«Израиля верный друг.»
«Славно, что у Израиля есть верные друзья. Благородный Абидан, взвесив твои суждения, я порешил войти в твой круг. По чести говоря, ты не открыл мне нового, но лишь разбередил давние догадки, от которых я спасался одиночеством. Ужасна стезя твоя, но неизбежного не миновать.»
«Хвала тебе, великий Джабастер! Ты не добавил разочарования моей душе!»
«Говорят, убежденность в праведности дела есть чистой совести залог.»
«Без сомнения.»
«Ты веришь этому?»
«Разумеется!»
«Мы идем на праведное дело?»
«Праведнее не бывает!»
«Я худший из негодяев…» — пробормотал Джабастер.
9.4
Первосвященник и Абидан вошли в дом. Джабастер обратился к собравшимся у Абидана гостям.
«Отважный Шерира, я рад видеть тебя с нами. Без Шериры не решаются дела Израиля. Мы мало знакомы, верный Залмуна, я в этом виноват. Славная пророчица, ты — благословение наше!»
«Друзья, мы знаем задачу сего собрания. Наши недовольство, ропот и желанье перемен достойны похвалы, но требуется дело. Да, мы встретились, чтоб действовать, не споря по-пустому. Цель велика, и тайна ей под стать. Вперед уверимся в единомыслии. Коль есть средь нас таков, кто примирится с рабством Израиля у Исмаила, кто с легким иль с тяжелым сердцем отступится от давешних побед, кто безучастен к оскверненью наших алтарей священных, и, наконец, кто не готов жизнь отдать ради постройки Храма, пусть отправляется на все четыре стороны. Все остаются? Отлично! Как кремень твердо ядро!»
«Мы с тобой, великий Джабастер! Все, все!»
«Не сомневался. Вы — как я, и все мы — как один! Необходимость диктует и соединяет. Каков наш план? Говори, Залмуна.»
«Джабастер, я вижу трудность и не вижу средство одолеть ее. Алрой не покидает дворца, проникнуть внутрь незамеченными никак нельзя. Что скажешь ты, Шерира?»
«Худо воевать с затворником. Страшат не жертвы, но сомнительность успеха», — сказал Шерира.
«Я готов погибнуть сам, но не смирюсь с погибелью мечты!» — воскликнул Абидан, — «Глянем правде в глаза: открытая война — негодный план. Армия пойдет за командирами, а те верны хозяину. Он — камень преткновения. Убрать его, и встанут под наше знамя полки, коль с полководцами совладаем.»
«Неужто у царя нет повода покинуть крепость, скажем, ради жертвоприношений в честь какой-либо былой победы?» — спросил Первосвященник.
«Боюсь, что нет, Джабастер. Он столь политичен нынче, что присутствием своей царственной персоны не желает освящать торжеств Израиля. А если и захочет — супруга остановит!» — сказал Абидан.
Не позволив растерянности занять место решимости, вперед выступила пророчица Эстер. «Могучие воины, внемлите голосу женщины. Он слаб, но Господь слышит своих избранников. Лишь мне известной тайною тропой я проберусь в дворцовый сад. Завтра, когда луна займет свою небесную обитель, над башнями дворца взовьется пламя. Оно станет сигналом войску Абидана устремиться к дворцовым воротам, якобы на помощь. Испуганная пожаром гвардия не окажет сопротивления. Залмуна, Абидан и Джабастер ринутся в царские покои и сделают то, чего мы все так ждем. Армия верного Шериры пусть окружит дворец. Затем вы, три героя, рыдая, предъявите солдатам окровавленное тело, и Джабастер провозгласит теократию!»
«Воистину, сам Бог говорит твоими устами!» — воскликнул ободренный Абидан.
«Смелый план», — сказал Джабастер, размышляя, — «он осуществим вполне.»
«Безопасный план», — сказал Залмуна, — «мы не выступим, покуда ни увидим огня.»
«Отличный план», — сказал Шерира.
«Быть посему. Через сутки вновь соберемся здесь. Всем — доброй ночи», — заключил Джабастер.
«Доброй ночи. Что нам звезды говорят, Первосвященник?»
«Молчат в тревоге ожиданья.»
«Боже, даруй благодать своему народу!»
«Я верю. Доброй ночи, друзья.»
«Доброй ночи, Джабастер. Ты — оплот наш!»
«Джабастер — оплот Израиля!»
«Удели нам еще минуту, Первосвященник», — попросил Абидан.
«В чем дело? Я тороплюсь.»
«Мы уготовили смерть Алрою, но довольно ли сего, чтобы расчистить к цели путь?»
«Принцесса?»
