«Они даны нам Богом.»
«Таковы все вещи в мире. Все тайные они?»
«Те, что воплощают Его волю.»
«Так думает Джабастер, но ни один из прихожан мечети не согласится с ним.»
«Все же ты мусульманин?»
«Нет.»
«Кто же?»
«Сказал уже: я — человек.»
«Однако, кому ты поклоняешься?»
«Что такое поклонение?»
«Это то, чем творение обязано творцу.»
«Кто он, творец?»
«Наш Бог.»
«Бог Израиля?»
«Да.»
«Крошечный народ, что курит фемиам сам себе!»
«Мы — избранный народ!»
«Избранный для осмеяния, презрения, бесславия. Кого прельстит избранничество?»
«Которым мы, увы, не прониклись и пренебрегли.»
«Почему?»
«Тебе известны анналы священного племени нашего.»
«Да, известны. Как и у всех племен: кровь и зло.»
«Я вижу другое: былые победы, скорое спасение и будущая слава.»
«Добраться до берега спасения — моря крови переплыть. Бедный мессия!»
«Ты и вправду брат Джабастера?»
«Так говорила наша мать, святая женщина.»
«Господин Хонайн, ты богат, силен, умен. Ты восхваляем и купаешься в довольстве. К чести твоей замечу, что, став вероотступником, веру не сменил. Ты в согласии с миром, и им любим. Теперь вообрази иное бытие. Достойного лишь терпят. Насмешки и проклятья за спиной. Брезгают, как прокаженным. Как ни хорош — хорош не будешь. Самодовольство и золото не замещают чести. Пустота и обреченность впереди. Возможно ль примирить в душе реальность эту с сознанием избранничества и превосходства? Нет и нет! Господин Хонайн, объяснил ли я свой порыв к борьбе, свободе и величию?»
«Почтенный, прошу прощенья за ошибку. Я думал, ты ученик Джабастера, но вижу, амбиции твои простираются куда как дальше!»
«Я — Предводитель, и оковы — не к лицу мне!»
«А теперь, Алрой, слушай меня», — сказал Хонайн, тепло обняв юношу за плечи, — «Я друг и рачитель твой. Выручил из беды, от болезни исцелил, окружил заботой, дал безопасность и крышу над головой. Чувства не во власти человека, и краткость нашего знакомства не помешала мне полюбить тебя. Ты должен доверять мне, как я — тебе. Ты знаешь мою тайну: я иудей, один из сынов презираемого, отверженного, гонимого народа, над коим ты Предводитель. Прекрасно быть свободным, не меняя кожу. Но эфемерности я достижимость предпочел. Я сам себе явился мессией. Спроси Джабастера, сколь тяжек был путь борьбы моей, которая лишь юному под силу. Годы я жил один в Константинополе, среди греков, учился врачевать. Переселился потом в Багдад, весьма искусным лекарем ставши, а такой — почти всегда незаменим. Надел тюрбан, и вот, я — господин Хонайн! Мой мальчик, будь благоразумен, не отвергай совет и опыт друга. Я представлю тебя, как сына от некоей красавицы-гречанки. Время и весь мир — перед тобой. Наслажденья жизни — война, любовь, богатство — выбирай, иль все бери. С моею помощью, с твоим умом и честолюбьем ты станешь главным визирем. Да что там визирем! В смутную годину нашу ты собственное сумеешь царство обрести, что счастьем и богатством расцветет не в пример Земле Обетованной. Я был там — бесплодность и безлюдье, пустыня, недостойная тебя!»
Окончив говорить, Хонайн стал вглядываться в освещенное луной лицо Давида, желая понять действие своего монолога.
«Я знаю свои корни, и мне нет дела до других миров. Благодарю тебя, господин Хонайн. Ты ошибаешься во мне, но все же благодарю!»
«Ты выбираешь гибель?»
«Я выбираю славу!»
«Неужто ты надеешься ее достичь?»
«Да разве твердо веря, можно не достичь?»
«Ослепленный, безумие ты почитаешь верой!»
«Приземленный, безумием ты нарекаешь веру!»
«Взгляд в прошлое не находит оснований думать, что будущее станет лучше.»
«Кто в будущую жизнь не верит, тот не живет и в этой».
«Довольно! Джабастер, мой ученый брат, поставил пред тобой невыполнимую задачу: добыть Соломона скипетр. Каково!? Год, не меньше, вычеркнуть из жизни. Обидная потеря, хоть молодость не знает цену времени. Разочарование образумит. Вернешься в Багдад и примешь мою помощь. А сейчас, Давид, пройдем-ка в дом и выпьем кофе».
