«Багдад спокоен и, мне кажется, доволен переменой. Султан и халиф обретаются у границ страны. Они в нерешительности.»
«Я так и думал. Солдаты должны расположиться лагерем за городскими стенами. Гарнизон составят десять тысяч бойцов, ежемесячно сменяющихся. Итамар, назначаю тебя губернатором города. Азриэль, тебе командовать гарнизоном. Бесценный мой Джабастер! Жду от тебя доклада о нравах столицы и горожан. Храбрый Шерира! Долгий отдых не для тебя. Готовь солдат к переправе через реку. Не думаю, что султан захочет воевать. Завтра в полдень встретимся здесь для совета. Прощайте.»
Командиры разошлись, Первосвященник задержался.
«Рискуя быть навязчивым, прошу твоего внимания, царь».
«Милейший Джабастер, мое внимание обращено к тебе. Говори».
«Господин, я ходатайствую за Абидана. Храбростью он превосходит многих. Я огорчен, что из-за стечения несчастных обстоятельств его заслуги не замечены.»
«Абидан? Знаю его. Доблестный воин, но… мечтатель, фантазер.»
«Он достойный сын Израиля, верность и вера его — кремень!»
«Добрейший Джабастер! Мы все достойные сыны Израиля. Однако, я не нуждаюсь в тех, кто грезит наяву. Мечтателей остерегаться следует.»
«Мечту зажигая, Бог внушает свою волю иудею.»
«Воля Его должна быть верно истолкована. Головы Абидана и иже с ним полны идей старых, ныне не применимых и не совместимых с правлением народами и странами. Власть снисходительнее к преступнику, нежели к мечтателю. Фантазии, чуждые здравомыслию, творят хаос. Одним словом, люди эти — опасны!»
«Люди эти — цвет Израиля. Царь, похоже чья-то клевета отравила слух твой.»
«Заблуждаешься, почтеннейший Джабастер, ибо мой единственный советник — это ты. Если они цвет Израиля, то цвет пустой, плодов не сулящий. Скромным воинам пристало быть средством достижения великих целей. Не мечтатели, но люди практического склада мне нужны. Взять скажем Авнера, Азриэля, Итамара, Медада. Глянь, как умело сообразуют они дела и слова свои с местом, с временем, с людьми. Оттого непобедимы. У Абидана твоего нет помысла иного, как заново отстроить Храм. Начетчик фанатичный, узколобый, не видит леса за деревьями. Подобным зодчим возведенный Храм рухнет неизбежно. Да, кстати, этот самый Абидан сеял в лагере смуту, подбивая солдат не идти, как он выражался, в „Вавилон“. И почему? Да потому, что ему было видение!»
«Мой царь, я помню, и тебе было видение. В то время ты держался иных воззрений».
«По-твоему, я и Абидан из одной глины слеплены? Я в этом мире стою особняком, и совпадения с другими не обязывают к сходству. Я не таков, как все вы, и даже тебе, я вижу, не постичь сего. Не желаю больше слышать об Абидане. До встречи завтра на совете».
Первосвященник молча удалился.
«Он ушел. Наконец-то я один. Не выношу ему подобных. Их речи нарушают равновесие души. Признаться, уединенность мне милей общения. Боюсь, одиночество — удел и стержень моей власти. Сейчас я готов думать, рассуждать, решать. Без помощи видений и чудес.
Скипетр царя Соломона! Теперь он принадлежит Алрою! Предание гласит, что лишь тому дано освободить народ наш, кто обладает скипетром. А завладеет сим атрибутом власти и свободы герой, предначертания судьбы которого — неизменная удача. Я избран Богом для великой цели. В леденящем сердце склепе, средь призраков царей, душа моя не дрогнула. Твердою рукой я взял и навсегда себе присвоил предмет священный. И та же рука сорвала корону с макушки беглого халифа.
Владенье миром — заслуженная моя награда. Отвергнуть ее ради бездумной рабской верности проповедям ретрограда-книжника? Не он, но я покорил Азию и я вписал страницу в книгу летописи времен. Сион? Неужто запустелая безлюдная страна должна умерить блеск сияющей столицы востока? Неужто Бог так слаб, что не простирает власть свою сверх земли от Иордана до Ливана, и мы должны Ему границы воздвигать? Если б такое было записано, завещано, заповедано — я б ретировался в тень безвестности. Я тоже пророк! Иначе б я не слышал голос из святая святых, из-за занавеса ковчега завета! Истинные пророчества плодят приверженцев. Багдад станет моим Сионом! Я Богом призван, и не Джабастеру, а Богу я служу! Убежден: поклонение людей Ему должно быть столь же безгранично, как сила Его. И веру эту мою не дерзнут оспорить проповедники, хоть алтари их и дымятся в Иудее!
