Бандиты, приготовившиеся исполнить предыдущий вердикт атамана, опустили оружие, попятились назад. Алрой по-прежнему пребывал в боевой готовности.
«Доблестный пилигрим,» — непривычно мягким голосом заговорил Шерира, подвигась к своему пленнику, — «ты держишь путь в святой город?»
«В город предков!»
«Смелое предприятие. Откуда следуешь?»
«Из Хамадана.»
«Изнурительный путь. Тебе нужен отдых. Как тебя зовут?»
«Давид.»
«Ты среди друзей, Давид. Ты в безопасности. Располагайся, отдыхай. Я вижу, ты колеблешься. Тебе нечего бояться. Вечно живая в моем сердце память о матери — порука тому.» Тут Шерира достал кинжал из ножен, наколол им руку и, окровавленную, протянул ее Алрою. Тот, зная, как поступить, коснулся губами свежей раны.
«Я дал клятву, и она принята,» — сказал атаман разбойников, удовлетворенный жестом Алроя, — «Я никогда не изменю тому, в чьих жилах течет моя кровь.» Сказавши это, Шерира взял Алроя за руку, усадил на свой ковер.
4.4
«Ешь, Давид,» — сказал Шерира.
«Я буду есть хлеб,» — ответил Алрой.
«Неужто за три недели в пустыне ты так пресытился свежим мясом, что откажешься от молодой газели? Сегодня утром я убил ее своим копьем. Нежный вкус, халиф позавидует.»
«Не сомневаюсь, но прошу хлеба.»
«Бери то, что тебе по нраву, хоть и странно это — предпочесть простой хлеб великолепнейшему мясу.»
«Благодарю, добрый Шерира. Касательно мяса у евреев особые законы.»
«Я что-то слышал об этом от матери — она еврейка. Отец курд. Я в выигрыше всегда, кто бы ни был у всевышнего в фаворе.»
«Бог один, а Магомет — его пророк,» — провозгласил Кислох, — «пью за твое здоровье, иудей!»
«Присоединяюсь,» — заявил другой разбойник, — «Мой отец был гебром, из Эфиопии. Все свое состояние он пожертвовал для дела веры. Результат — его сын гол, как сокол.»
«А я — индиец, и верю в золотую фигуру божества, что пребывает в храме в Дели,» — сказал темнокожий разбойник, обладатель быстрых и блестящих глаз.
«У меня нет веры,» — признался черный негр, сверкая белозубой улыбкой, — «но если б я поверил, то непременно в твоего бога,» — добавил он, обращаясь к индийцу.
«Я всегда хотел быть иудеем, моя мать была хорошей женщиной,» — глубокомысленно произнес Шерира.
«Евреи богаты,» — заметил кто-то.
«Прибудешь в Иерусалим и там увидишь христиан,» — сказал Шерира Алрою.
«Христиане — неверные, проклятые гяуры. Мы все против них,» — заявил Кислох.
«С их белыми лицами!» — сказал негр.
«С их голубыми глазами!» — добавил индиец.
«Чего хорошего можно ждать от людей, живущих в странах, где не светит солнце!» — заключил сын выходца из Эфиопии.
4.5
Алрой проснулся после полуночи. Бравые разбойники безмятежно спали. Луна в небе. От костра остались тлеющие головешки. Тяжелые тени висели над амфитеатром. Алрой осторожно переступал через тела спящих. Он не арестант, но можно ли полагаться на заверения в дружбе этих людей вне закона? Захотят — и друга превратят в раба, или, что не лучше, возьмут к себе в ученики. А как же цель высокая? Нет, оставаться здесь нельзя. Алрой бесшумно влез на стену, спустился с другой стороны, обогнул ионический храм, служивший ему маяком, прошел по главной улице и, проделав путь в обратном порядке, вышел из городских ворот.
Смутный страх преследования гнал беглеца вперед и вперед, заставлял забыть об отдыхе, еде, питье. А пустыня становилась все горячей. Исчез пропитанный ароматом растений освежающий ветерок. Природа замерла. Тревожно и тихо, предвестие худого. Воздух вновь пришел в движение. Горячий ветер обжигает щеки. Жажда. Песчаные холмы кружатся перед глазами. Тяжело дашать, тупая боль в мозгу, язык распух. Силы убывают, жар лишает воли. Уныние сменилось отчаянием, конец которого — смирение с судьбой. Напрасно озирается беглец — помощь не придет. Серое, мутное небо поглотило горизонт и с ним надежду на спасение. И тут явилось чудо. Откуда ни возьмись, поток прохлады — воды и воздуха — в усладу превратил страдание. То милосердная пустыня послала жертве своей спасительный мираж.