5.5
Алрой сидел в беседке в саду, размышлял. Почувствовал прикосновение чьей-то руки. То был Хонайн.
«Иди за мной», — сказал брат Джабастера.
Предводитель изгнания встрепенулся, встал, молча последовал за Хонайном. Они вошли в дом, пересекли зал, прошли вдоль галереи, ведущей к берегу Тигра. Покачивась на волнах, их ожидала крытая лодка.
Хонайн вручил Алрою бархатную сумку. Без приказаний гребец принялся трудиться. Молчание. Таинственность, которая всегда увлекает. Легкое судно скользило по воде. До Алроя доносился шум с реки и с берегов. Миновали оживленный центр Багдада. Звуки постепенно стихли, слышны были лишь удары о воду собственных весел.
Лодка причалила. Пассажиры поднялись на берег.
Опушку прибрежной кипарисовой рощи занимает невысокое, но простирающееся далеко и широко огромное причудливой формы здание. Башни, увенчанные куполами. Изящные узоры на стенах. Вид необычайный. Город остался позади. Ни человека, ни жилья, ни лодки вокруг. На другом берегу виднеются сады за высокими оградами. Тишина.
Не нарушая молчания, Хонайн знаком попросил спутника сопровождать его. Вот низкие ворота. Хонайн постучался. Встречая гостей, привратник-нубиец согнулся в почтительном поклоне. Хонайн и Алрой шли темным переходом под многочисленными арками. Перед ними возникла дверь, отделанная черепаховым панцирем и перламутром. Тут Хонайн обратился к Алрою: «Что бы ты дальше ни увидел и ни услышал — молчи, если тебе дороги твоя, да и моя жизнь!»
Дверь отворилась и они вступили в роскошный мраморный зал. Пол его чередовал красные и голубые тона. Таких же цветов колонны подпирали украшенный барельефом круглый пурпурный с золотом потолок. В центре зала на высоту пятьдесят футов бил фонтан. Вокруг него на лазуритовом основании были разостланы ковры, а на них сидели нубийские воины-евнухи в алых одеждах. Рукоятки их боевых секир белели слоновой костью, а лезвия сияли голубизной.
Увидев Хонайна, командир сей необычной гвардии поднялся навстречу гостю и приветствовал его, прижимая руку сначала ко лбу, затем ко рту и, наконец, к груди. Хонайн о чем-то пошептался с главным евнухом, тот вернулся на свое место, а врач халифа сделал знак Алрою, и они беспрепятственно миновали зал.
Ханайн и Алрой очутились в розовом саду. Каждый куст был опоясан со всех сторон потоком воды и потому казался цветущим островком. Мерное журчание и сладкий аромат смешивались в воздухе, и нелегко было сопротивляться усыпительной силе этой причудливой смеси.
Сад оканчивался воротами. Створы их высотой тридцать футов поражали глаз зелеными с красным разводами яшмы. Умелая рука мастера превратила природный рисунок камня в симметричное изображение двух огромных извивающихся змей, смотрящих перед собой холодными каменными глазами.
Врач халифа достал кинжал из-за пояса и трижды ударил рукоятью по голове одной из змей. Скрипя, тяжелые ворота отворились, и гости увидали перед собой великана абиссинца, мощной рукой державшего на привязи рычащего льва.
«Тихо, Харун!» — крикнул Хонайн, и зверь смолк и покорно припал к земле. «Дорогой Маргарон, я кое-что припас для тебя», — сказал Хонайн великану. Дары размягчают всех. Принимая приношение, абиссинец благодарно улыбнулся, обнажив клыки, величиной и белизной превосходившие львиные. Словами он не мог выразить признательность, ибо был нем.
Миновав яшмовые ворота, Хонайн и Алрой пересекли еще несколько комнат. Предводитель изгнания дивился сказочной роскоши: высокие окна с цветными стеклами, шелковые гобелены, гигантские ковры, необъятной величины диваны. Больше других чудес поразил фонтан, основание которого украшали фигуры животных. Тигр из золота, глаза его — горящие рубины, а полосы — черный опал. Окруженный разными лесными обитателями, серебряный леопард тянул вперед тонкую шею. Сверкающие алмазами и самоцветами обезьяны застыли в курьезных позах.