Я должен видеть Хонайна. Умен, ясно и трезво мыслит. Только он поймет меня. Дух достойной власти не совместим с предубеждениями и исключительными правами. Дай волю Джабастеру, он вырежет всех мусульман. А между тем, правоверные составляют большую и нехудшую часть моих подданных. Джабастер рад опустошить империю, дабы не слышать книжников упрек, что исмаильтяне покушаются на наследие Израиля. Фанатик! Отправлю его покорять Иудею. Нам нужно изобрести сходный способ приобщения побежденных к плодам победы. Румский султан! И храбр и нагл. Увез гарем! Жаль, что не Авнер противостоял ему. Хоть и не люблю я переговоры, но с султаном без этого не обойтись. Как жаль, что нет Хонайна под рукой — это миссия для него. Он необходим сейчас. Но можно ли доверять ему во всем? Разные мысли роятся в голове. Куда ведет эта дверь? Знакомая галерея. Здесь нет никого. Царь без охраны. Дисциплина во дворце слаба. А в этом зале что? Вспоминаю, здесь развешена одежда. Я переоденусь. Меч — в сторону, он славно послужил мне, пусть отдохнет. Вот мантия, соболем подбитая. Вот обувь — бархат и рубины. Шелковый кушак. Засуну за него кинжал на всякий случай. Гляну в зеркало. На кого я, безбородый, похож? На евнуха или на владыку мира?»
8.2
Раннее утро. Тигр тих, необитаем. По воде скользит одинокая лодка. Один гребец на веслах. На высоком берегу дом. От него к воде ведет крытый арочный спуск. Лодка причалила. Шторы поднялись. Показался единственный пассажир. Он сошел на берег, поднялся по ступеням.
Человек освободил золотой засов, прошел сквозь галерею, вступил в роскошный зал, отделанный белым и зеленым мрамором, уселся на кушетку возле порфирной чаши фонтана. Двери зала отворены в сад. Послышался шепот, ясно прозвучало: «Хонайн». Из сада навстречу гостю шла женщина, длинная вуаль покрывала лицо ее и плечи.
«Хонайн! — воскликнула женщина, — Хонайн, твой немой прелестник вернулся!»
Неописуемой красоты юная дама бесцеремонно разглядывала нежданного гостя. Они стояли двое, мужчина и женщина, впились друг в друга глазами, молчали. Вошел третий. Шаги легкие, осторожные, в руках лампа.
«Алрой!» — вскричал изумленный Хонайн, и лампа выскользнула из рук.
«Алрой!?» — повторила красавица, и щеки ее побледнели, и она для верности прислонилась к колонне.
«Дочь халифа! — воскликнул царь Израиля, преклонил колено и осторожно взял ее за руку, — Я действительно тот самый Алрой, кому судьба назначила властвовать над великой империей. Но прекрасной принцессе Ширин нет причин бояться того, кто ценит выше военных побед знак ее доброты!» При этих словах он разжал ладонь, на которой лежали жемчужные четки, памятка первой встречи, и вернул их принцессе.
Принцесса взглянула на четки, закрыла лицо руками.
«Мой дорогой Хонайн! — сказал Алрой, — Я не забываю добра, и мой приход сюда — доказательство сему. Я здесь затем, чтобы исполнить любое твое желание, что в пределах моих сил.»
«Господин мой! — ответил Хонайн, уже смиривший волнение, нечастое в его душе, и преодолевший еще более редкое удивление, — Господин мой, дело мое простое. Пред тобою дочь халифа. Встреча с ней здесь и сейчас неизбежно откроет тебе ее помыслы и тайны. Принцесса Ширин намеревалась воспользоваться недавним катаклизмом, чтобы скрыться от ненавистной обыденщины, а также избежать грозящей ей судьбы. За счастьем бегут далеко, бегут от самих себя. Я единственный ее советчик и союзник, боюсь не слишком сильный и успешный. Мое предводительство над депутацией к тебе, которого потребовали горожане, остановило на время наше бегство. Возможно, со вступлением твоей армии в Багдад нам безопаснее оставаться здесь. Принцесса стала добровольной пленницей в моем доме. Я при ней, но город думает, что я в отъезде. Сегодня на рассвете она ускользнула из под моего не слишком бдительного ока, дабы узнать, какими слухами полнится Багдад. Таково наше положение. Мы в твоей власти и просим покровительства.»