«Я не о ней. Азриэль, Итамар, Медад!»
«Они стойкие надежные солдаты. Свойства их натуры — подчинение и верноподданность. Они послужат нам не хуже, чем Алрою.»
«Надо надеяться. Кто еще опасен?»
Залмуна и Шерира потупили глаза долу. Молчание нарушила пророчица. «Справедливость требует назвать Хонайна!»
«Нет!» — воскликнул Абидан, — «Он брат Джабастера. К тому же смерть его, увы, не обезглавит гидру врагов Израиля — их не убудет!»
«Нет брата у меня! Я не подниму руку на того, о ком вы говорите, коль это может сделать другой. Итак, доброй ночи.»
9.5
Глубокая ночь. Светильник мерцает в комнате. Двери ее открыты навстречу длинной галерее, ведущей в дворцовый сад.
Тонкая легкая фигура промелькнула бестелесной тенью, шаги не слышны.
Женщина вошла, разглядывает богатое убранство комнаты. Прозрачная ткань спускается с балдахина, хранит от ночной сырости спящего на кушетке. В углу у стены расставлены заботливой рукой старинные щит, шлем, оружие.
«Какая таинственная сила заставила меня подняться сюда?» — подумала пророчица, — «свет привлек?»
«Кушетка, кто-то спит на ней!»
Она приблизилась, одернула занавес. Дыхание перехватило, побледнела: Алрой!
Волнение унимая, оперлась о стену. Вновь подошла, взглянула на обреченного.
«О, может ли преступник спать сном невинного? Неужто этот благородный лик скрывает поругателя даров небесных, коими тот щедро наделен? Лицо безмятежно, дыхание спокойно. Так ли спит изменник, предавший веру и народ? Красив! Как оперенье ворона волосы черны, чело белеет в свете ночи, щеки и подбородок трогательны и нежны. На губах застыли слова любви. Помню, как ураганом побед он принес всем нам радость, а для меня одной…»
«Угомонись, сердце! В склеп молчания спрячь осколки надежд разбитых. Вот жребий женщины — любить и таить любовь! Как горько! Любовь обращает нас в рабынь. Спасенье в смерти иль в мечтах. То и другое есть бегство от страсти истинной.»
«Герой прекрасный! С ненавистью иль с любовью пришла к тебе — не знаю! Коль смерть твой приговор, позволь идти с тобой. Не в могилу, но на ложе любви могла бы увести нас эта ночь. Удар кинжала, и кровь зальет святую грудь. Где справедливость? Лжецы твердят, что ты Богу изменил. Ты сам и есть Бог, и поклоняться тебе хочу! Шевельнулись губы. Слова любви?»
«Ширин, Ширин!»
«Вот слово, что вернуло разум мне, наивному и слабому созданью! Справедливость не торопится карать. Не дожидаясь, сама, как дерзкая Яэль, покончу с этим новым Сисрой, иудеев погубителем!» Эстер схватила кинжал, размахнулась, и, метя в сердце, нанесла удар. Клинок дамасской стали разбился вдребезги. Талисман Джабастера спас жизнь Алрою, из суеверия не снимавшего его с груди. Алрой вскочил с кушетки. Перед ним пророчица, рукоять кинжала в руке ее, ужас на смертельно бледном лице.
«Кто это? Ширин? Нет! Кто ты? Эстер?» Он схватил ее за руки. «Зачем ты здесь? Говори!» Не получив ответа, кликнул Фареза.
Тщетно борясь с превосходящей силой, Эстер разразилась диким безумным смехом. Одной рукой Алрой сжимал стальною хваткой две женских кисти, другой ударил медным шлемом в медный щит. Тот зазвенел, как гонг, Фарез проснулся и предстал пред господином.
«Фарез! Измена! Мчись к командирам, передай приказ не открывать ворота никому ни под каким предлогом! Лети! Всем — к оружию! Мчись, лети!»
Алрой передал полуживую Эстер под охрану евнухов. Дворец проснулся. Замелькали рабы и слуги. Явилась Ширин. Волосы не убраны, одета наспех. Ее сопровождали сто девушек, у каждой светильник.
«Душа моя, что все это значит?»
«Ничего, голубка! Все хорошо, вот-вот вернется тишина», — ответил Алрой. Он поднял осколок кинжала, стал рассматривать его.
«Все хорошо. Покушение на мою жизнь. Дворец в огне. В городе, подозреваю, бунт. Присмотрите за госпожою, девушки!» Ширин без чувств упала им на руки. «Я скоро вернусь», — сказал Алрой и скорым шагом направился на центральную дворцовую площадь.