Удушливый горячий ветер — жители тех мест его завут «симум» — взвихрил от земли до неба тучи песка. Свистящее дыхание симума убивает живое. Алрой теряет силы, и с ними мужество и воля покидают его. Он гибнет. Он не дойдет, не отыщет, не завоюет, не спасет, не воцарит. Если не спастись от смерти, то хоть умереть со славой, но и слава ускользает… Здесь, в начале своего пути он примет смерть. Он опустился на колени. Все, что ему осталось сделать — успеть попрощаться с мечтой и с жизнью.
«О, жизнь моя! Пока виднелась впереди — горька казалась, дошел до конца и плачу о том, что сладость твою не угадал. Теперь прощай! Мирьям, сестра, и ты прощай! Не видать мне более ни красы твоей, ни заботы, ни доброты. Прощай, наставник мой Джабастер. Учеником, не успев науку превзойти, покидаю мир. Прощайте дядя, дом, Хамадан. Прощай, дикая природа, ты берешь жизнь мою. Слава? Я не вкусил тебя. Святая земля? Я не достиг тебя. Иерусалим? Я не удостоился видеть тебя. Прощайте!» В смертный свой час человек одинок.
Обессиленный, Алрой окончил высокопарную речь. Летящий песок в бурый цвет окрасил воздух. Не стало ни неба, ни солнца, ни света, ни тьмы. Стихия необузданной пустыни вручила ей свою жертву.
Глава 5
Господин Хонайн спасает Алроя
5.1
«Близок пустыни конец! Увидим долину цветущую, реку полноводную, берега зеленые. Насладимся красой и прохладой. Чем мы хуже халифа? Алла-илла, Алла-у. Алла-илла, Алла-у!»
«Благословен пребывший у могилы Пророка. Счастлив разбогатевший на далеких рынках. Доволен разжившийся самоцветами востока и шелками Самарканда. Алла-илла, Алла-у. Алла-илла, Алла-у!»
«Тебе, благородный купец, рады в святой мечети и на шумном базаре. Примешь награду за почетный свой труд. Алла-илла, Алла-у. Алла-илла, Алла-у!»
«Верблюд запнулся, Абдалла. Глянь-ка, что там на дороге.»
«Клянусь гробом Магомета, это мертвец! Несчастный. Нельзя паломнику идти пешком. Набожность без разумения есть глупость. Пришпорь верблюда, прочь от трупа!»
«Впрочем, погоди. Пророк заповедал нам милосердие. Последуем его завету. Обследуй тело, нет ли жизни в нем?»
Из Мекки в Багдад возвращался караван. Один дневной переход оставалось преодолеть ему, чтобы достичь реки Евфрат. Радостный хор путников приветствовал родную щедрую землю. Тысячи нагруженных товарами верблюдов тянулись бесконечной вереницей. Животные двигались группами, каждую возглавлял особенно крупный верблюд, он шел первым, звеня колокольцами. Путники вооружены до зубов. Впереди каравана выступала Сельджукская кавалерия, курдская охрана замыкала шествие.
Абдалла — любимый слуга почтенного купца Али. Выполняя приказ господина, он слез с верблюда и принялся разглядывать неподвижное тело Алроя.
«Курд, судя по одеянию!» — провозгласил Абдалла, — «и чего ему тут надо?» — добавил с усмешкой.
«Лицом на курда не похож. Возможно, пилигрим с гор,» — заметил Али.
«А может, это неверный, проклятый гяур. Кто бы ни был — он метв!» — возразил Абдалла.
«Он жив, он дышит, одежда на нем шевелится!»
«Это ветер.»
«Я слышал, он вздохнул.»
Несколько пеших путников обступили тело.
«Я врач,» — заявил подошедший армянин, — «Проверю пульс. Слабый, но есть. Сердце бьется.»
«О, Бог всемогущий!» — воскликнул Али.
«А Магомет — его Пророк на земле,» — вставил слово Абдалла, — «а ты не поклоняешься ему, неверный армянин!» — добавил.
«Я врач. И хоть не верю в вашего Пророка, Бог даровал мне талант исцелять вас, верноподданных, а умелый лекарь тысячу воинов стоит. Достопочтенный Али, эта жертва пустыни может выжить.» — сказал армянин.
«Достойно награжу тебя, врач, если вылечишь юношу. Он понравился мне. Хочу, чтоб он подавал мне комнатные туфли в моем диване в Багдаде.»
