А между павильонами стоят большие столы, отягощенные яствами и напитками. Гостям прислуживают специально назначенные слуги. Кружки полны вина, и в кувшинах плещется прохладный шербет. На цветных подносах громоздятся все сладости востока. Не иссякают припасы, и чем больше люди едят и пьют, тем усерднее трудятся слуги, поднося угощение.
Чтобы радости и веселья всем досталось помногу и поровну, кричат глашатаи: «Люди добрые! Вот время праздника и забав. Да не слышны будут жалобы, и не упрекнет один другого! Да не обидит богатый бедного, а сильный слабого! Да не спросит никто никого, чего тебе здесь надобно?»
Тысячи тысяч гостей взошли в этот рай. Танцуют и поют, шутят и дурачатся. Одни слушают, раскрывши рот, арабов-рассказчиков — сказки их очаровательные и очаровывающие. Другие растворяются в патоке строк персидского стихотворца, и воображают себе луноликую чернобровую деву и томящегося любовью доблестного и нежного принца. Эти дивятся искусству жонглеров с берегов Ганга, а тех забавляет скоморошество шута из далекой Сирии. Своему угождая вкусу, всякий находит отраду для души. Но угождает всякому вкусу и любой душе отраден восхитительный танец алме. Стройные красавицы египтянки в воздушных одеждах грациозно движутся, сливаются со сладкозвучной музыкой, туманят мужские головы, стирают серые знаки забот с пергаментов памяти, рисуют цветные миражи счастья. Кабы излишеста были вредны, сторонились бы их сильные мира.
«Я становлюсь учтивым», — сказал курд Кислох, согласившись присоединиться к какому-то представлению.
«А я — так сама гуманность!» — воскликнул индиец Калидас. «Эй, дружище, не перечь заповедям праздника, или не слыхал глашатая?» — крикнул он слуге, который нещадно колотил мальчишку, уронившего по нечаянности поднос с фарфоровой посудой.
«Не вмешивайся в чужие дела, братец!» — ответил слуга, — «лучше радуйся случаю сытно пообедать.»
«Так ты говоришь с офицером?» — вспылил Калидас, — «да я вырву твой язык, грубиян!»
«Не горюй, до свадьбы заживет!» — сказал гебр мальчишке, — «вот тебе драхма, беги прочь и веселись.»
«Чудеса», — усмехнулся негр, — «неслыханная щедрость!»
«Славный денек, и сердце радуется», — миролюбиво ответил гебр.
«Недурно бы перекусить», — заметил негр.
«Принято! Вот под этим платаном. Своей компанией. Надоели чужие рожи!» — воскликнул Калидас.
«Эй, плут, ты кто таков?» — крикнул гебр.
«Я хаджи!» — гордо возвестил небезызвестный Абдалла, слуга почтенного купца Али, назначенный на этот день прислуживать гостям.
«Хаджи? Значит не еврей. Вот кем стоит быть, коль мир перевернулся. Неси-ка поживей вина!» — распорядился гебр.
«И плов!» — добавил Кислох.
«И начиненную миндалем газель!» — присовокупил Калидас.
«Да леденцов не забудь!» — напомнил негр.
«Поторопись, мусульманин, не то пощекочу тебе спину копьем!» — пригрозил гебр.
Абдалла бросился угождать честной компании. Вскоре вернулся с помощниками, нагруженными яствами и вином. Абдалла собрался уходить.
«Эй, мошенник, ты куда? Жди тут, еще понадобишься нам!» — загрохотал Кислох.
«Лучше проведем время одни», — шепнул Калидас.
«Тогда пошел прочь отсюда, пес!» — крикнул Кислох Абдалле.
Не успел слуга удалиться, как вновь был призван.
«Почему не подал ширазского вина?» — возопил Калидас.
«Плов переварен!» — загремел Кислох.
«Ты принес ягненка с фисташками вместо газели, начиненной миндалем!» — изобличил слугу гебр.
«Слишком мало леденцов!» — поддержал негр.
«Все плохо!» — подытожил Кислох, — «А сейчас давай кебаб!»
Мало-помалу трапезничавшие под платаном крикуны и обжоры подобрели. Восточные деликатесы, отягощая желудки, облегчают сердца.
«Калидас, порадуй нас застольной песней», — попросил Кислох.
«Давай, Калидас, не упрямься», — сказал гебр, пихнув товарища в бок.
«Согласен. Подпевайте мне!»
