу я — то отклик тысячелетней тоски. Веру сохранить, не поступиться завещанной землей, вернуться к обычаям древним и нравам простым и честным.»
«Жизнь меняет обычаи, время диктует нравы. Жить просто и честно можно в любом краю. Вера? Первосвященника мантия твоя — подтверждение крепости веры нашей. Страна? Тигр не мельче иерусалимского Шило, а Евфрат полноводнее Иордана.»
«В дни славного своего расцвета обособленно жил Израиль, и на радость Богу держался закона избранный народ. Все было весомо, значительно, чисто и свято в прошлом его. Чуждого чурались, запретным не осквернялись. Несчастливец и жалкий бедняк — и тот гордо почитал себя выше духом царя иноземного. Я надеялся, ты принес возрождение. Вот, пробудился от обманного сна.»