Застольная песня Калидаса:
Щедро в глотку лей вино,
Гонит прочь тоску оно.
Потерял любовь и дружбу?
Тут вино сослужит службу!
От кусачих бед капкана
Ключ найдешь на дне стакана.
Пей, коль есть на сердце горе,
Глядь — и горе объегорил!
Щедро в глотку лей вино,
Гонит прочь тоску оно!
«Слышите? Фанфары! Царская чета, торжественное шествие. Закругляемся с обедом!»
«Поторопимся занять места получше!»
«Кончаем пить и петь, встаем!»
Люди заторопились, потянулись к центру огромного круга, описанного павильонами. Звуки фанфар и медных тарелок. Видно, как вдали отворились городские ворота Багдада, и показалась голова свадебной процессии.
Первыми идут пятьсот девушек, одежды их белее оперенья лебедей, в волосах бутоны нежные цветов, и каждая несет в руках пальмовую ветвь.
Следом — музыканты в золотых одеждах, дуют в серебряные трубы.
За ними — пятьсот юношей в костюмах белых, как мех песцовый, у каждого корзина цветов и фруктов.
И вновь музыканты, но уже в серебряных одеждах и дуют в золотые трубы.
Шесть красавцев коней, каждого ведет под уздцы конюх-араб.
Приближенные Медада, алые плащи соболями отороченные.
Знамя Медада.
Сам Медад на вороном арабском жеребце в сопровождении трехсот воинов, все верхом на великолепных конях.
Рабы несут свадебный дар Медада — шесть сабель закаленной дамасской стали, и нет в мире оружия лучше.
Дюжина отборных коней, их ведут под уздцы анатолийские конюхи.
Приближенные Итамара, лиловые плащи горностаями отороченные.
Знамя Итамара.
Сам Итамар на белоснежном анатолийском скакуне в сопровождении шестисот воинов, все верхом на великолепных конях.
Рабы несут свадебный дар Итамара — на роскошном постаменте золотая ваза, а в нее красные рубины вправлены.
Сотня негров, в носах продеты золотые кольца, играют на трубах, бьют в литавры.
Знамя города Багдада.
Двести мулов, покрытых шелковыми попонами со звонкими серебряными колокольчиками, везут невесте подарок жителей города — изысканные, невиданной красы одеяния. Каждый мул сопровождаем девушкой, наряженной феей, и юношей в маске неземного чудовища.
Знамя Египта.
Депутация евреев Египта, верхом на верблюдах.
Пятьдесят рабов несут подарки принцессе — яшмовую ванну и искуснейше сработанный египетский саркофаг, росписью и барельефом украшенный, стоимости баснословной.
Знамя Сирии.
Депутация евреев Иерусалима, возглавляемая самим раби Зимри. Красноречивый дар жениху и невесте — простая глиняная ваза, наполненная до краев землей Земли Обетованной. Намеки манят, остерегают, тревожат.
Знамя Хамадана.
Депутация города Хамадана, и первым идет почтенный Бостинай, коня его ведет Халев.
Дар Хамадана Давиду Алрою — чаша, в которую прежде иудеи клали золотые драхмы и подносили, как дань. Теперь она наполнена мелким песком — дабы знал царь иудейский, что желают ему дней жизни без счета, как песчинок в чаше.
Пятьдесят отборных лошадей, их ведут под уздцы конюхи — мидяне и персы.
Приближенные Авнера и Мирьям в украшенных золотом и слоновой костью кольчугах.
Знамя мидян и персов.
Два слона, на спинах их покоются роскошные паланкины, внутри которых сидят наместник и его невеста.
Подношение Алрою от Авнера — дюжина слонов, укрытых дорогими вышитыми попонами, каждого слона сопровождает вооруженный до зубов индийский воин.
Подношение Ширин от Мирьям — полсотни саженцев со знаменитых своими розами берегов реки Рокнабад, кашемировая шаль длиною полсотни футов, столь тонкая, что свернутая, помещается в рукоятку веера, легчайшая ширма из перьев огромной белой птицы рух, и, наконец, хрустальный сосуд, наполненный бальзамом божественного аромата и укупоренный пробкой с драгоценным камнем-талисманом.
Следом марширует доблестная гвардия евнухов.
Триста карликов ужасного вида, но нет в мире музыкантов лучше них.
Сто коней редкой красоты со звездами во лбу, уздечки усеяны самоцветами, родословные восходят к конюшням царя Соломона.
